— Ложись… Я и не таких побеждал… Самого Иеса Педерсена… Ложись… — змеёй вползает в уши шёпот.
Что–то ты меня много уговариваешь. А ты вот возьми да положи. Что — выкусил? Ишь, какой барон нашёлся. Мы и не с такими на пристанях боролись. С крючниками, почище тебя. А ну!..
Обхватив Корду за пояс, Никита оторвал его от ковра. И, как они и предполагали с Ефимом Николаевичем, Корда, рассчитывая на свои десять пудов, постарался в этот момент накрыть Никиту, а Никита отпустил его, словно отказался от приёма, и когда Корда, не разгадав обмана, начал менять положение ног, чтобы стать на ковёр, Никита продолжил приём и бросил его на лопатки.
Огромная потная белая туша лежала несколько секунд неподвижно.
Потом Корда неуклюже поднялся и боком, нагнув бычью шею, озверев, пошёл на Никиту.
Но между ними уже стоял арбитр.
Под злым взглядом хозяина Корда отступил и, повернувшись, зашагал с манежа. И те, для кого он ещё час назад был кумиром, безжалостно его освистали.
Кто–то обнимал Никиту, целовал, поздравлял. Неистовствовала галёрка.
А он, уйдя в уборную, долго сидел там не шевелясь, держа в руках одежду. В тусклом исцарапанном зеркале виднелись его плечи в кровоподтёках и синяках, словно он был освежёван.
Больно было шевелиться.
Пахло пылью. Далеко, над головой, раздавался гул голосов. Тоненько жужжала муха.
За стеной перед кем–то оправдывался Корда.
Никита усмехнулся: «Что, брат? Сбили с тебя спесь? Не будешь в чужом городе как хозяин стоять… в цилиндре? То–то!»
Вбежал Коверзнев. Всплёскивая руками, воскликнул:
— Ох, что он сделал с тобой! Ну, ничего, — голос Коверзнева спустился до шёпота: — Сейчас, не предполагая того… за тебя… отомстят… Я узнал: его переедет автомобиль… Даст немножко вкось, и Корда с полгода… бороться… не сможет…
— Как переедет? — встрепенулся Никита.
— По договорённости… — прошептал Коверзнев. — Он кому — то… испортил дело… из–за него арбитр… потерял чуть ли не… два десятка тысяч…
Никита вскочил, воскликнув:
— Так его надо предупредить!
— Тише! Он рядом. Услышит.
Никита оттолкнул Коверзнева; пошатываясь, словно пьяный, пошёл к двери.
— Никита! Ты с ума сошёл?! Он тебя так изуродовал… Никогда не забывай о своих врагах!.. «Царь, помни про афинян!..» Персидский царь Дарий после поражения от афинян приказал своим слугам каждый день повторять: «Царь! Помни про афинян!» — говорил Коверзнев, топчась в дверях, дёргая Никиту за руки.
— Да что вы, Валерьян Палыч? Тут дело о жизни человека идёт, а вы о каком–то персидском царе…
— Никита!
— Ну что?
Коверзнев посмотрел на него восторженными глазами, воскликнул:
— А широкая у тебя душа, Никита!.. И будут тебя любить за это люди!
— Пустите!
Никита отстранил Коверзнева, вышел в коридор, толкнул дощатую дверь.
— Слушайте! Вы! — сказал он, устало упёршись руками в косяки. «До чего дошли люди: завтра по живому человеку автомобиль проедет». — Так вот — вы не ложитесь. Вас хотят задавить.
Корда порывисто шагнул к нему. Трусливо оглядываясь, словно его должны были сзади ударить, спросил:
— Вы… узнали?
— Да.
— Это есть… правда?
— Дурак, я тебе говорю, а ты…
— А если это есть обман?.. Шантаж?..
Корда приблизил лицо вплотную к нему, отчего Никиту передёрнуло, словно он прикоснулся к чему–то омерзительному; он толкнул борца в потное мягкое плечо:
— Я же тебе говорю!
— Это правда, а не шантаж! — поддержал Никиту появившийся в дверях Коверзнев.
Тогда Корда засуетился, полез во внутренний карман, стал рыться в нём, выронил гребень, коробку папирос. Прямо горстью достал пачку ассигнаций, сунул Никите:
— Берите. Я имею вам сделать благодарность…
Никита стукнул его по руке:
— Ты что?! Сначала щипать, потом — деньги? Откупиться хочешь?
— О, молодой русский борец, я знаю… — заговорил Корда, ползая по полу и собирая кредитные билеты.
Повернувшись к нему спиной, Никита спросил у Коверзнева:
— А где Ефим Николаевич?
— Да его же не пустили за кулисы… Он ждёт… — Коверзнев ткнул пальцем в потолок.
Никита наклонил голову, покачнувшись, вышел из уборной.
Корда перевёл растерянный взгляд на Коверзнева, протянул ему деньги:
— Передайте ему… Он юн и есть глюп…
Коверзнев откровенно рассмеялся ему в лицо:
— Он не глуп. Он умнее нас с вами, — и, наклонившись, подобрал коробку турецких папирос, попросил: — Вот что, отдайте на память. Не ему (он не возьмёт), а его учителю. Тренеру. Верзилину. Ефиму Верзилину.
— Верзилину?
— Да, Верзилину, — говорил Коверзнев, засовывая папиросы в нагрудный карман бархатной куртки, — Верзилину. Вот, смотрите, — он достал блокнот, открыл его и прочитал: «Бенефис Ефима Верзилина». Вот что будет завтра в газетах. Вы думали, бенефис Корды? Или бенефис Сарафанникова? Нет, бенефис Верзилина… Э, да что там! Вам не понять!
