– Я в столовку иду. Хочешь со мной? – В этот раз она спрашивала как хозяйка положения.
– У меня денег нет, – пожал плечами Сима.
Оля замерла от такой неожиданной честности. Олин папа продал бы душу или какой-нибудь другой жизненно важный орган, но ни за что бы не сознался женщине, что он попросту беден.
– У меня есть, – прошептала Оля.
– Ну пошли тогда. – Сима снова пожал плечами.
В столовой он ел так, как будто никогда не видел слипшихся макарон. Олиных грошей хватило на один обед, и теперь они делили между собой суп, второе и свекольный салат с чесноком. Сима чесноком побрезговал, и Оля ковыряла вилкой салат. Она думала, что, если он полезет целоваться, она дыхнет на него и все испортит. Несколько раз она прокручивала в голове, как это будет, на замедленной съемке. Очнулась, лишь когда Сима, вытирая рот салфеткой, окликнул ее:
– Ты на репетицию-то идешь? Отец орать будет, что опоздали.
Оля посмотрела на недоеденное свекольное месиво и, сморщившись в очередной раз от запаха чеснока, встала из-за стола. Доедать не хотелось. Теперь ребра сдавливало чувство неутоленного голода и еще ощущение, что салат был несвежий.
Сима вышел из столовой, не дожидаясь Оли. Она побежала за ним в манеж и с тоской проводила его глазами – Сима направился к своей подружке, которая привычными жестами попросила его застегнуть замок тренировочного комбинезона у нее на спине.
Глава 8Презервативы
Сентябрь 1994 года
Саратов, Цирк имени братьев Никитиных
Вызывая сына на разговор, Огарев знал, что сам – плохой пример. Таня продолжала устраивать истерики и уходить к маме, и Огарев постепенно становился в этих ее состояниях ненужным звеном. Если бы его вдруг не стало, она бы обижалась на его портрет на стене и ходила к маме по привычке. Так он ей и сказал однажды, и Таня незамедлительно собрала сумку и пропала у мамы на несколько дней.
Огарев и не надеялся, что сын его послушает, но чувствовал себя обязанным с ним поговорить. Оля стала рассеянной, на репетициях предметы падали из ее рук чаще обычного и укатывались дальше, чем могли бы. И пока Оля непривычно медленно собирала мячи, кольца и булавы с ковра, Огарев не преминул проследить за ее взглядом во время репетиций и посчитать, во сколько обходится ей одна кормежка Симы в столовой. Сначала он стал давать сыну деньги: выгребал понемногу из заначки, которую берег на черный день, и накрывал ладонью Симин кулак. «Неужели эти руки могут обнимать девушку?» – неожиданно для себя Огарев понял: он не ждал, что у сына вообще кто-то появится. Он замечал его ухаживания за глухонемой дочкой Сан Саныча, но не принимал это близко к сердцу. Тем более что сам Сан Саныч только посмеивался и заверял Огарева: «Дело молодое, скоро пройдет». Огарев через несколько месяцев подошел к Санычу и позвал за собой к главному входу. Указав на целующуюся в пустом гардеробе парочку, Огарев помахал ладонью перед носом друга:
– Что-то не проходит, Саныч, дело-то молодое.
– Ну а что? – Саныч подбоченился. – Плохо, что ли? Поженим!
Огарев не разделял восторгов Саныча. Дочка его в новом шоу выходила в роли Коломбины и достойно проявила себя на премьере – она отличалась упорством и постоянством. Про Симу Огарев этого сказать не мог.
Поэтому разговор с сыном Огарев начал в своем стиле: нестандартно и радикально.
– Сядь, – сказал он, когда Сима вошел в их гримерку после вечерней репетиции.
Перед лицом Симы промелькнула рука отца, и на стол шлепнулась пачка отечественных презервативов. Пачка оказалась на столе ровно между ними – глазомер жонглера не подвел Огарева, – ни на сантиметр дальше, ни на сантиметр ближе.
– Если ты не возьмешь это сейчас, то я куплю еще пятнадцать таких и буду жонглировать ими на «зеленке» в твоем номере, и меня никто не осудит, потому что остальные нормальные люди будут видеть мячи.
Сима долго смотрел на отца, прежде чем спрятать пачку.
– Ну-у, – протянул он, подняв бровь, когда квадрат позорной упаковки оттянул карман его репетиционной одежды.
– Гну, – шикнул Огарев. – Что у тебя с Олей?
– Ничего.
Теперь настало время Огарева поднять бровь.
– А с Арлекиншей этой?
– У нее имя есть, – огрызнулся Сима.
– Так с ней что? – Огарев продолжал наседать.
– Да отстань ты! – Сима ударил кулаками по старому столу так, что тот скрипнул и закачался. – А то я за Таней уйду!
Огарев не успел ни поймать Симу за рукав, ни крикнуть что-то в ответ. Когда он нашел в себе силы встать, дверь гримерки уже раскачивалась на несмазанных петлях и сквозняк заботливо обнимал Огарева за плечи. Огарев осел на стул и зажмурился.
– Я тебя никогда ни о чем не просил, – произнес он в пустой гримерке, обращаясь то ли к себе, то ли к сбежавшему сыну. – Но теперь попрошу.
