ращившуюся на него толпу, а его студия напоминала гостиничный номер в аду. Задняя стена была сделана из живой плоти – плоское переплетение пульсирующей кожи и жил. Жуткие твари, составленные из человеческих и звериных частей, разбросанные взрывом по комнате и вмятые в стену, валялись, издыхая и истекая кровью. Именно здесь создавались уроды, именно здесь карали непокорных, именно здесь проходимцы становились игрушками для скульптора, лепившего из тел. Сам же скульптор замер, словно попавший в свет фар и парализованный им зверек. В конце концов, он уполз с глаз долой и спрятался за одним из пульсирующих изваяний, оставив толпу переживать о более важном: о Курте Пайло.
Курт и Джордж появились там почти сразу же после взрыва, но увидев, в каком состоянии находится его братец, Джордж быстро смотался. Губы Курта изогнулись вверх – наподобие улыбки, в просвете между ними торчали большие желтые зубы, а из глотки изрыгался странный смех, словно зубы его были прутьями клетки, в которой бился какой-то хохочущий псих. Видавшие виды служители, которые до этого момента думали, что их больше ничем не удивишь, шарахались в разные стороны от смеющегося хозяина, шагавшего по обломкам.
– О-хо-хо-хо-хо-о-о-о, – фыркал и булькал Курт.
Похоже, он пытался представить это происшествие как шутку над собой и изо всех сил цеплялся за видимость своего былого добродушия. Усилия были огромными и очевидными. Как Уинстон и сказал, с лицом Курта и вправду произошли изменения. Глаза его сверкали белым огнем, смуглая кожа на щеках растянулась так, что вот-вот лопнет, и, казалось, у него удлинилась челюсть. Его сжатые в кулаки руки тряслись.
– О-хо-хо, – вырывалось у него. – Так, так, вот это нечто, хо-хо-хо, кто-то посмеется, да, хо-хо-хо-о-о, да, хо-хо, предатели, и я…
Он умолк, издав звук рычащего крокодила, прежде чем снова начать смеяться. Он шагал по обломкам, кускам штукатурки и битому стеклу. Толпа попятилась.
Среди зевак был и Гонко, смотревший на босса прищуренным взглядом. Давным-давно он видел разбушевавшегося Курта. Зрелище было не из приятных. «Сейчас он взорвется, – подумал Гонко. – Он с каждой минутой сходит с ума. Это может плохо кончится. Похоже, самое время смыться…» И Гонко смылся без лишнего шума.
Рубашка Курта начала раздуваться на плечах. Он издал особенно громкий взрыв хохота, и странный нарост разорвал ткань на спине, превращаясь в громадный горб. Толпа разбежалась.
Вернувшись в клоунский шатер, Гонко увидел пятившегося от входной двери Уинстона. Гонко кивнул ему, обрадовавшись, что старый клоун там, вне опасности, и вдруг остановился – Уинстон держал руку за спиной, что-то там пряча.
– Что у тебя в руке, дружище?
– Ничего, Гонко, – ответил Уинстон. – Видишь?
Он вытянул руку и разжал пальцы – пусто.
– А почему ты спрашиваешь?
– Творится что-то неладное, – ответил Гонко. – Объявляю общий сбор. Теперь не время для игр.
– Я схожу за Джей-Джеем, если хочешь, – предложил Уинстон.
Гонко кивнул.
– Валяй. – Потом смерил Уинстона оценивающим взглядом, говорившим: «Я знаю, что ты что-то затеваешь, старикан, но хочу ли я об этом знать или нет?»
Уинстон предположил, что скорее второе. Он успел спрятать за поясом на спине пучок раскидистых желто-зеленых листьев. Чего Гонко не заметил, хвала небесам, так это след из листьев, тянущийся из-за спины Уинстона в комнату Гоши. След должен был оборваться у хижины прорицательницы. Уинстон сделал глубокий вдох и направился туда, не обращая внимания на боль в груди, когда тлеющая дыра снова начала жечь.
