Но оказалось, что грек на этом не закончил:
– Мы их так разбаловали, что теперь каждый аварский каган ждет из рук любого прибывающего из Константинополя посланника щедрых подношений. Некоторые из них привез я лично.
Затем он улыбнулся с толикой злорадства и добавил:
– Понятно, не все они из чистого золота. Наши умельцы нашли способ делать к металлу примеси так, что подделки и не заметишь.
Остаток трапезы прошел по большей части в молчании, и когда в условленное время за мной прибыл Беортрик, я так и не уяснил, зачем грек хотел составить со мною разговор. Этот вопрос, когда мы отошли от дома, я задал своему бывшему спутнику.
– Хочет лучше тебя узнать, – сухо ответил тот, давая этим понять, что Никифор интереса для него не представляет.
– Но зачем? Я ведь здесь никто…
Саксонец пожал плечами:
– На то, видно, они и посланники. Хотят быть осведомленными обо всех и обо всем.
Мы пересекали площадь перед кагановым срубом, когда до меня дошло, что именно туда Беортрик меня и ведет.
– Никифор, оказывается, участвовал в заговоре против Кайяма, – подбросил я ему мысль, втайне надеясь, что это замечание подтолкнет Беортрика разъяснить его собственную роль в убийстве. После месяцев почти полной изоляции в лачуге Фаранак я чувствовал себя обделенным: вот так взять и выключить человека из всего происходящего.
Но саксонец меня как будто и не слышал.
В бесплодном недоумении я попробовал подступиться с другого бока:
– Я что, все еще пленник?
– Это решать Кажду, – буркнул мой провожатый в ответ.
Вместе со мной он зашел в приемную кагана. Здесь, как и раньше, нас обыскали на предмет оружия, а затем ввели в саму комнату аудиенций. В сравнении с первым моим посещением здесь мало что изменилось: отличие было разве что в том, что на резном деревянном троне кагана теперь восседал Кажд. Стоящие по бокам тарханы были, видимо, из тех, кто помог ему разделаться с Кайямом. Остальное было без изменений: тот же избыток ковров и сундуков с добром, и свет столь же скуден и полон густого одуряющего дыма от толстых свечей, чадящих на массивных железных лапах, багрово тлеет костровая яма… Вдвоем с Беортриком мы простерлись ниц на ковре, изображая низкопоклонство. Мне мимолетно подумалось: может, гладкость перехода власти в каганате обусловлена как раз частотой ее смены?
Когда мы поднялись на ноги, новый каган обратился напрямую ко мне:
– Я возвращаю тебя твоему хозяину. Скажи ему, что я желаю замирения и не прочь установить меж нами добрососедство.
Резкий скрипучий голос Кажда вполне соответствовал его неблагостной внешности.
По мне растекалась какая-то шалая, искристо-хмельная радость. Она распирала меня так, что я едва ее сдерживал. Мой плен закончен! Вместо побега на краденой лошади я отбуду в путь достойно и чинно, с официальным соизволением. Всем своим лицом я, как мог, изобразил глубочайшую почтительность.
– Не бывать более войне между аварским народом и франками, – продолжал Кажд. Затем он сунул руку под кожан и поскреб под мышкой. Вши и блохи, оказывается, донимали даже самого высокопоставленного из аваров.
– Завтра мой народ отъезжает на свежие пастбища, – продолжил он. – Мы уже и так с этим затянули. Один из моих тарханов отправится с тобой. Ты приведешь его к королю Карлу.
Я учтиво склонил голову и ждал, что он скажет дальше.
Но правитель умолк и как будто ждал от меня ответных слов.
– Все твои приказания, великий каган, будут исполнены, – кое-как вымолвил я.
Ум мой все еще плыл от столь внезапной и нежданной перемены обстоятельств. Но тут сквозь дымку восторга вновь прорвался скребущий голос кагана:
– Повтори мои приказания.
Возможно, он проверял, хватило ли моего знания аварского на то, чтобы понять его правильно. Я скрупулезно повторил все его слова.
Кажд, самодовольно хмыкнув, развалился на троне и повернул голову к своим советникам в ожидании, какие соображения они выскажут.
Один из них – кажется тот, что говорил на франкском при первом моем допросе, – предложил, не сочтет ли каган уместным послать своему сроднику-монарху какие-либо дары.
Голова Кажда вновь поворотилась ко мне. Жабный рот приоткрылся в улыбке, видимо, призванной меня ободрить, хотя на деле я лишь сжался в смятении.
– Ну, так чем порадовать твоего короля? – обнажая бурые пеньки редких зубов, спросил правитель. – Отборными конями? Мехами богатыми?
– И то и другое свидетельствует о твоей щедрости и необыкновенном вкусе, о великий каган, – смиренно склонил я голову, в которую внезапно шарахнула мысль столь дерзостная, что я буквально поперхнулся. Удача повернулась ко мне лицом. Так, может, она побудет в этой позе еще немного?
Кажд чувствовал, что я собираюсь что-то сказать, но медлю, и терпение его иссякало. Улыбка исчезла с его лица так же быстро, как и возникла.
– О превеликий! – осторожно начал я. – Ты, наверное, помнишь, что в Аварию я приехал с неким поясом, содержащим золотые монеты.
