– Хорошо, что не лбом или виском!
Огарев доставал из разоренной аптечки пластыри и бинты. Они сидели прямо на полу, и Огарев обрабатывал Олину щеку йодом. Оля уже успела рассказать историю, как она «шла, споткнулась, полетела носом вперед и ударилась о бордюр».
Огарев не поверил, но виду не подал и теперь бормотал и суетился: Оля слышала обрывки фраз про вероятность сотрясения мозга и про то, что Оле нужно домой. Домой она не поехала. Позвонила родителям и соврала, что репетиция продлится до утра. Мама лепетала что-то про школу, но Оля нажала на рычаг, не дослушав.
– Дядя Паша. – Оля стояла спиной к наставнику: все еще держа в одной руке трубку аппарата, другой она ощупывала тонкие шершавые полоски пластыря, которые стягивали кожу на щеке. – Вы обещали, что научите меня всему. Расскажите про темноту. Научите. Мне же не могло все это присниться?
– Не могло. – Огарев закряхтел, поднимаясь с пола. – Этому нельзя… как бы сказать лучше… научить – в полном смысле этого слова.
– Но вас же как-то научили. – Оля повернула голову вправо, Огарев уже стоял рядом.
– Пойдем, я тебе кое-что покажу. – И наставник исчез в коридоре.
Глава 11Хранитель цирка
1972 год
Саратов, Цирк имени братьев Никитиных
После ухода матери отец изменился. Паша заметил это почти сразу: в цирк они теперь приезжали по отдельности – отец стал опаздывать на репетиции. Возвращались домой тоже в разное время. Паша спешил на трамвай: ему нужно было выспаться перед утренней репетицией, особенно в те дни, когда он выходил работать в вечернем представлении. Отец Паши как будто забывал о работе и вспоминал о ней только в тот момент, когда его выталкивали в манеж из-за кулис.
С тех пор как Паше стукнуло шестнадцать, отец и сын обитали в разных гримерках, и все-таки Паша порой заглядывал к отцу – спросить совета насчет жонглирования, обсудить, как прошла работа, или просто выпить чаю в перерыве между репетициями. Со времени ухода Пашиной матери не говорили только на две темы: о ней и о темноте.
И если о матери Паша не захотел бы разговаривать и сам, то темнота тревожила его: не слушалась, иногда даже не думала появляться, когда он пытался отрепетировать тот или иной трюк. Она ускользала сквозь пальцы, покидала его, оставляла одного в манеже, и Паше в такие минуты хотелось кричать так, чтобы голуби, еще при постройке цирка облюбовавшие купол, разлетались от его крика.
Паша постучался в гримерку к отцу и замер в ожидании ответа, но за дверью было тихо. Такая тишина невозможна вблизи живого человека – дыхание, шорох рукава от неосторожного движения, шелест выдвижных ящиков – хоть что-то должно было выдать отца, но, как Паша ни прислушивался, он не мог уловить ни звука. Он еще раз постучал в дверь, потом заколотил в нее кулаками, дергал ручку, со злости пнул дверь ногой. Побежал искать охранника, чтобы тот принес ключи от гримерки, но оказалось, что его на посту нет: предыдущая смена закончилась, а новая не началась. Тогда Паша бросился искать отца в тех уголках цирка, где тот мог пропадать часами. В помещениях с животными Паша ожидаемо нашел только дрессировщиков, два самых крупных тигра спали в своих вольерах, но отца поблизости не было. Их с отцом любимая игра «Спрячь тигра» появилась с тех пор, как Паша наигрался с темнотой и дворовыми кошками. Папа предложил попробовать на кошках покрупнее, и они прятали тигров еще целый месяц, срывая репетиции разгневанным дрессировщикам и их любимцам. Один дрессировщик даже ходил жаловаться на Огаревых директору, но ничего из этого не вышло, потому что тигр неожиданно возник прямо в директорском кабинете. Паша так и не понял, боялись его отца или просто любили за такие проделки, но точно знал: за «Спрячь тигра» им ничего не сделают. После жалобы дрессировщика директор цирка пришел к Огареву-старшему и умолял повторить трюк с тигром на манеже. Отец отвел директора в сторону и что-то долго шептал ему в ухо. Когда отец договорил, Паше показалось, что директор расстроен.
– Папа, ты отказался? – спросил Паша.
– Понимаешь, одно дело – разноцветные платочки прятать. И совсем другое – целого тигра, еще и в работе. Ты вот уверен, что он в зрительном зале не появится?
Паша мотнул головой.
– Вот и я не уверен.
После этого разговора в «Спрячь тигра» больше не играли, но папа Паши часто ходил к большим кошкам, наблюдал за ними и даже иногда кормил с разрешения ветеринара и дрессировщиков.
Не найдя отца вблизи вольеров, Паша заглянул в комнаты техников, с которыми отец в последнее время все чаще выпивал. В одной из комнат Паша нашел только бессменного Сан Саныча. Перед ним стояла вереница сосудов, там были не только обычные бутылки, но и стеклянные колбочки самых разных форм.
– Не трогай, это декантер, – предупредил Сан Саныч Пашу.
Завороженный стеклянным строем Паша, сам того не замечая, уже тянул руку к самой толстой из колб.
– Вот так и прививается алкоголизм… – заключил Сан Саныч. – Чего тебе?