Огарев обращался к темноте. Никто в цирке не заметил, что в тот день из гримерки Огарева вслед за его сыном выскользнула тень. Эта тень теперь каждое утро сливалась с тенью Симы и, пританцовывая, каждый вечер возвращалась к Огареву с новостями. Огарев боялся считать, сколько он задолжал темноте – уж точно больше той суммы, которую продолжал доставать из семейной заначки, только чтобы Сима не обедал на Олины деньги.
Огарев узнал, что Сима не брезгует девчачьими подачками и с удовольствием играет на Олиных чувствах, когда они с Санычем сидели после шоу в одном из технических помещений.
– А что это, твоему наследнику зарплату подняли? – спросил Саныч, разливая по узорчатым стопкам прозрачную жидкость из бутылки времен Первой мировой.
Саныч гнал самогонку и увлекался коллекционированием старинных сосудов. Он часто подавал горячительные напитки в замысловатых рюмках или стопках, сопровождая застолье рассказом о том, что стопки эти – фамильная реликвия, конфискованная у очередной именитой дворянской семьи. Огарев в ответ на исторические справки Сан Саныча обычно мычал что-то неразборчивое.
Под самогон уплетали вяленую рыбу, которую Санычу и его дочке привезли заботливые чеченские родственники. Огарев на вопрос отвечать не стал, лишь буркнул что-то неопределенное.
– Да я похвастаться хотел, – смущенно продолжал Саныч. – Твой-то моей букеты носит. Вся гримерка в цветах. Один раз пятьдесят штук роз принес.
На этот раз в возмущенном мычании Огарева отчетливо слышались нотки русского матерного. Саныч расслышал их и хвастаться перестал. Огарев вернулся в гримерку, открыл сейф и уставился на свою поредевшую заначку. Теперь он знал, куда сын тратил его деньги. Оля продолжала кормить Симу за свой счет. Огарев продолжал давать деньги. Вот какими дураками они были!
Огарев вышел и вернулся в гримерку с вазой – в ней плескалась вода и раскачивались слегка вялые розы на длинных стеблях. Тень спряталась в самом дальнем углу, который смогла найти.
– Так-то ты мне служишь? – заорал Огарев и запустил вазой с цветами в стенку.
По обоям побежали струйки воды, на полу растекалась лужа. Никакой тени в углу уже не было. Темнота не приходила к нему в гримерку до следующего представления. Выходы Огарева были единственной частью его жизни, которые она не могла пропустить.
Глава 9Город
Сентябрь 1994 года
Саратов, Цирк имени братьев Никитиных – гора Увек
Даже после премьеры труппа продолжала репетировать шоу допоздна: дрессировщик так и не смог заставить тигра прыгнуть в кольцо, Сима криво зарядился на последний обрыв и делал его с опаской, что Огарев сразу заприметил, жонглер на моноцикле не забросил все чашки на голову, как планировалось, и, хотя успеху представления это не помешало, режиссер требовал работать чисто. В центре манежа Огаревы репетировали корд де парель, Коломбина стояла на тростях свой любимый эквилибр – работала она его, а еще «воздух» в кольце, но кольцо на премьере удалось чище эквилибра. Оля же в стороне жонглировала кольцами – она гораздо больше любила репетировать одна, ночью. Под взглядами более опытных коллег работать в полную силу было тяжело, и если во время шоу удавалось от этих взглядов отвлечься, то в заполненном цирковыми манеже ей становилось тесно и душно. Огарев был единственным, кто в этот раз на нее не смотрел: этим вечером он работал с Симой, и Оля не хотела признаваться себе, что ревнует, – только кого больше, наставника или парня, которого готова кормить обедами на последние деньги? Она изо всех сил старалась смотреть только на кольца, рассчитывать силу броска и больше ни о чем не думать, но ее взгляд и внимание то и дело обращались к Огаревым. Сима был безупречен: точные движения, никаких отступлений от жанра. Идеальный цирковой. И как это в шоу у него получилось сбиться? С такими-то данными? Огарев выглядел распущеннее, свободнее, но это был обманчивый образ: за нарочитой неряшливостью скрывались знания и мастерство, каких им с Симой никогда не перенять.
Оля собрала кольца в рюкзак, помахала дяде Паше и вышла из манежа. В коридоре ее догнал Огарев-младший. Оля дернулась от неожиданности, когда Сима вырос у нее на пути. Футболка на нем вымокла от пота, на плечах и запястьях рдели ярко-розовые полосы от каната. Оля наклонила голову, но ничего не сказала. Сима откашлялся:
– Я это… Помочь? – Он указал на сумку с реквизитом, которая помятой тушкой свисала у Оли с плеча.
Оля покорно отдала сумку. Сима тут же перестал смущаться: сумка, которую он закинул на плечо, как будто сломала барьер, через который он, как трусливый тигр, не мог перепрыгнуть. Или не хотел. Пока Оля соображала, что же ему от нее нужно, Сима тараторил о прошедшей премьере, о том, что на репетиции говорил отец, о том, что Огарев-старший часто ставит ее в пример ему. На этих словах Сима запнулся, но все-таки продолжил говорить.
– Далеко живешь? – Он сменил тему, когда они остановились у двери ее гримерки.
– В Заводском.
– Я провожу?
– Совсем дурак? – вырвалось у Оли. – Это час езды туда и час обратно. Ты на последний трамвай назад не успеешь.