Тупица, тупица, тупица, думал он. Верблюды превратились в ничто. Яркие фургоны выцвели и сгнили. Остался лишь кукольный офис с высоким окошком и кипы бумаг, ожидавших его руки, чтобы заполнить их. Горизонт сократился до размера часов, тикающих на стене, узкого прохода между кабинетами. Он задохнулся и отступил назад.
Дэш займет его место в цирковом шоу.
Стены превратились в труху, дома заброшены, дыры от мортирных ядер зияли в каменной кладке. Сама земля была разбита и исковеркана. Даже голубое небо было перечеркнуто дымными следами.
Они не видели его, когда шли по улице, когда Джаспер нырнул в дом, а Дэш направился дальше с винтовкой, хлопавшей его по боку. Тоби старался подражать этой небрежной походке и непринужденным позам. Он старался увидеть город глазами Дэша, глазами мертвецов, валявшихся в пыли, как раздавленные мухи.
Джаспер вышел из дома, и Тоби последовал за ним к лестнице, через кучу каменных обломков. Они обернулись и увидели его. Что он заметил на лице Дэша: тень раздражения или обреченности?
Тоби мог уйти, но это означало, что он был бы вынужден признать себя никем и ничем. Поэтому он продолжал идти с опущенной головой, тяжело топая по камням. Он не мог смириться с тем, что его место было узурпировано и что они не хотели его видеть; если он будет тащиться за ними до самого конца, им придется принять его в свою компанию. На вершине полуразрушенной зубчатой стены валялись брошенные винтовки. Зияющий провал, голубое небо и холм Кэткарта на горизонте. Дэш подбоченился.
– Трофеи принадлежат победителю[28], – сказал Дэш. – Думаешь, Стелла сможет увидеть нас отсюда?
Он обвел местность широким жестом руки.
Тоби попытался снова увидеть окружающее глазами Дэша, обозреть пейзаж с точки зрения победителя. Тысячи жизней, принесенных в жертву за этот ничтожный клочок территории, – хорошая причина для торжества! Он покачал головой. Они лезли дальше, когда Дэш вдруг поскользнулся на щебнистой осыпи, и сердце Тоби гулко забилось в груди.
– Почти пропал, – со смехом сказал Дэш. Камни полетели через край и приземлились через несколько секунд с глухим стуком.
– Смотри под ноги, – добавил Дэш, но было ясно, что он обращался только к Джасперу. Судьба Тоби его не заботила.
Тупица, думал он. Тупица, тупица.
Тоби заметил свое отражение в луже и представил себя Дэшем, который оглядывается на него. Безобразная туша, которая волочится позади и липнет к ним, как дурной запах. Он воображал самые худшие вещи, которые Дэш мог подумать о нем, как он потешался над ним вместе с другими солдатами.
Почему он не оставит нас в покое? Нас уже тошнит от него, разве он не понимает?
Голос Дэша рикошетом отдавался в его голове: глубокий тембр и легкий нажим в конце фразы, как бы в ожидании смеха.
Лучше уж хромая кобыла, чем его общество. Тупое чудище.
Забавно, что он мог видеть, как эти слова вылетают из уст Дэша, как будто тот на самом деле произносил их.
Он такой же скучный, как приходской священник дождливым воскресным утром…
Он воображает одобрительные крики. Дэш хохочет и хлопает себя по бедру.
А я тебе говорил, что он хочет стать владельцем цирка? Этот тупица сам по себе цирковой номер!
Он слышит громогласный смех.
Он годится только на то, чтобы ты натянул на него серую холстину и назвал своим слоном.
Тоби следовал за ним, спотыкаясь на камнях и прерывисто дыша. Он видел, как они вспарывают карманы мертвого русского солдата и рассовывают трофеи по сумкам. Они поднялись над бойницами, и Тоби карабкался следом за ними, страдая от головокружения. Поле боя раскинулось перед ними, горелая трава была испещрена воронками от снарядов, мертвецы были разбросаны, как мусор после неудачного пикника. Здесь подстерегала опасность: мортиры основательно разбомбили каменные стены и они могли рухнуть от легчайшего прикосновения. Дэш вспрыгнул на край и покачался на цыпочках, как канатоходец, раскинув руки. Он вскинул подбородок и закрыл глаза.
– Не будь дураком, – сказал Джаспер. – Отойди оттуда.
Или… Или… Он годен только на то, чтобы мы захомутали его, и он тащил бы наш караван из города в город.
Тоби застонал, будто слова были реальны, ему хотелось от них отгородиться. Он представлял, как смеется его брат, – сначала принужденно, а потом все громче, признавая правду слов Дэша.
Только представь его выступление! Я бы предпочел, чтобы лондонский олдермен двенадцать часов подряд читал «Отче наш» на латыни, тому, чтобы пять минут смотреть на его ужимки на арене.
Дэш помедлил, словно монарх, обозревающий свое царство. Это было несправедливо. Ребяческая и презренная мысль, но у Тоби навернулись слезы на глаза. Дэш полагал, что мир был пиршественным столом, накрытым перед ним, что он мог взять и выбросить Тоби, словно гнилой плод. Так оно и было: Джаспер предпочел Дэша и беззаботно отодвинул в сторону своего брата.
