– Что ты там ворочаешь? – Мамин голос кипятком разлился по квартире и обжег Оле уши.
– Хлопалку ищу… – соврала Оля и скрылась за шкафом в родительской комнате вместе с чемоданом.
В комнате она столкнулась с Владом. Хлопнула дверца шкафа, и скрип петель повис между ними вместо тишины. Влад прятал что-то за спину, и Оля разглядела в его руках потрепанную книжку. Оля знала, что в книжках мама прячет деньги. «Капитал» Маркса не раз снился ей самой. Книжка случайно затесалась среди тех, которые она взяла с собой в давний побег. В ней-то Оля и обнаружила денежный схрон. Позже она все вернула – и книжку, и содержимое. Чувство вины осталось, и она до сих пор видела во сне, как стаскивает «Капитал» с полки, но не удерживает равновесие, стул под ней раскачивается, скачет на своих четырех ногах, пытаясь стряхнуть ее, будто необъезженная лошадь, и Маркс падает на пол. В конце сна в дверях всегда оказывалась мама, которая театрально прикрывала рот руками. В жизни она так никогда не делала, и Оля начинала просыпаться, понимая, что это сон.
– Опять мародеришь? – зашипела она в лицо брату.
Влад оброс щетиной, вытянулся, стал выше Оли, а еще – научился жаргону. Она так и не смогла привыкнуть к его новой стрижке, к небритой колючей роже, которая краснела и в духоте, и на морозе, и к словечкам, которым его научил Азат, – они надежно засели в лексиконе Влада.
– А ты опять жухаешь? – Влад скривился и опустил руки, уже не пряча ворованное.
Оля фыркнула.
– В расчете, – сказала она и толкнула брата плечом.
Он даже не вздрогнул, вышел из комнаты. Оля покидала в чемодан самое необходимое, выбежала в прихожую, вытолкала за собой чемодан и стала надевать сапоги. Она подпрыгивала и пыхтела, пытаясь застегнуть старый замок. На шум вышла из кухни мама, вытирая руки кухонным полотенцем в масляных пятнах.
– Все-таки едешь? – вздохнула она.
Оля кивнула и посмотрела на мать исподлобья. Она отпустила замок, и голенище расстегнутого сапога рассеченной банановой кожурой обняло ее ногу.
– Вы все равно мне не запретите, – начала Оля. – Мне уже восемнадцать…
– Подожди-ка минутку. Папа на работе задержится, так что успеешь, – мать перебила Олю, не дала договорить.
Она потрепала дочь по руке, скрылась в комнате и вернулась в коридор с фотокарточкой.
– На! – И протянула фотографию, на которой были Оля и Огарев.
Они стояли вдвоем, щурясь от солнца и слепящей белизны снега, а за спиной у них возвышалось здание Саратовского цирка. На Оле был тот самый мохеровый шарф, который она подарила Огареву. Оля прищурилась. Ей вдруг показалось, что над цирком мелькнула тень небольшой чайки.
– Надо же, – прошептала Оля, принимая подарок. – Как живой.
– Ну, с Богом! – Мама перекрестила Олю и прижала к лицу грязное полотенце.
– Мам, ты чё? – Оля испуганно смотрела на маму, боясь сказать, что та никогда особо верующей не была и что крестить было необязательно.
– Просто так бы и сбежала, да? В третий раз!
– Бог любит троицу, – усмехнулась Оля.
Мама перестала всхлипывать и уставилась на дочь. Потом, видимо, поняла шутку, морщины обиды на ее лице разгладились, и уже через две минуты они обе шутили, смеялись и переговаривались. Как будто не было пяти лет непонимания, запретов и ссор. Как будто мать смогла бы объяснить отцу, почему Оля так поступает, и он бы понял. Как будто Оля не скрыла от мамы очередную кражу Влада. Все в этом смехе и в этом разговоре было понарошку. Настоящим для Оли оказалось лишь осознание того, что мама наконец-то ее отпускает.
Глава 9В пути
Октябрь 1999 года
Москва, Павелецкий вокзал – Цветной бульвар
Оля вышла из поезда на Павелецком вокзале и тут же оступилась: она сошла на неровный, размытый дождями асфальт, и от падения ее уберегла только крепкая рука проводника. Оля улыбнулась человеку в фуражке и отпустила его руку.
– Простите, – пролепетала она, оборачиваясь к длинному зданию вокзала. Таким большим в Саратове не выглядел даже аэропорт.
Проводник то ли не услышал, то ли решил не отвечать. Его широкие скулы даже не дрогнули, он уже помогал какой-то пассажирке вытаскивать на перрон огромные клетчатые сумки. Пассажирка причитала и клялась, что в сумках у нее фарфор. «Ой, батюшки, разобьешь, разобьешь, ей-богу, кто платить будет!» – долетало до Оли, пока она парящим, резвым шагом уходила от поезда. Ей хотелось взлететь – пронестись над огромными буквами, из которых на здании вокзала было выстроено слово «Москва», рассмотреть каждую букву поближе, криком волжской чайки пронестись над крышей и увидеть, что скрывается за каждой из букв. Почему «М» – такая широкая и много ли в Москве ширины? Почему «О» – такая протяжная и такое ли протяжное Третье кольцо, как она слышала, или оно маленькое, а только хочет казаться большим?
