Он мечтал стать рисунком или словом на этой стене, чтобы не чувствовать холода лопатками, чтобы вообще, мать его, ничего не чувствовать. Не слышать бредни Азата, а после не выслушивать причитания матери и зычный отцовский ор. Не ловить на себе насмешливых взглядов Оли и сочувствующих Артёма. Не думать о том, что ему будет за кражу бензина из чужой машины и что сделают с ними Сивый и Тролль.
– Мамочки, – прошептал Влад и уронил голову в ладони. – Мамочки.
Он всхлипывал и шмыгал носом, только теперь понимая, что наделал.
– Ну поплачь еще, нюнька. – Азат с отвращением фыркнул и сел на корточки перед Владом. – Отдавать нам долги за этот бензин полжизни.
Влад отнял руки от лица. Глаза у него были красными от слез и очень большими, брови изогнулись. И Влад, не переставая хлюпать, схватил за руку Азата, схватил крепко, пытаясь найти поддержку у старшего друга.
– Азатик, миленький, – шептал Влад. – Ты же старше, ты умнее, старше на два года, Азатик, ты же придумаешь что-нибудь…
Влад причитал и плакал. Азат скривился и вырвал свою руку из цепких пальцев Влада.
– Нет, дорогой, извини. – Азат впервые заговорил с сильным акцентом. Влад никогда такого у него не слышал. – Ты накосячил, ты и придумывай. Еще и сбежал, подставить меня хотел, тряпка. – И Азат издевательски зацыкал языком и погрозил Владу пальцем.
Влад вжался затылком в стену и зажмурился. Повернул голову и начал читать. Ругательства наплывали на него, съедали его мысли – одну за другой, но даже просто читать надписи на стене – поганые и бессмысленные – было лучше, чем думать. «Что с нами будет, что с нами будет, что с нами будет» – даже в храпе бомжа Влад слышал эти четыре слова, и они боролись с настенной живописью камеры – врукопашную и насмерть. Влад не заметил, как глаза его медленно стали закрываться и как он провалился в сон – такой же холодный, как стена. Владу снилось, будто он прислоняется спиной к стене в какой-то далекой стране и почему-то помнит не только свое саратовское детство, но и чужое. Во сне он представлял себя в старой мастерской, где вытачивал золотых рыбок и вставлял им рубиновые глаза. Просыпаясь, Влад прикоснулся к своему подбородку, ощупал жесткую неухоженную бороду и ужаснулся: да ведь он уже почти глубокий старик, ушедший на войну (а вовсе не Влад!) – и в лицо ему смотрят дула ружей, готовых выстрелить по команде всего одного человека.
Глава 4Мать и дочь
Ноябрь 1994 года
Саратов, улица Азина, 55 —
Саратов, Цирк имени братьев Никитиных
Влада выпустили из отделения под расписку. Азат остался в камере, и Лена перерыла все свои телефонные книжки в поисках номера его родителей.
– Не дозвонишься ты, – бросил ей Толик, накидывая куртку на плечи. – Милиция не дозвонилась, и ты не дозвонишься.
Он наблюдал за стараниями жены, пока собирался – нужно было забрать Олю из цирка раз и навсегда, а потом все-таки попасть на работу в свою смену. Лена же упорно раскидывала на полу блокнотики и книжечки – они раскрывали веерами страницы, исписанные мелким учительским почерком, выворачивались из ее рук, утаивали бесчисленные номера телефонов.
– Я точно записывала… – бормотала Лена и шелестела очередным блокнотом. – Ты за Олей? – Она наконец обернулась. – Она не пойдет с тобой. Давай я за ней съезжу.
– А если она не в цирке?
– В цирке. Больше ей негде быть.
Лена сняла трубку и набрала выученный наизусть номер – для него ей не нужна была записная книжка.
– Алло? Нет, не по поводу билетов. Павла Огарева к телефону позовите, пожалуйста.
В трубке зашуршало, закопошилось, все на секунду стихло и снова зашипело.
– Павел, здравствуйте, – затараторила Лена. – Да, мама Оли. Да, ищем опять. У вас? Спасибо! В цирке, – подтвердила Лена свою догадку, глядя на мужа в упор, и положила трубку.
Толик дернулся, зло накинул шарф и начал возиться с дверной защелкой, но Лена подкралась и положила свои руки поверх его. Шершавая обветренная кожа на Толиных пальцах кололась и царапалась.
– Я же сказала, Толя. Я сама пойду.
Толик неласково высвободил свои руки из Лениных, отбросил их от себя и долго на нее смотрел. Лена вымученно улыбалась.
– Толя, ну пожалуйста.
– Я на работу, – пробурчал он, насупившись, и приказал: – Чтобы она была дома!
Дверь хлопнула, антресоли затряслись. Лена посмотрела на ворсинки ковра: в одном месте они покрылись белым инеем – с потолка сыпалась штукатурка. Она обернулась – в дверях мальчишеской комнаты мялся Влад.
– Мам, я поиграю в приставку?
Он хлопал глазами, как делал в четыре года, когда разрисовал все обои в квартире красками. Как будто не его только что забирали из милиции. Как будто не его семье придется компенсировать владельцу «жигулей» украденный бензин и сломанный люк бензобака.
– Ты поиграешь в школу. – И она кивнула на стопку учебников на полках. – Собирайся.
Лена проследила, чтобы Влад вошел на территорию школы – так было надежнее. У школьного забора она выудила из кармана записку, сложенную вдвое, и отдала ее Владу:
– Передашь завучу.
