ы в знак приветствия — как будто мы с ними принадлежали к одному миру и были здесь по одним и тем же причинам.
Смешно — можно подумать, я хоть на секунду смог бы забыть, что мой мир лежит в руинах.
Время шло. Когда я почувствовал, что больше не в силах сделать ни шагу, я рухнул на первую попавшуюся скамью, плотнее запахнул на себе пиджак и закрыл глаза.
Слабо мерцали уличные фонари. Городской шум постепенно стихал. Боль отступала. Со стороны я, скорее всего, походил на загулявшего полуночника: небритый, лохматый, слишком пьяный, чтобы дойти до дома.
Но мне было абсолютно все равно.
Проснулся я от того, что кто-то, кажется, дернул меня за штанину.
Несколько секунд не понимал, где нахожусь, будучи абсолютно уверен, что я у себя дома в Неаполе, в своей постели. Потом осознал, что лежу на чем-то жестком, уразумел, что это скамья, — и тут же вспомнил все события последних часов.
Меня снова охватила тревога.
Снова кто-то осторожно дотронулся до моей ноги. Я открыл глаза. Какой-то тип обшаривал мои карманы. Приподняв голову, я увидел, что это наркоман: зрачки у него были невероятно расширены, лицо покрыто язвами.
По-прежнему стояла ночь. Я заметил, что улица совершенно безлюдна. Сколько же времени прошло? Наручные часы показывали, что три часа. Но мое внутреннее чувство времени говорило, что всего три минуты.
Наркоман нерешительно смотрел на меня, очевидно прикидывая, стоит ли на меня нападать. Он был страшно худой, лысый и к тому же низкорослый — как минимум на голову ниже меня. Больше всего напоминал детеныша гиены — при взгляде на этих существ кажется, что их кожа натянута прямо на скелет. Однако, судя по всему, отступать не собирался — видимо, ему было уже нечего терять.
Раздавшийся вдалеке звук полицейской сирены заставил нас двоих одновременно вздрогнуть. В следующую секунду мистер Маленькая Гиена бросился бежать в сторону пляжа. Я повернул голову туда, откуда доносился этот звук, и увидел полицейскую машину, выруливающую из-за угла.
Один вид этой машины оказал на меня мгновенное фантастическое воздействие.
В крови забурлил адреналин. Мускулы напряглись, пульс участился настолько, что у меня перехватило дыхание.
Я поднялся, стараясь не оглядываться на машину, и сделал несколько шагов по Оушен-драйв.
По затекшим рукам и ногам бежали мурашки. Сердце лихорадочно стучало в груди.
«БЕГИ! — вопил инстинкт. — УНОСИ ОТСЮДА НОГИ, ДА ПОБЫСТРЕЙ!»
Я пошел быстрыми шагами, стараясь по мере возможности выглядеть не слишком подозрительно. Патрульная машина приближалась. Судя по звуку мотора, она была метрах в десяти от меня.
Снова раздался вой сирены.
Прямо у меня за спиной.
Я свернул за угол на первом же перекрестке и бросился бежать. Помчался, не разбирая дороги. На Коллинз-авеню повернул налево, пробежал метров сто, затем свернул в первый попавшийся переулок, дыша как загнанная лошадь.
Добежав до конца, я увидел перед собой глухую стену. Господи боже, тупик!
На дрожащих, подгибающихся ногах я пошел обратно к началу переулка. Я хотел было снова выйти на Коллинз-авеню, как вдруг прямо за углом опять завыла сирена.
Кровь застыла у меня в жилах.
Я бросился назад, забежал за мусорный бак, присел на корточки и попытался сжаться как можно сильней.
Я уже ничего не соображал. Мною полностью завладела паника.
На сей раз, кажется, конец игры. Итак, развязка наступит здесь, в этом жалком тупике, между мусорным баком и обшарпанной кирпичной стеной… Сейчас полицейский автомобиль затормозит у тротуара. Из машины выйдет коп, вооруженный резиновой дубинкой, и направится ко мне. Он наденет на меня наручники, проверит по телефону мою личность — я в это время буду покорно ждать на заднем сиденье, — и все будет кончено.
Прошло пятнадцать секунд.
Тридцать.
Ничего не происходило.
Из глубины тупика послышался какой-то слабый шум. Я обернулся. Темная тень отделилась от стены и сделала мне знак рукой. Я приблизился. Это был бомж, который соорудил себе из листов картона некое подобие палатки. Он сделал мне знак присоединиться к нему.
Я, словно загипнотизированный, повиновался.
Приподняв картонный полог, я скользнул внутрь. Ни слова. Ни улыбки. Только убежище, в котором ненадолго можно укрыться от всего мира…
Я молча смотрел на хозяина этого убежища.
Он протянул мне бутылку. Я покачал головой. Он отвернулся к стене и почти сразу же захрапел.
Я скорчился на грязной подстилке, под картонным пологом, покрытом винными пятнами и птичьим пометом. Страх все еще не оставлял меня. Я лежал неподвижно, вдыхая запахи мочи, перегара и табака.
В ночи еще долго раздавались звуки полицейской сирены.
Наконец я вытянулся во весь рост, положил руки под голову и вскоре задремал.
Все вокруг словно заволокло туманом.
Кажется, в какой-то момент по ноге пробежал таракан.