Тем временем Джейми стоял у фургона Курта и пытался собраться с духом. От накрывшей его адреналиновой волны тряслись руки. Похоже, Курт никогда не подозревал, что у кого-то хватит духу вломиться к нему в фургон: дверь оказалась не только незапертой, но и чуть-чуть приоткрытой. Джейми сделал глубокий вдох, подумал, что держать чертов рот на замке – это ключ к выживанию. Он поднялся по ступенькам и вошел внутрь. В душном и темном фургоне воняло, как в зоопарке, его освещал лишь небольшой газовый фонарь, стоявший на столе, вокруг которого вились мошки и комары. Иисус Христос взирал на него с полудюжины пластиковых распятий.
– Прекрасная задумка, мистер Пайло, – прошептал Джейми. – Спасибо вам.
Вот тут он дал себе волю. Он начал с разрывания лежавших на столе Библий. Каждая страница каждого экземпляра была полностью замазана маркером. Джейми швырял на пол изорванные страницы и обложки. Нормальный разгром? Похоже, нет. А что бы сделал Джей-Джей? Он бы знал, как тут устроить кавардак. Может, он пошел бы вот этим путем…
Джейми скривился и спустил штаны. Усевшись на стол, он опорожнил кишечник и мочевой пузырь, что в подобных обстоятельствах оказалось нелегко. Подтерся страницами из Библии и прилепил их на стену. Снял со стены распятие и размазал испражнения по столу. Моча струйками стекала на пол. Черт подери, что бы еще тут натворить? Шкаф для документов у задней стены, за письменным столом… Он потянул его, и тот опрокинулся с грохотом, от которого Джейми вздрогнул. Вылетели два верхних ящика, и из них посыпалось содержимое – не бумаги, как ожидал Джейми, а тысячи маленьких белых кусочков, разлетевшихся по полу, словно градины. Зубы. Тысячи и тысячи зубов.
Он пробыл там не больше пары минут, но решил, что наворотил достаточно. Уже собираясь уходить, он услышал раздавшиеся из-под письменного стола удары и глухой стон. Страх ударил его током. Он поглядел на дверь, настолько обезумев от ужаса, что явственно увидел там Курта с лучезарной улыбкой на губах и сулившими смерть звериными глазами. Джейми моргнул, и видение исчезло. Он осмотрел стол и нашел у нижнего ящика небольшой рычажок, похожий на ручной тормоз. Он потянул его, не зная, чего и ожидать, – щелкнула отжатая пружина. Раздался звук скольжения по дереву, и тяжелый ящик отъехал к двери фургона. Внутри полого отсека лежал подарок ко дню рождения Курта – трясущийся священник с глазами загнанного зверя.
Джейми наклонился и развязал веревки, перехватывавшие запястья священника. Тот задергался и попытался сопротивляться.
– Тсс, я вас отсюда выпускаю, – прошептал Джейми. – Только тихо, ни звука, ладно?
– Слава богу, – прохрипел священник, вот только как-то странно. Джейми понял, почему: во рту у того не осталось ни одного зуба.
– Идти можете? – спросил Джейми.
Священник поднялся на ноги и чуть не рухнул. Джейми подставил ему плечо, и они кое-как выбрались из фургона.
У себя в хижине Шелис наблюдала за фокусником через хрустальный шар. В хижине царила тьма, но в фургоне она оставила свет включенным, чтобы у нее осталось хоть немного времени убежать, если он все-таки решит, что настало время нанести удар. Дважды он решительно выходил наружу, сверкая глазами, и оба раза останавливался, раздумывал и возвращался. В остальное время его настроение стремительно менялось от дикой ярости до подавленной неподвижности. В периоды «затишья» он что-то бормотал себе под нос, постепенно вновь доводя себя до вспышек гнева, когда он рвал на себе волосы, брызгал искрами из ладоней и выл как зверь. То, что эту ярость вызывала именно она, Шелис не сомневалась – она с десяток раз прочла по его губам свое имя. Она также явно видела другую вескую причину подобного состояния: разгром его дурацкой лаборатории. Он отчего-то винил в этом ее – в этом тоже надо будет еще разобраться, когда все уляжется.
Пока что она решила, что увидела более чем достаточно. Мугабо должен исчезнуть.
Как только она пришла к этому решению, раздался стук в дверь. Искусным взмахом руки она перевела шар на вход в хижину и с некоторым удивлением увидела стоявшего там Джорджа.
– Открывай! – рявкнул он.
Она подошла к двери и отперла ее.
– В чем дело, Джордж?
– Не смей говорить со мной таким тоном! – почти визжал Джордж. – Что-то тут происходит. Мне нужен шар. