«Детские, наивные теории, – думал Огарев. – Темнота не делает никого знаменитым. Только очень несчастным».
Что-то в прихожей щелкнуло. Еще раз. И еще. Часовым механизмом звучал замок входной двери. Огарев понял, что он не успеет уйти из этой квартиры. И от Оли он никуда не денется. Вернулись домой Олины родители. Огарев замер в прихожей, смяв в руках свою несуразную кепку из кожзаменителя. Дверь распахнулась, и невысокий мужчина вошел в квартиру. Он замер, увидев гостя, а потом кинулся на Огарева с кулаками – тот еле успел выпустить из рук кепку и перехватить меткий удар Толика. Костлявый кулак завис между ними. Тяжелое дыхание Толика, вошедшего с холода, Огарев слышал так, словно тот дышал у него над ухом.
– Как Оля? – только и смог выдохнуть Огарев, придерживая одной рукой неожиданно тяжелого Олиного папу. – Я спрашиваю, как Оля?
Глава 21Девочка с афиши
Ноябрь 1994 года
Саратов, улица Азина, 55
Олю выписали домой ровно через месяц. Широкоплечий и широкощекий врач в очень маленьких для его лица очках, которые делали его похожим на большого ребенка, молча протянул выписку и рецепт на уколы («В больнице-то лекарства наскребли с трудом, где ж нам-то их найти?» – причитали бабушки). Врач пожал плечами, пробормотал что-то про психосоматику и восстановление после перелома Джефферсона и ушел. Теперь Оля лежала дома, в закутке за шкафом. В свете зимнего солнца по комнате летала, серебрилась, танцевала пыль, и Оля задумчиво ловила пылинки рукой, разминая постоянно затекающие пальцы. Она смотрела на афишу, наклеенную на задней стенке шкафа – афишу ей в цирке подарили в честь дебюта, и девочка в белом шифоновом костюме на переднем плане казалась Оле далекой и чужой. Девочка на афише зависла над ареной в нескончаемом полете, и у нее над головой в такой же бесконечной невесомости парили кольца. Оля смотрела на пыль, на «свою комнату», в которой она провела тысячи нудных минут за уроками – заполняла контурную карту по географии или зубрила параграф по истории, – и не узнавала ни комнату, ни себя. Она с трудом приподнималась с кровати, опуская ноги на холодный паркетный пол, и плелась к зеркалу – из него тоже смотрела на нее какая-то другая Оля. С синяками под глазами и отеками на лице от долгого лежания.
Передвигалась она, медленно переставляя стопы. Скрипел под ногами паркет, и Оле казалось, что так же скрипят ее суставы, просто она не слышит их стона и плача, потому что скрипят они на каком-то своем языке. Жалуются на свою незавидную долю. Она смотрела на мячики для жонглирования, которые кто-то (Артёмка!) раскидал в прихожей. Родители были слишком заняты, чтобы их собрать, а Артёмка, наверное, просто позабыл. Кажется, только вчера, да, так и было, она училась кидать в воздух восемь предметов, ни одного не роняя, а сегодня заново учится ходить и боится, что ее грузное и неуклюжее, отяжелевшее за месяц в больнице тело уронит себя снова. Оля подняла с пола шарик, и какой-то нерв в шейном отделе позвоночника придавлено запищал. Она выпрямилась. Оля в зеркале скривилась, рот у нее подрагивал от боли. Подкинула мячик и не смогла поймать – шебурша солью, мячик безвольным мешочком стукнулся об пол.
Все выходные дни (которых стало чудовищно много) она коротала за давно забытой и брошенной математикой, нагоняя программу с такой скоростью, что мама не успевала забирать у нее задания на проверку.
– О жонглировании не вспоминаешь?
Вопрос прозвучал неожиданно, когда Оля смотрела в окно: первый снег заметал спину старого «запорожца». «Запорожец» давно приржавел к своему месту, перекосился на один бок – шины справа сдулись, а слева еще нет. Снег накрывал его, позволяя поспать еще немного, до лета, не просыпаться совсем, не видеть своей беспомощности, неподвижности.
Мама сидела за рабочим столом, проверяла тетради, штамповала красной ручкой значки на полях – перечеркивала, расчеркивала, расписывалась, складывала тетрадку в стопку – непрерывный цикл движений, за которыми ее спина гнулась с годами все сильнее, бока становились круглее, а морщинки на лице превратились в борозды и каньоны. Все те же цифры, никаких новых задачек. Программа с пятого по одиннадцатый на отлично, и заново – в пятый класс. Мама вздохнула, потянулась и, отложив последнюю тетрадку, подошла к Оле, положила руки ей на плечи:
– Так вспоминаешь?
Оля покачала головой.
– Ну вот и хорошо. Теперь никакого цирка. Поступишь в физмат класс, потом в университет. Все как у людей.
Оля кивнула: сил сопротивляться не было. Она украдкой скосила глаза в сторону прихожей – в темноте все еще виднелись раскиданные по полу мячи. Никто к ним не прикасался с тех пор, как Артёмка вероломно разорил Олину сумку.
«Главное, чтоб не выкинула», – подумала Оля и отвела взгляд.
Мама снова сидела за столом и то ли перекладывала на другую сторону ту же стопку тетрадей, то ли успела выудить из большого полиэтиленового пакета новую.
– Что-то Лидия Ивановна Артёма не ведет домой, – пробормотала мама и тоже посмотрела на снег за окном.
