Джаспер улыбается. Бордель! Ай да старый похабник, нашел заведение себе по нраву! Должно быть, поэтому он так необычно вел себя в последнее время. Охранял свой грязный маленький секрет и каждое утро шастал сюда. Это стыд заставлял его отводить глаза от Джаспера, ерзать и ворочаться на стуле.
Джаспер может подождать Тоби, но не хочет, чтобы тот узнал о слежке. Кроме того, он должен обеспечить подобающую дисциплину перед дневным представлением и ему не нравится толпа детей, собравшаяся вокруг.
– Пошли прочь! – кричит он, размахивая тростью из слоновой кости, и они скалятся в ответ, как зверята. Их лица настолько худые, что похожи на ощеренные черепа.
Все под контролем, внушает он себе. Тоби зря тревожился из-за его долга – нет, из-за его капиталовложения. Он так тщательно собрал свой мир, что все будет стоять прочно.
Тоби
– Сюда, сэр. – Миниатюрная румяная женщина проводит Тоби в комнату, где дымящиеся плошки с горячим маслом плохо маскируют рвотную вонь. Он смотрит на засаленный диван, на тележку с иглами с ручками из слоновой кости и опиумную трубку с горящими угольками. – Мой виварий, – с гордостью говорит она. Папоротники и орхидеи растут в закопченных стеклянных банках рядом с контейнером, где копошатся крошечные полосатые змеи, ящерицы и лягушки.
Тоби сжимает запястье, ощущая биение пульса.
– Итак, сэр, – говорит женщина. – Чего вы хотите?
Он открывает рот, но не может найти слова. В темном фургоне идея казалась очень простой, но теперь он краснеет, косится на дверь и подумывает об уходе.
– Сэр? – Она выказывает нетерпение, постукивая по полу носком туфли. – Почему вы пришли сюда?
– Я хочу… – мямлит он. – Я хочу, чтобы меня раскрасили. Везде.
– Это не краска, и она не сойдет от мытья.
– Знаю, – говорит он.
– По всему телу! – Она строит гримаску. – Прошу прощения, но вы крупный мужчина. Для этого понадобятся время и деньги. По меньшей мере шесть моих девочек будут работать над вами одновременно, причем несколько недель. Вы не представляете, как это больно.
– Пожалуйста, – говорит Тоби. Когда он лезет в карман за кошельком, ее глаза оживляются.
– Ну хорошо, – отвечает она.
Он ложится на кровать, и женщина начинает рисовать контуры цветов чернильным пером. Сад расцветет у него на бедрах, зачарованный лес раскинется на спине. Всю свою жизнь он скрывался за кулисами. Он забивал распорки, делал фотографии, носил ящики и чинил сломанные хомуты. Его голова всегда была опущена, а глаза оставались по ту сторону объектива. Он постоянно наблюдал и никогда не участвовал. Возмущение медленно нарастало, но не спешило вырваться наружу. Однако Нелл заставила его жаждать большего – другую жизнь и новую историю. Он хочет стать равным ей, сравняться со Стеллой, Джаспером и Виоланте. Теперь он превращает себя в зрелище и выходит из тени Джаспера. Это такой дерзкий вызов, что ему становится нехорошо при мысли о последствиях. Будет ли Джаспер благодарен ему, ужаснется или придет в бешенство? Возможно, он наконец предоставит шанс своему брату. Тогда Тоби сможет ездить на верблюде, как они когда-то воображали, а его кожа будет блестеть и переливаться радужными красками в свете масляных ламп. Он наденет красный плащ и золоченые сапоги, а когда зрители разразятся аплодисментами, он встретится взглядом с Джаспером как равный с равным.
Женщина поднимает зеркальце, и он изгибает шею, чтобы лучше видеть.
– Пионы и орхидеи, – гордо говорит она, нажимая на правую часть его спины за ребрами. – А здесь гранаты. Дрозд и яйцо малиновки. Змей из Эдемского сада.
Потом она зажигает опиумную трубку и заставляет его сделать несколько затяжек.
– Это от боли.
Она звонит в колокольчик, и появляются пятеро девушек, растрепанных после сна. Наверное, это шлюхи; Тоби вспоминает темноволосую девушку из Варны.
Когда первая вспышка боли пронзает его спину, он стонет и сучит ногами. Но этот сад должен освободить его. Он думает о Русалочке, отрезавшей язык ради любви; каждый шаг был мукой для нее, как будто она ступала по остриям бритв. Она обменяла свой хвост на ноги, потому что полюбила, потому что стремилась к чему-то недоступному, потому что хотела получить новое тело и новую жизнь. Иглы впиваются в его кожу. Это сделает его необыкновенным.
Свернув голову набок, он наблюдает за их алхимическим действом. Его разум затуманен сладким дымком опийного мака. Пепел смешивается с яркими порошками в точной пропорции – как жидкости, которые он смешивает в своем фотографическом фургоне, где девственные сцены проступают на фотобумаге.
– Одна фотография говорит лучше тысячи слов, – сказал командир, когда Тоби вручил ему пятый пакет с фотографиями. Он объявил, что общественное недовольство пошло на убыль. Когда они публикуют эти фотографии, любой глупец может убедиться, что в войсках дела обстоят замечательно, а старые байки были чушью и злостными измышлениями. Просто поразительно, добавил он, какой вклад в дело просвещения вносят новые механизмы. Они создают точную картину происходящего, и эти образы появляются в тысячах гостиных через две недели после событий.