Оля выбежала на привокзальную площадь, и знакомый звук – пение трамвая, его звон – наполнил ее уверенностью: она найдет то, что хочет найти. Оля бросилась к трамвайной остановке и зацепилась за старушку в берете и со скрипкой в руках. Старушка будто бы сошла с обложки глянцевого журнала или только что прилетела из Франции, где навещала своих внуков: берет и чехол скрипки украшала вышивка, пояс черного широкого пальто перетягивал талию – старушка напоминала дорогую тряпичную куклу.
– Женщина… Бабушка, – забормотала Оля, поймав пренебрежительный старушечий взгляд.
Оле стало стыдно и за свой глупый пуховик, и за спортивные штаны с тремя полосками, которые она в поезде так и не переодела. Штаны Оля выбирала на рынке в Саратове, и тетка у прилавка в вещевом ряду кричала ей в ухо про «забугорные бренды прямиком из столицы мод», не сбавляя громкости. Оля купила штаны, чтобы не оглохнуть, а теперь стыдливо свела коленки вместе – надеялась, старушка не заметит на штанах еще и пятна. Пятно Оля поставила в поезде, вылила на себя горячую лапшу быстрого приготовления. Не обожглась – и ладно, решила она тогда.
– Женщина я, – ответила старушка и проводила взглядом трамвай, в который не успела сесть. – Мне нет и восьмидесяти!
– Женщина, – повторила Оля. – Не подскажете, как доехать до цирка?
– До какого из, девочка?
Оля знала, что цирк Никулина в Москве один и другого такого нет. Сан Саныч не раз восхищенно говорил, что Огаревы теперь работают в лучшем цирке страны.
– До самого… главного. На Цветном, – прошептала она, запнувшись.
– Лучше на метро. – Старушка со скрипкой улыбнулась и скрылась в салоне следующего трамвая, каким-то чудом не прищемив свою ношу дверьми.
Оля спустилась в метро и всю дорогу до цирка сжимала в кармане клочок бумаги, на котором был записан номер телефона Седого и адрес гостиницы. Сначала она отыщет Симу и узнает, жив ли дядя Паша, а потом обязательно позвонит Седому. Да, так она и сделает. Сначала – Сима. Потом – Седой. Оля повторяла про себя эти слова, как волшебную мантру. Вагон метро гудел и беспощадно глушил даже самые сокровенные мысли. Оля вышла из метро на Цветном бульваре, затерялась в толпе, и толпа волной вынесла ее прямо к цирку. Это было воскресное утро, и Оля быстро поняла, что таким образом она сумеет попасть и на дневное шоу без всякого билета. Толпа пронесет ее мимо билетера, скроет от глаз охраны. А там… Там она найдет Симу. Обязательно найдет.
В дверях цирка толкучка усилилась, какого-то зеваку в шапке-ушанке билетеры развернули назад, и толпа выплюнула бедолагу на площадь, тот попятился к метро, рассекая людской поток и сбивая ритм всеобщего ровного марша шаткой походкой, – над головами ныряла его нелепая шапка. Оля поежилась. А вдруг и ее ожидает такая участь? Ее могут не пропустить.
Она поглубже зарылась в воротник куртки, заслонилась им, чтобы скрыть лицо, – движение было рефлекторным: спрятаться, укрыться, пройти незамеченной. Но как она ни пряталась, как ни старалась стать невидимкой, когда двери цирка качнулись в очередной раз, пропуская новую группу зрителей, ветер подул в Олину сторону и принес с собой привычные запахи – овса и диких животных. Оле показалось даже, что в нос вместе с этими запахами залетела и магнезия – пыль с рук гимнастов, работающих на «рэке» (так по старинке называл турник Сан Саныч, и Оля сразу подхватила это звучное слово, заразилась им от Хранителя). Оля чихнула, чем обратила на себя внимание одного из билетеров. Он нахмурился, как будто бы всегда знал, что именно она здесь – безбилетная, и Оля незаметно юркнула в другую очередь, потеснив прыщавого парня. Парень икнул и промолчал. «Такой ничего не скажет», – беззлобно подумала Оля. У второй двери, куда двигалась теперь новая Олина очередь, билеты проверяла подслеповатая бабулька, и Оля живо сообразила, как ей пройти в цирк и успеть к началу. «Билетов в кассе все равно уже не осталось», – тоскливо подумала она, то ли оправдывая себя, то ли пытаясь мыслить разумно.
Она сжала в кармане бумажку с номером телефона Седого и адресом гостиницы и незамедлительно подхватила под руку прыщавого пацана, прошептав:
– Ты мне поможешь, а я тебе заплачу.
Пацан что-то протестующе промычал, но Оля крепче стиснула его руку, и мычание сменилось коротким кивком. Оля улыбнулась и уверенно направилась к билетерше.
Она протянула «билет» с номером телефона Седого, помятый и надорванный, и, пока билетерша разглядывала то, чего на «билете» быть не могло – название представления, толкнула локтем в бок прыщавого. Прыщавый засуетился, заворчал, зашарил по карманам и вытащил свой билет. На нем не было места и ряда, только стоял большой штамп «Приглашение».
– Теть Нин, да мы вместе по проходкам, вот смотрите, и у нее такая же… – едва слышно проговорил пацан, и красные точки на его лице даже как-то побелели, а он сам пожелтел и замямлил: – Пропустите, она со мной.
Тетя Нина посмотрела на прыщавого поверх очков, вернула Оле ее бумажку и выхватила из рук у пацана настоящий билет. Оля задержала дыхание. Тетя Нина надорвала билет, покачала головой и перевела взгляд на Олю. Оля не отвела глаза и выдержала паузу.