– Маркграф? Не поверю. Он не из тех, кто мог допустить оплошность. Он бывалый воин, закаленный в боях.
– Супротив предателя защиты не бывает, – досадливо вздохнул солдат.
– Продолжай, – буркнул мой спутник. Впервые за все время в его голосе угадывались сочувственные нотки.
– Через границу перешла большая сила диких аваров, – стал рассказывать ратник. – Маркграф тогда призвал новобранцев и сплотил достаточную силу, чтобы выпроводить незваных гостей восвояси.
Краем глаза я заметил, как игла сапожника замедлилась. Он слушал.
– И вот маркграф выбрал ровное поле, чтобы мы могли выгодно использовать бросок нашей тяжелой конницы. С собой мой господин вывел свою личную стражу и пару сотен прирученных аварских конников. Им вменялось преследование врага, когда мы разобьем его главные силы.
– Я и не знал, что авары бывают ручными, – сухо заметил Беортрик.
– Это мы испытали потом, на своей шкуре, – сказал солдат. – Но они справедливо зовутся едва ли не лучшими всадниками на свете, а оплошность маркграфа была в том, что он счел: лучше, если они будут с нами, а не против нас.
– Так что же произошло? – спросил мой попутчик.
– Обе силы встали лицом к лицу, готовые к схватке. И вот тогда мой господин решил выехать перед строем и сказать речь для нашего ободрения. Обычная болтовня, которую через нашлемник толком и не слышно.
Ратник, словно удивляясь своему воспоминанию, повел головой из стороны в сторону:
– И вот заканчивает он говорить, поворачивается к врагу и поднимает руку, чтобы махнуть рукой к атаке. И тут вдруг пара так называемых ручных аваров вырывается из рядов и со спины пускает стрелы в него и в пару военачальников, что были рядом с ним. Стрелки авары отменные, это я вам говорю. Маркграфу стрела вонзилась аккурат между плеч, и его вышибло из седла.
– А что стало с теми двумя аварами? – спросил Беортрик.
– А они молнией метнулись мимо поверженного маркграфа и встали со своими собратьями, что стояли против нас. – Рассказчик досадливо плюнул. – Вот что бывает, когда набираешь в свои ряды изменников!
Я почувствовал, как мой спутник напрягся рядом со мной. Теперь было наглядно видно, что соплеменники-саксонцы его бы тоже сочли изменником.
– И что же битва? – спросил он. – Как она проходила?
– Да с битвой все в порядке, – ответил ратник. – У нас на них душа горела, все хотели отомстить. Маркграф был к нам добр. Мы прорубились к аварам в самый центр. Погнали их с поля прочь, только головы успевали с плеч лететь. Теперь они нагрянут к нам нескоро.
Он повернулся к сапожнику спросить, долго ли тот еще будет возиться, а я воспользовался возможностью отвести Беортрика в сторонку.
– Что будем делать? – спросил я тихо. – Поворачиваем назад и едем в Падерборн?
Саксонец озабоченно помрачнел.
– Ты как хочешь, – с непреклонностью сказал он. – Если хочешь, можешь поворачивать. А я поеду дальше. Мне за это плачено.
Я мельком глянул на ратника, остерегаясь, чтобы тот случайно не подслушал наш разговор.
– Письмо Арна адресовано лично маркграфу, и никому больше, – напомнил я своему товарищу. – Ты сказал, что нам для въезда в аварские земли должны были приставить конный отряд.
– Ты же слышал этого воина. Аваров только что разгромили, – возразил тот. – Если мы будем расторопны, напасть на нас они не посмеют.
Я, признаться, замешкался. Появляться перед архиепископом с пустыми руками и одновременно докладывать, что Беортрик отправился выполнять задание один, меня не прельщало.
Но что раздражало еще больше, так это надменность и презрение, с которыми на меня глядел этот верзила-саксонец.
– Что ж, хорошо, – бросил я. – Пойдем оба. Но давай условимся: уговорим того, кто теперь начальствует над границей, чтобы нам дали хоть какое-то вооруженное сопровождение.
– Если тебе от этого легче, – едко, с обидным снисхождением, усмехнулся Беортрик.
Рука моя потянулась за письмом Арна, которое я благополучно хранил за пазухой своей котты. Я вынул его и, не сводя со своего спутника глаз, порвал его перед ним на множество мелких клочков. Этот жест был отчасти направлен на то, чтобы показать мою решительность, хотя и бравада здесь тоже присутствовала. Не было необходимости говорить саксонцу: что бы ни было написано Арном в письме, оно наверняка таило для нас опасность, если бы с его содержимым ознакомился кто-нибудь, помимо маркграфа Герольда.
И мы опять пустились в путь, день за днем все в том же утомительном ритме, держась правее вод желтовато-бурой реки. Чем дальше мы продвигались, тем больше встречалось признаков того, что за здешние земли недавно шли сражения. Жилища селян были по большей части разбиты, с провалившимися, нередко обугленными стенами и крышами. Амбары и хлевы стояли пустые, с сорванными дверями, а содержимое их было расхищено. Заборы и изгороди близ дороги пребывали в запустении. От фруктовых садов оставались лишь обрубки деревьев, пущенных на топливо для костров. Длинные полосы жнивья заросли и смотрелись дикими космами. Уже вскоре после встречи с похоронным кортежем маркграфа нам навстречу попалась еще одна колонна людей, бредущих по дороге, – на этот раз пеших чумазых оборванцев с сумами, шаркающих навстречу под вооруженной охраной. Поравнявшись с ними, Беортрик определил в них пленных. Когда они донесут поклажу до места, пояснил он коротко, их продадут в рабство.