При упоминании о золоте брови кагана мрачно сдвинулись. Вероятно, он ожидал, что я попрошу его вернуть королю Карлу золотые солиды.
– Те монеты, – поспешил я пояснить, – были предназначены аварским златоделам, чтобы переплавить золото и обратить его в чудесные украшения. Мой король наслышан о великой искусности аварских чеканщиков, и…
Лицо Кажда подернулось хмуростью подозрения: он выискивал в моих словах двойной умысел. Я затаил дыхание в страхе, что в своей дерзости зашел слишком далеко, что каган сейчас передумает и не доверит мне сопровождать своего посланника. Но Кажд прояснел лицом и повернулся к советнику, который предложил дары:
– Кубер, отбери что-нибудь.
Он щелкнул пальцами, и из тени вышел служитель с тяжелой связкой ключей. Он отпер один из громоздких сундуков и поднял крышку, чтобы тархан Кубер мог в нем порыться.
Наружу появилась пара золотых кубков, а также чудная винная чаша с ручками в форме виноградных листьев – и то, и другое легло на ковер к ногам кагана. Сосуда с воином среди этих даров, увы, не было. У меня же не хватало смелости попросить добавить к выбранным дарам еще что-либо.
И тут, вопреки всем ожиданиям, на выручку мне пришел Беортрик.
– Повелитель, – подал он голос, – королю Карлу следует напомнить о боевой доблести аваров.
Каган, озадаченно накренив голову, прищурился на саксонца:
– Что ж мне ему, по-твоему, послать – меч харалужный? Кольчужный доспех?
– Нет, повелитель. Это может быть истолковано как призыв к войне.
– Что ж тогда? – вопросил аварский правитель.
– Что-нибудь, подчеркивающее великие победы твоих предков.
Первым сообразил тархан Кубер. Он вернулся к сундуку и вынул из него сосуд с воином. Он поднес эту бесценную вещь Кажду, который принял ее и стал задумчиво поворачивать в руках. Кубер, придвинувшись, забормотал ему что-то увещевательное.
Последовала долгая задумчивая пауза: Кажд всматривался в изображение всадника. По всему было видно, что расставаться с кувшином ему очень не хочется. Наконец, он кивнул на золотую винную чашу, которая по-прежнему лежала перед ним на ковре. Кубер поднял и подал ее. Каган стал взвешивать обе эти вещи, по одной в каждой руке. Чаша была определенно тяжелей.
– Чашу положи обратно, а сосуд пусть непременно дойдет до короля Карла, – распорядился правитель, кивком веля советнику забрать золотые вещи. – Ты знаешь их язык, а потому поедешь моим посланником и доведешь до него мои чаяния, чтобы они были верно поняты. Ответ привезешь мне незамедлительно.
На этом аудиенция закончилась. Мы с Беортриком вышли наружу, где уже догорал светоносный весенний день.
От радости и облегчения я чувствовал себя невесомым.
– Что теперь? – совсем другим голосом спросил я саксонца.
– Да ничего. Завтра Кубер, по всей видимости, уже готов будет выехать. Встречаемся здесь в полдень.
– Спасибо тебе! – с чувством выдохнул я. – Спасибо за то, что так вовремя подал голос, и тогда, и теперь!
Беортрик ответил скупой улыбкой.
– А я теперь вижу, почему Арн выбрал именно тебя. Потому что соображаешь прытко.
В первый раз за все время я услышал, чтобы этот человек отпустил в мой адрес комплимент.
Глава 13
Та ночевка в захламленном жилище Фаранак была для меня последней. По меркам весьма безрадостной жизни аваров, ко мне как к слуге она относилась вполне сносно. Особой доброты не выказывала, но и кровь не пила. Так что назавтра, прежде чем уйти, я еще раз напоследок сходил для нее по воду. Принес я и большую охапку хвороста, но, когда стал закладывать его в очаг, старуха осекла меня, сварливо упрекнув в расточительности. Со смертью племянника она теперь готовилась к возвращению в свой род, обитающий где-то недалеко, в окрестных деревнях. Так что я ей теперь стал без надобности, а о моей будущности она не расспрашивала. Крикнув ей напоследок «Прощай!», я ушел не оглядываясь.
Беортрик ждал меня напротив каганова сруба. Посольство к королю франков уже готовилось к отбытию. Состояло оно из Кубера и троих сопровождающих всадников. Возле запряженного в дорогу мула хлопотали несколько помощников, затягивая веревки и проверяя, крепко ли держатся тючки с грузом. В тючках, по всей видимости, были меха, которые Кажд от своих щедрот посылал в подарок Карлу. Еще одним подарком был гнедой жеребец с белой звездочкой на лбу. Вполне возможно, что это животное было единокровным братом великолепного коня, принесенного в жертву при погребении Кайяма. Этот конь тоже был отлично вышколен и смирно стоял возле конюха, держащего его в поводу. На коне было великолепное седло из выделанной кожи, а к седлу приторочены такие же кожаные переметные сумы. Бляхи упряжи, а также стремена были из бронзы. Этим щедрость кагана исчерпывалась. Кубер, уже сидящий верхом, подъехал и нагнулся в седле, еще раз проверяя и без того надежно притороченные седельные сумы. Несомненно, в них и находился сосуд с воином – наряду с прочей столовой утварью, вверенной его попечительству.