Так они и сидели вдвоем, мать и дочь, без мыслей и слов. Снег падал и падал, то разлетающимися хлопьями, то мелким дробным пшеном. «Запорожец» почти совсем скрылся в хлопковом сугробе. Волшебство длилось, время замедлялось и тут же ускорялось вместе со снегом – метель диктовала правила мироздания. Оля взглянула на мать и перехватила ее взгляд. Всё тут же прекратилось. Миг был надорван и испорчен. Оля встала и отодвинула стул от подоконника. Ножки заскребли о паркет. Оля вышла в прихожую, бросив:
– Я в комнату!
Мама не ответила. Она, замерев, сидела, не моргая и не двигаясь. Как будто в первый раз заметила, что бывает так: идет первый снег, разрешает земле отдохнуть, и все замерзает, останавливается.
– Может, Артёмку в школе задержали из-за подготовки к праздничному концерту? – Мама обернулась и беспомощно взглянула на Олю.
Оля пожала плечами и вышла. Собрала мячи в сумку, с трудом ворочая тело, наклоняясь и выпрямляясь через боль. В комнате схватила две-три футболки и джинсы, подумав, сняла с полки несколько книг, отчего остальные, как домино, повалились на бок. Не обращая внимания на то, что среди томиков про цирк (Куприн, Григорович) затесалась книжка с портретом сурового бородатого человека на обложке, она сунула книги к остальным вещам. Потом сдернула со шкафа афишу. Хотела скомкать и выкинуть в окно, но девочка в белом зашевелилась, затанцевала, поймала кольца, снова подкинула их и замерла.
Оля помотала головой и отогнала видение.
– Только глюков мне еще не хватало, – пробормотала она и затолкала афишу в сумку вслед за книгами.
В коридоре послышался заливистый смех Артёмки, басовитый – Лидии Ивановны и строгий голос мамы:
– Это вы где так изгваздались?
– Давно я так не веселилась! – Лидия Ивановна как будто бы не слышала маминых протестов.
– А ну марш в ванную! Всё мокрое, всё…
Когда замок в ванной щелкнул, зашуршала за стенкой вода, Оля распахнула створку шкафа и вытащила оттуда зеленый мохеровый шарф и варежки, которые вязала бабушка Лида.
– Прости, бабуля, – всхлипнула Оля и, вытерев пылающую и уже влажную щеку, прокралась в прихожую.
За грохотом воды, смехом Артёмки и громким спором бабушки с мамой никто в квартире Куркиных не услышал, как заскрипел под Олиными тяжелыми шагами в прихожей паркет и хлопнула входная дверь.
Глава 22Тигр на снегу
20 ноября 1994 года
Саратов, Заводской район, улица им. В.Д.Хомяковой
Азат вытащил из-за пазухи задубевший шланг и бросил на снег. Рядом со шлангом встала на подмерзшую землю пустая канистра, с пластиковым гулким стуком ударилась о лед. Влад все слышал, он переминался с ноги на ногу у крайнего дома по улице Хомяковой. Школа была совсем рядом, Влад оглядывался, ему казалось, что географичка выскочит из-за угла и сейчас же отлупит его своими контурными картами (географичка у всех в школе была нелюбимой училкой).
– Да чё ты ссышь! Не будет твоя училка ночью по району шляться! – закричал Азат.
Влад вздрогнул. Будто бы в ответ на оклик Азата над головой у него вспыхнуло – кто-то зажег на кухне свет, и окно дома над ними загорелось, окрасилось в цвет топленого масла.
– Я буду сливать, – продолжал орать Азат на всю улицу. – А ты на шухере стой и не рыпайся!
– Почему я? И с чего бы им бочку во дворе не спрятать? – огрызнулся Влад.
– Потому что она в частном доме, дурень.
Влад не стерпел «дурня», бросил свой пост, подлетел к Азату, перепрыгивая через сугробы и проваливаясь в легкий пушистый снег. Он толкнул друга и выхватил у него шланг. Азат недоуменно посмотрел на Влада. «Обязательно поймают, а потом выпорют», – думал Влад о своей незавидной доле. Зарабатывать деньги оказалось сложнее, чем клянчить их у отца. Но если уж так, то получит он не за то, что просто рядом гулял. «Жигули» блестели боками, залитыми дождем и снегом. На зеркалах заднего вида дрожали от ветра капли воды, а капот венчал легкий снежный налет. Влад кинул шланг в снег и согнулся над крышкой бензобака. Та была надежно закрыта – на первый взгляд.
– Я сам, – буркнул он и отпихнул локтем Азата. – Не тупи, иди на шухер!
Азат покачал головой и протянул другу лом. Влад взял в руки холодный металл и, замахнувшись, сбил замок с крышки бензобака. Зазвенело в воздухе и в ушах у Влада, зазвенело на всю улицу. Звон разбудил какие-то темные силы их района, потянул за собой другой звук и разлился по Заводскому жалобным воем: где-то вдалеке залаяла цепная собака, видимо решив, что воруют у нее. Влад еле разогнул окоченевшие пальцы, вспотевшие от страха и почти примерзшие к лому. Лом упал в снег и скрылся в сугробе, оставив на нем длинный черный шрам.
Влад открутил крышку канистры, один конец шланга бросил в канистровое тонкое горло, а другой поднес ко рту и втянул в себя воздух. Горький, резиновый, застоявшийся душок наполнил гортань и легкие, надолго поселился на языке. Влад икнул и кинул конец шланга в бензобак «жигулей». Забулькало и зафырчало у «жигулей» в животе. Шл