Влад кивнул и понуро поплелся к школьным дверям. Лена побежала на остановку – трамвайное депо уже проснулось: трещали звонки, стучали колеса, хлопали двери. Улица Азина заполнялась людьми, в трамвае было не протолкнуться.
У цирка Лена остановилась. Купол и вывеску над ним накрывало вездесущим снегом. Лена снова увидела перед входом худую фигурку, распластанную на плитах: куртка расстегнута, зеленый шарф размотан, волосы разметаны. Где-то вдалеке послышалась сирена. Лена тряхнула головой, и видение исчезло. Теперь они никогда не избавятся от этого. Они запомнят это падение на всю жизнь и на несколько поколений вперед. Лена вошла в цирк и направилась к служебным дверям. Бесконечные коридоры цирка длились и не кончались – казалось, можно ходить по кругу и никогда из него не вырваться. Лена прошла третью часть круга, прежде чем найти металлическую дверь с надписью «Служебный вход».
За дверью ее накрыл шум, все куда-то бежали, что-то тащили. Мимо прошествовали длинные ходули, и Лена даже побоялась поднять голову: так высоко над землей парили ботинки артиста.
– Саныч! – На пути у Лены вырос клоун, он кричал, краснея и заталкивая в свой берет длинные толстые кисточки, которые явно в него не помещались и все же исчезали внутри по одной. – Заряди мне мольберт, Саныч! Репризу надо пройти!
Лена шла дальше, и каждый следующий встречный артист казался ей чудне́е предыдущего. Иллюзионист играл в карты с цирковым пуделем – они разложили колоду на тумбе, которая стояла перед огромным вольером с тигром. Тигр внимательно наблюдал за игрой. Гимнасты в сверкающих комбинезонах обступили игроков и делали ставки, ругаясь и споря. В дальнем углу у самого занавеса парень в белом беззвучно ссорился с девушкой в костюме Коломбины. Она поджимала губы и жестами объясняла ему, почему он неправ. Парень хмурился и тоже лениво перебирал пальцами слова языка глухонемых.
Погас свет; ухнув, засмеялся клоун. Лена отвернулась от Коломбины и мальчика в белом. К ее ногам подкатилась кисточка, ударилась о сапог, и Лена наклонилась ее поднять, а когда снова выпрямилась, то ни тигра, ни пуделя, ни артистов вокруг не было. В конце коридора стоял Огарев, он поманил ее за собой, и Лена, поправив сумку на плече, шагнула в темноту.
– Где Оля? – крикнула Лена вслед Огареву, вечное эхо цирка разнесло ее голос по зрительному залу, закольцевало в нескончаемом фойе и выплюнуло Огареву в лицо.
– Пойдемте. – Огарев пожал плечами, открывая Лене очередную дверь. – Только она не станет с вами разговаривать.
– Я лучше вас знаю, – буркнула Лена. – Станет.
Огарев приподнял руки в знак полного поражения и протиснулся в каморку Сан Саныча вслед за Леной.
– Доча! – по-учительски шикнула Лена и тут же замолкла, испугалась собственного голоса, шагнула к Оле, которая сидела в кресле среди склянок, горшков и декантеров.
Лена не пошла дальше, замерла в проходе, боясь нарушить Олин покой. Из-за двери с номером «13» высунулся Сан Саныч и едва заметно Лене кивнул.
– Мам, я домой не поеду, – прошептала Оля.
Лена сделала еще один шаг к дочери. Сан Саныч с Огаревым смотрели на Олю, не моргая.
– Тебе придется. – Сан Саныч помахал отверткой перед Олиным лицом (за дверь он выходил подтягивать петли). – Тебе нет восемнадцати.
– Ему тоже не было, – кивнула Оля на Огарева, – когда он на гастроли один ездил.
Лена беспомощно что-то забормотала, достала из кармана пальто платок, спрятала назад, тут же вытащила снова и переглянулась с Огаревым и Сан Санычем.
– Вы запрещаете мне жонглировать, а Владу и Артёму все можно! – Голос Оли срывался. – Вы ходите за мной по пятам: Оля то, Оля се! Папа со своей гречкой и котлетами каждый день пристает. Олю замуж никто не возьмет, Олю замуж никто не возьмет. А я замуж и не пойду, я как дедушка хочу быть…
Лена вздрагивала от каждого слова, они словно падали ей на голову – вместе со штукатуркой, захлопнувшейся за мужем дверью, разговорами в отделении и распиской, которую она писала, запивая слезы водой (мальчик в дежурной части сжалился и принес). Она зажмурилась и дернула платочек, он надорвался с краю, ткань треснула и поставила точку в Олином монологе.
– Оля, они тебя у нас отберут… – прошептала Лена. – Ты понимаешь, отберут? Тебе нет восемнадцати, и жить ты должна дома…
– Не отберут, – ответила Оля, она наконец-то оглянулась и посмотрела на мать. – Если вы с папой дадите мне жить спокойно. Я буду жить дома, обещаю. Только разрешите мне цирк.
Глава 5Карты знают лучше
Декабрь 1994 года
Волгоградская область, Камышин
Огарев приехал в Камышин на утренней электричке. Вагон дребезжал и дергался так, что на Огарева несколько раз заваливался спящий напротив мужик. Огарев выходил в тамбур, брезгливо отряхивал куртку: от мужика пахло прокисшим молоком и нафталином.