Или арлекином, арлекином: дайте ему трехрогий колпак с бубенцами, гуся и связку сосисок – и деньги потекут рекой. Он войдет в эту роль, как будто родился таким…
Наверное, это была неосторожность. Наверное, это были слезы, ослепившие его и помешавшие увидеть каменный выступ на высоте его лодыжки. Тоби не знал тогда, как не знает и теперь. Он шагнул вперед и наткнулся на выступ, который он не заметил. Он думал, что не заметил. А потом он упал вперед, вытянув руки перед собой. Почему угол его падения был выбран так точно, почему его руки уперлись в спину Дэша? Тот не заколебался на краю, не закричал и не замахал руками. В один миг он был там, а в следующий его не было.
Наступил странный момент растянутого мгновения, когда кричала птица, солнце продолжало сиять, а Тоби ощущал внутри тихую радость. Сказки, которые он читал в детстве, часто заканчивались смертью злодея. Восстановлением гармонии. Недавние слова Джаспера бумерангом вернулись к Тоби.
Я могу называть Дэша отличным парнем и добрым другом, а жена солдата, которого он застрелил, назовет его чудовищем.
С точки зрения Стеллы, мог ли Тоби быть чудовищем, заслуживающим наказания? Но что он мог с этим поделать? Отчаяние довело до этого, лишило его сострадания.
Глухой стук тела, разбившегося на камнях под стеной, прерванная жизнь. Тоби лежал на земле; острые камешки впивались в его ладони, штаны порвались на колене.
Он не мог этого сделать. Человек не может быть живым, а в следующее мгновение оказаться мертвым только из-за него. Просто невозможно. Он всего лишь сторонний наблюдатель, правда? Его жизнь не касалась никого.
Лиловый ирис, выросший среди камней, купался в золотистом свете. Скворец посвистывал в древесной кроне, скрипели сверчки. А он не мог заставить себя посмотреть в лицо брату. Не мог вынести ужас, запечатленный на нем, не хотел знать демона, в которого он превратился.
В шатре скрипки заводят мелодию, которую Нелл слышала уже не раз, когда поднималась под воздушным шаром. Должно быть, это тот самый финал, когда Джаспер явит миру свои механизмы, – когда они будут скрипеть, хлопать крыльями и извергать клубы дыма. Тоби испытывает неожиданное желание увидеть это собственными глазами, держать в руках веревки и слышать потрясенный шепот зрителей.
Он уже привык к ежедневному чередованию тысячи мелких инцидентов, к экстренным случаям, когда реки выходят из берегов. Но он изумлен, когда видит, как Нелл берет спичку, чиркает и подносит огонь к бумаге. Камфарный аромат, завитки дыма. Мраморный рисунок в воздухе. Она держит бумажку перед глазами, пламя вьется и разгорается. Она роняет бумажку, которая падает, как девушка с белесыми волосами, развевающимися позади.
Нелл
Она отпускает спичку и клочок горящей бумаги, которые падают на кучу афиш, собранную на полу. В первую секунду ничего не происходит. Нелл думает, что пусть все идет своим чередом, что момент пройдет и ее гнев снова уляжется. Бумага чернеет волнами, но края горят красными искрами. И вот оно: первый танец огня.
При виде огня что-то высвобождается у нее внутри. Это ее музыка, под которую она когда-то воспаряла к небу. Она топает ногой. Тоби кричит: «Стой!» – но она не может остановиться. Все эти годы она считала себя маленькой и безобидной и проглатывала свой гнев, отвергая чужие ожидания.
Тоби тянется к воде, но она выхватывает стакан и швыряет в стену. Разве он не понимает, что только это и осталось от ее жизни? Языки пламени лижут стены. Она поднимает руки над головой, изгибает бедра и пинает все вокруг. Бури, ударяющие в прибрежные скалы, волны, перемалывающие гальку, морские течения, увлекающие ее могучей рукой. Стекло трещит и лопается. Жар усиливается. Осколки пронзают ее башмаки, и ее ноги кровоточат. Она хватает тяжелый графин и разбивает его об пол. Дикий смех бурлит в ее глотке. Она вращается все быстрее, создавая водоворот, с которым невозможно бороться. Соленые пальцы затягивают ее вниз, человеческие руки обхватывают ее и заталкивают в фургон, металлические крылья рвут кожу на ее плечах, беловолосая девочка подслеповато щурится, проталкивая семечки в мышиную клетку…
Тоби лихорадочно ищет, чем можно погасить огонь – одеяло, еще кувшин воды, – но разве он не понимает, что уже поздно? Огонь жаден, он тянется и распространяется повсюду. Пылает костер из рваных афиш, языки пламени лижут конторку, одним махом проглатывают книги. Когда Тоби машет одеялом у стены, он только раздувает пожар.
Дым жжет ей глаза и проникает в легкие, как рой пчел. Все вокруг черно. Она не может дышать, ничего не видит и не слышит. Она могла бы остаться в этой темноте и погрузиться в дым, как в объятия любовника. Она хрипит и отплевывается.
– Тоби, – шепчет она, но наружу не выходит ни звука.
Руки, обнимающие ее, выволакивающие наружу. Закат, догорающий за спиной. Она выхаркивает черную слизь и стучит себя по груди. Ее предплечья и ладони черны от копоти, как у трубочиста. Когда она поднимает голову, то видит пылающий фургон, треснувшее дерево, отлетающие обломки.