Он махнул рукой, надвинул шляпу на глаза и вышел.
Прошёл мимо Никитиной раздевалки, потом вернулся. Никита с перекошенным от боли лицом стоял у тусклого зеркала, пытался дотянуться руками до шеи — застегнуть галстук–пластрон. Руки падали как плети.
Увидев в зеркале отражение Коверзнева, он объяснил с виноватой улыбкой:
— Вот… устал…
— Я снимаю перед тобой шляпу, — сказал торжественно Коверзнев, склоняя голову.
Он помог Никите одеться, и они вышли из мрачной, пахнущей пылью раздевалки. В конце коридора горел яркий свет. На его фоне они увидели фигуру Верзилина. Ефим Николаевич шёл, заглядывая в каждую дверь, — разыскивая их.
23
Никита Сарафанников победил чемпиона мира. Эту весть возбуждённо обсуждали все любители французской борьбы. Журнал со статьёй Коверзнева о восходящей спортивной звезде расхватали в несколько часов. Однако в статье почти ничего не говорилось о Никите — она была дифирамбом учителю молодого борца Ефиму Верзилину. Из статьи явствовало одно: Никита — ученик знаменитого Верзилина, а раз его ученик, значит будет неподкупен. Поэтому в цирке Чинизелли предстояла честная борьба. Билеты на чемпионат брались с бою. По вечерам над цирком стоял гул. Его слышно было на Литейном и даже Невском. Сарафанников оправдывал надежды публики. Газеты с отчётами о чемпионате передавались из рук в руки. Читали вслух, захлёбываясь:
«1‑й день. Четвёртая пара была сплошным триумфом Никиты Сарафанникова (Вятка), который показал, что он в удивительной форме. В жертву Сарафанникову был дан сильный, ловкий татарин Али Сандаров (Казань). Едва борцы сошлись, как двумя — тремя могучими рывками Сарафанников начал кидать Сандарова по арене и уже через 2 мин. 9 сек. неотразимым грифом в партере перевернул отчаянно сопротивлявшегося Сандарова на лопатки».
«2‑й день. В последней, пятой паре был прямо–таки комический выход саженного претендента в чемпионы мира Никиты Сарафанникова (Вятка) против хотя и ловкого, но слабого Детлова (Ревель); не прошло и 15 сек., как могучим грифом Детлов был плотно уложен на лопатки».
«3‑й день. В цирке черно, негде упасть яблоку, и только потому, что борются два русских былинных богатыря — чемпион мира Вахтуров и Сарафанников. Микула Селянинович отбивает первенство у Ильи Муромца, а публика живёт вместе с ними, подбадривая то одного, то другого.
Оба угощают друг друга сильными трескучими «макаронами» и говорят, что им не больно.
А желание победить у обоих огромное. Чем дольше идёт борьба, тем более нервничает молодой Сарафанников. Вахтуров спокойнее, и это даёт ему большой перевес.
Правда, были моменты, когда Вахтуров почти касался обеими лопатками ковра, но благодаря тому что Сарафанников нервничал, Вахтурову удавалось уходить. Часовой срок оказался для них недостаточным, и им обоим зачтено по поражению».
«4‑й день. Гвоздём вечера была схватка двух великанов — Сарафанникова и Адама. Молодой богатырь совершенно неожиданно для всех поймал Адама на гриф и, несмотря на отчаянное сопротивление, сильным рывком бросил на ковёр».
Никитины успехи разжигали публику. Читатели сгорали от любопытства и требовали обнародования его биографии.
Монополистом этого материала являлся Валерьян Павлович Коверзнев. С первых дней чемпионата его осаждали редакторы. Он отмалчивался. Удивительно было, что он не написал ни одного отчёта о чемпионате. Видимо, задумал что–то более солидное. И действительно, когда чемпионат подошёл к середине, он опубликовал о молодом борце сразу несколько нашумевших очерков. За них ему заплатили тройной гонорар. Он мог потребовать и больше, но не торговался — оплата и так казалась ему баснословной. Деньги посыпались в его карман словно из рога изобилия.
И справедливости ради надо сказать — денег он зря не брал. Его короткие очерки о Сарафанникове были богаты фактами и отточены по форме. Экскурсы в древнюю историю читались с интересом и присяжными поверенными, и гимназистами.
И самое удивительное, что Коверзнев не повторялся. Разнообразие Никитиных подвигов вызывало у некоторых подозрение. Коверзнев пожимал плечами: он никогда ничего не выдумывал.
И очерки появлялись в журналах один за другим.
Рядом с газетными отчётами о чемпионате они казались литературными шедеврами.
«Шесть раз награждался Милон из Кротона олимпийским венком, сплетённым из ветвей священной маслины, — писал Коверзнев. — Легенда говорит, что его никто не мог сдвинуть с медного диска, смазанного маслом. И ещё сообщает легенда: он пробегал всю длину олимпийского ристалища с четырёхгодовалым быком на плечах… Никита Сарафанников о существовании диска, конечно, не слыхал. А вот корову он действительно вытащил из погреба, когда был мальчишкой…»
«Когда находчивый Гермес положил своего побочного брата Геракла к белой и упругой груди спящей Геры, — начинал он второй очерк, — она с гневом отшвырнула подкидыша, и брызнувшее в небо молоко образовало Млечный Путь; младенец остался без пищи, но, несмотря на это, вы