Мало-помалу мы близились к самым дальним пределам державы короля Карла. Здесь, возле постройки, отдаленно напоминающей постоялый двор, мы заметили человек двадцать всадников. Старший над ними – мясистый, с изрытым оспинами лицом – изъяснялся на франкском с таким акцентом, что я с трудом понимал его речь. По всей видимости, он и его солдаты были из числа бойцов вспомогательного войска короля Карла, пожелавших добровольно остаться на страже пограничья и осваивать недавно завоеванные земли, взяв себе в жены местных женщин. Глинобитная караульня возвышалась среди скопления хижин и домиков с солдатскими семьями. Судя же по числу детворы, копошащейся в песке под золотистым светом предвечернего солнца, и младенцев на руках у матерей, линия Карла на переселение своих подданных вполне себя оправдывала.
– Зачем явились? – коротко и сварливо спросил солдатский начальник. Нас он принял в неподметенной угрюмой комнатенке полузаброшенного строения. Штукатурка на голых стенах отсутствовала, единственное оконце было без ставен, а всю меблировку здесь составляли стул и побитая столешница. Место пахло плесенью и чем-то нежилым. Дверь была открыта из-за того, что, будучи покоробленной, должным образом не закрывалась.
Разговор с начальником я взял на себя:
– Мы с моим спутником путешествуем по велению архиепископа Арна Зальцбургского.
Судя по туповато-сумрачному лицу, об архиепископе этот воинский чин никогда как будто и не знал.
– Слыхом об этом не слыхивал, – и впрямь сказал он, откидываясь на своем стуле.
– По велению архиепископа на следующий этап путешествия нам нужно приставить сопровождение из солдат, – продолжал я, втайне жалея, что уничтожил письмо архиепископа маркграфу. Печать Арна могла бы, возможно, произвести на этого служаку впечатление.
– И куда же именно? – бросил он.
– К месту, именуемому Хрингом, – ответил я.
Брови начальника удивленно взметнулись вверх.
– Зачем вам эта богом забытая дыра? – осведомился он.
– Говорить об этом я не волен, – ответил я, надеясь, что слова мои звучат уверенно и веско.
Наш собеседник оглядел меня с откровенным недоверием.
– Туда не ездит никто. Это слишком близко к аварским землям.
– По моему разумению, маркграф Герольд недавно одержал крупную победу и авары умирены.
Солдатский начальник сипло рассмеялся:
– Авары не усмиряются никогда. В чем маркграф убедился на собственной… собственном опыте. – Он глянул мимо меня на пару солдат, которые, ошиваясь за дверью, прислушивались к нашему разговору, и рыкнул на них: – Вы, двое, а ну пошли отсюда!
Те нехотя отошли, а служака вернулся вниманием ко мне:
– Аварам, возможно, и расквасили нос, но людей я вам дать все равно не могу без прямого приказа моего начальства.
Я тайком вздохнул, еще сильнее печалясь по безвременной кончине маркграфа Герольда. Кто-то осторожно тронул меня за руку – как оказалось, Беортрик.
– Зигвульф, – сказал он негромко, – тебе следует предъявить приказ конюшего. Он, кажется, у тебя в седельной сумке.
Не успел я откликнуться, как здоровяк-саксонец повел меня из комнаты, крепко держа за локоть. Мне хватило ума ничего не говорить, пока мы не отошли от караульни на достаточное отдаление.
Там, не повышая голоса, я спросил:
– Что это еще за плутовство насчет конюшего и его письменного приказа?
– У тебя наверняка есть что показать и через это впечатлить начальника. Он, похоже, в грамоте силен не больше моего, – сказал мой спутник ровным голосом, не нарушая темпа ходьбы и подводя меня к конюшне, где мы оставили лошадей и поклажу.
– Он заметит, что чернила свежие, – сказал я Беортрику. – А впрочем, можно подыскать нечто такое, что сгодится.
Мы вошли в конюшню, и там я извлек из седельной сумки стопку писчих принадлежностей, которыми меня в Падерборне снабдили писцы. Новый пергамент был дорог, а потому многие из листов врученной мне пергаментной бумаги раньше уже использовались. Часть написанного на листах была предварительно соскоблена, и у меня имелся запас мела, чтобы забеливать поверхности, на которых затем можно было снова писать. Я припомнил, что кое на каких листах сохранились подобия казенных записей. Один из них я и взял.
Беортрик подошел ближе, едва ли не вплотную, и загородил собою свет.
– Отчего б тебе не поделиться кое-чем из того, что ты носишь вокруг пояса? – предложил он.
Я опешил и посмотрел на него настороженно. Мой спутник не отодвинулся, и у меня мелькнула было мысль, что он мне угрожает.
– Не думай, что я настолько уж недогадлив, – добавил он с кривой усмешкой. – Тут большого ума не надо. Да и мзды достаточно небольшой.