– Папа пропал, – коротко объяснил Паша.
Саныч вздохнул и встал из-за стола. Не говоря ни слова, он поковырялся во внутреннем кармане своего причудливого жилета с золотыми тесемками и извлек из-за пазухи большую связку ключей на огромном кольце. Нашел самый маленький ключ и принялся ковырять им в замочной скважине двери, которая все время находилась за его спиной. Паша только сейчас заметил эту дверь, она была похожа на дверь обычной квартиры, каких были сотни в их доме. Из ободранной бордовой обивки торчали нитки и поролон. Довершало оформление двери число «13» – номер был приколочен плохо, и цифра «три» завалилась набок. Поэтому число выглядело так, словно единица была пловцом, который готовится к прыжку, а тройка – волной.
– Чего уставился? Пошли!
Сан Саныч резко дернул дверь на себя, на него посыпалась побелка и пыль, дверь задрожала от подобной грубости, но Сан Саныч не обратил на это никакого внимания. Он нырнул в дверной проем с грацией циркового морского котика, и Паша, который не хотел оставаться один в лабиринте стеклянных сосудов и отражений, бросился за ним.
Ход был, как и все ходы в книжках, которые читал Паша, извилистым и узким. Дверной проем оказался обманкой, сам ход был больше похож на нору, и Паша удивлялся, как Сан Саныч вообще в ней умещается. Сан Саныч же почти превратился в крота, маленькими ручками он, горбясь, упирался в своды норы и семенил вперед.
Паша решил, что они выберутся наружу посреди одной из саратовских улиц, так сильно ход напоминал подземный, но его подозрения не оправдались. Они вышли к лестнице, над которой был люк и виднелась печать «1931».
– Год постройки, – пояснил Сан Саныч, забрался наверх и нажал на печать.
Люк поехал в сторону. Паша увидел клочок ночного неба и замер. Потянуло свежим воздухом. Саныч уже выбрался наружу, а Паша все принюхивался, пытаясь понять, далеко ли они от Волги. Он полез следом, высунул голову из люка и замер. Перед ним простиралась металлическая чешуя циркового купола.
– Мы же под землей были! – Паша пытался перекричать порывы ветра, который нес с собой дух и запах большой реки.
– Забудь все глупые книжки, которые ты читал, – проворчал Саныч, закуривая сигарету и выкидывая спичку в ночное небо. – Ходы под землей роют только цари и дураки. Ход проложен в темноте. Найти его можешь ты, твой отец и твой будущий преемник. И еще я, потому что без меня темноты бы не было, и цирка бы этого не было, черт его дери! Вылезай, говорят тебе, а то закроется!
Паша выбрался из люка, поскальзываясь на чешуе купола, и уставился на Сан Саныча. Люк тут же поехал обратно, сверху это выглядело так, как будто одна чешуйка просто заняла свое законное место.
– И зачем мы сюда залезли? – Паша судорожно цеплялся руками за выступающие чешуйки, опасаясь, как бы купол, напоминающий большую рыбу, не сбросил его со своей спины.
– А ты оглянись.
Паша беспомощно покрутил головой, пытаясь не разжать пальцы и не отпустить край одной из чешуек. На другой стороне купола сидел, скрестив ноги по-турецки, его отец. Точнее не сидел, а витал в воздухе, а вокруг него клубился черный дым, дым был чернее неба, будто на купол цирка переехал угольный завод и насмолил всеми своими трубами разом. Паша не смог долго смотреть на дым, у него заболели глаза.
– Если будешь держаться так крепко, то долго не протянешь. – Голос принадлежал отцу.
Паша еще сильнее вцепился в чешуйку пальцами, кожа на них покрылась красно-белыми пятнами, руки начинали затекать. Паша обернулся на Сан Саныча, но никакого Сан Саныча на крыше не было. Ветер с Волги становился холоднее, в городе зажглись огни, и Паша щурился, пытаясь рассмотреть их получше. Глаза слезились, и огни расплывались, словно множество маленьких свечей горело неровным и беспокойным огнем.
– А если не буду держаться, то упаду! – Паше казалось, что эта истина непреложна и очевидна.
– Не упадешь, если умеешь владеть темнотой. – Отец вздохнул наигранно и устало, как если бы эту фразу он повторял каждому встречному не один десяток раз.
– Тигр! – выкрикнул Паша из последних сил.
– Что тигр? – Голос отца оставался спокойным, и Пашу это бесило.
– Ты сам говорил, что тигр может внезапно появиться в зрительном зале!
– Может, – сказал отец. – А может и не появиться.
Паша отпустил руки. Он не понял, скользит ли он по чешуе большой рыбы купола или это большая рыба скользит по его брюкам и рубашке, летит ли он вниз навстречу плитам на площади Кирова или вверх – в пропахшее Волгой небо, которое накрывало собой и Саратов, и реку. Но он абсолютно точно летел, и дым сгущался вокруг него. Паша закрыл глаза и снова открыл их. Ничего не произошло. Он стоял в черном дыму на самом краю купола, рядом отец курил сигарету – такую же, как у Сан Саныча, толстую и похожую на бумажный сверток с неровными краями.
– Видишь, – сказал отец. – Тигр не всегда появляется в зрительном зале. Иногда он все-таки появляется там, где должен.