Еще через некоторое время я очнулся, осознав, что плакал во сне.
Если мне и снились какие-то сны, я их не помнил.
Я был в нулевой точке. В центре бушующего смерча, где царила абсолютная тишина.
Глава 64
За двадцать четыре часа до этого Кош вышел из камеры Шона, вопя от ярости.
Мелкий гаденыш удрал!
Даже не давая себе труда снова запереть дверь, Кош быстро взбежал на второй этаж, сорвал со стены помповое ружье и бросился обыскивать дом, ни на минуту не прекращая неистово кричать. Эхо двух выстрелов разнеслось по всему дому, — Кош стрелял наобум, просто от ярости, из-за того, что никак не мог найти беглеца. Он пробежал анфиладу пустых комнат, по-прежнему вопя. Мальчишки не было. Наконец Кош выбежал из дома, спустился на причал, прыгнул в гидросамолет, включил GPS-навигатор и завел двигатель.
Кроме этого транспортного средства, у него была только одна обычная весельная лодка. Сейчас она по-прежнему стояла на месте. Значит, мальчишка не мог далеко уйти. Неужели он ушел по болотам, один, среди ночи?.. Но Кош напомнил себе, что для своего возраста Шон на удивление сообразителен, да и храбрости ему не занимать.
Кош продолжал изрыгать страшные ругательства, рассекая зеленоватую болотную воду. Он собирался осмотреть все водные пути в окрестности.
Неожиданно на его лице появилась довольная улыбка. Он подумал о том, что мальчишка, если его проглотит аллигатор, может считать, что ему повезло. Потому что в ином случае его смерть будет вовсе не такой легкой…
Постепенно Кош отдалялся от берега, и в дом снова вернулась тишина.
Шон ждал в своем укрытии, чувствуя, как дрожат ноги, сведенные судорогой.
Он досчитал до ста.
Потом повторил это еще раз.
И только тогда выбрался из укрытия.
Он сдвинул матрас и сел на край железной кровати, кашляя, чихая, дрожа всем телом. Во рту был вкус синтетической набивки. Обернувшись, мальчик посмотрел на матрас, в боку которого зияла огромная дыра. Из этой дыры он только что вылез наружу.
Его мать могла бы им гордиться.
Ведь по сути он действительно оказался чародеем.
Чтобы совершить этот подвиг, он воспользовался обычной пружиной. Той самой, которая торчала из матраса и всегда впивалась ему в бок, когда он спал. Двадцать часов назад он вытащил ее и начал с силой сгибать до тех пор, пока она не сломалась. Затем крепко ухватил один обломок и, следя за тем, чтобы не пораниться, распорол матрас острым концом и начал выдирать набивку. Он извлек ее наружу, так же как и часть пружин, в результате чего образовалось достаточно свободного места для его тела.
Конечно, он проследил за тем, чтобы не вытащить слишком много набивки — матрас должен был сохранять прежнюю форму. Затем Шон проверил, сможет ли поместиться в образовавшейся полости: он забрался внутрь и проделал небольшое отверстие в том боку матраса, который прилегал к стене, чтобы дышать сквозь него. От двери этого отверстия было не видно.
Все в порядке.
После этого он тщательно собрал всю валявшуюся на полу набивку, снял штаны — это был самый темный предмет одежды — и затолкал клочья набивки в обе штанины. Затем связал штанины и вытолкнул получившийся сверток в слуховое окошко. Темная одежда нужна была для того, чтобы не привлекать внимания.
Сверток упал под кусты. Шон надеялся, что если ему хоть немного повезет, то Кош не заметит этого свертка — ни выглянув в слуховое окошко, ни обыскивая территорию вокруг дома.
И в качестве последнего штриха Шон прицепил к краю окошка специально выдранный им из собственного оранжевого свитера лоскут — эта деталь, в отличие от прочих, должна была сразу броситься в глаза вошедшему.
Эта работа заняла у мальчика целый день и часть вечера воскресенья.
Дважды за это время Шон едва не терял сознание от ужаса — ему казалось, что он слышит шум мотора. Но каждый раз выяснялось, что это какой-то другой звук или просто слуховая галлюцинация — и Шон, когда тишина возвращалась, с удвоенной энергией принимался за работу. Он не останавливался ни на минуту, не ел и не пил. Его мускулы горели от напряжения, желудок сводило от голода, на ладонях появились огромные волдыри.
«Ты сможешь отсюда выбраться, — сказал ему призрак матери. — Ты должен бороться».
И Шон боролся.
Когда Кош наконец вошел в его камеру — это было уже глубокой ночью, — Шон был полностью готов.
Он положил матрас на кровать распоротой стороной вниз, поднырнул под него и забрался внутрь. Дышал он сквозь небольшое отверстие в прилегавшем к стене боку матраса. С порога помещение выглядело пустым. Но основную надежду Шон возлагал на то, что его похититель сразу заметит оранжевый клок свитера на окошке, подумает, что пленник сбежал, и даже не будет обыскивать камеру.
Конечно, у этого плана было множество уязвимых мест: а что, если Кош подойдет к кровати? Что, если он, вопреки ожиданиям, все же решит ощупать матрас? Что, если снова запрет дверь, когда уйдет? Единственным, в чем Шон не сомневался ни секунды, было то, что его похититель придет в бешенство.