Тоби кивнул, согретый его похвалой. Он готовил сцены для съемки не менее тщательно, чем другие фотографы создавали антураж для рекламы мыла или духов. Он отснял множество лучезарных сцен с упитанными, довольными солдатами. Но вместо слоганов вроде «Серное мыло Бонни облагораживает цвет лица!» нужно было читать: «Англичане на Крымской войне! Это лучше, чем Рождество!»
Но той ночью Тоби дрожал в своей палатке, слушая стоны умирающих и монотонный грохот орудий. Он закрывал глаза и представлял дом на Мэйфэре, где они выросли, где Джаспер каждую ночь прокрадывался в его комнату и залезал к нему в кровать, где они согревали друг друга.
Он вздрогнул от разрыва артиллерийского снаряда. Матрас его брата был пуст; наверное, Джаспер до сих пор веселился вместе с Дэшем и Стеллой. Они перестали приглашать его; он давно отказался от робкой надежды, что Стелла и Дэш отвергнут общество Джаспера и оставят братьев наедине друг с другом. Он начал сомневаться, что это просто очередная фаза отношений, которая минует после окончания войны.
Он заворочался в полусне и повернулся на другой бок. В его сознании вспыхивали образы: Дэш, убитый русским снайпером, Дэш, разорванный на куски взрывом снаряда. Утешение, которое он мог дать своему брату.
Он напоминал себе о цирке, чтобы облегчить страх. Однажды это случится. Он цеплялся за эту мысль, как утопающий за спасательный плот. Потом он каждый день воображал сцены, описанные его братом. Морские львы, балансирующие шары на носу. Вставные номера, такие как у Чарльза Страттона или у близнецов Банкеров. Они с Джаспером в одинаковых цилиндрах. На считаные минуты он забывал о скрипе повозок, доставлявших трупы к братским могилам. Крошечные фрагменты света, красок и музыки взрывались в его сознании, словно по мановению волшебной палочки.
На Рождество не было никакого веселья – только мрачные проклятия мужчин, пытавшихся раскочегарить патентованные военные буржуйки; тонкое листовое железо было слишком непрочным для угольной топки. Он опустил глаза, когда вошел в палатку Стеллы, где она платила французскому солдату, чтобы тот приготовил ей гуся.
– Я подстрелила его вчера утром, – объявила Стелла.
– Вот это моя девочка, – сказал Дэш. – Поверите ли, что отец хотел женить меня на немой старой деве, игравшей на клавикорде?
– Не нужно отвергать чужие прелести, чтобы польстить мне, – сказала Стелла и пощекотала его под подбородком.
– Ты просто не знакома с леди Элис Коулз. – Он жеманно улыбнулся и сложил руки на груди.
– Да я не особенно и хочу. – Она разлила бренди по стаканам. – Я понравлюсь твоему отцу?
– Господи, нет! – Дэш произнес это с такой убежденностью, что Джаспер рассмеялся. – Но черт меня возьми, если мне не наплевать на это.
Ненависть была чем-то новым для Тоби. Если бы Джаспер произнес эти слова, он бы восхитился ими, но в устах Дэша они звучали фальшиво. Такой галантный джентльмен. Ему хотелось, чтобы Дэш сказал какую-то мерзость, которая заставит их отпрянуть от ужаса и увидеть в нем того негодяя, которым его считал Тоби. Как он мог презирать человека, которого все принимали за добродетельного героя? Однако это чувство было таким острым, что у него перехватывало дыхание.
Прибыли новые солдаты, и каждый платил по шиллингу за вход. Стелла разожгла плиту, и внутри было жарко. Трактирщицы принесли супницы с жарким из дикой утки и запеченную ногу барана, усеянную воткнутыми гвоздичными головками. Стелла отрезала кусок мяса, и кровь закапала на разделочный поднос.
– У меня есть подарок для тебя, – сказала она после того, как обслужила всех остальных. Она протянула Дэшу маленькую синюю шкатулку.
Он осторожно раскрыл подарок. Тоби наклонился ближе. Это было золотое кольцо-печатка, скорее всего снятое с убитого русского солдата. Стелла стерла прежние инициалы и распорядилась вырезать новые: E.W.D.
– Хочешь пометить свою территорию? – спросил Дэш и поцеловал ее в щеку.
– Я могу быть твоим свидетелем, – сказал Джаспер. – А потом ты найдешь для меня другую распутную бабу, с бородой или без бороды. Мне нужно задать немного жару моему отцу.
– Я влюблен в Стеллу не потому, что хочу досадить моему отцу, – заявил Дэш, и это звучало так похоже на строчку из романа, что Тоби стиснул зубы и крепко сжал вилку. – Я ничего не могу с этим поделать – не больше, чем с восходом солнца.
– Как поэтично, – проворчал Джаспер и издал рвотные звуки.
После трапезы были еще фляги вина, красный портвейн и херес, и Тоби прилег на подушки. Другие завели непонятную для него карточную игру, и он решил, что может вздремнуть. Кто-то затянул рождественские куплеты, и мужчины подхватили с почерневшими от вина губами, путая слова. Он едва прислушивался к разговорам вокруг, к словам о телеграммах и перерезанных проводах.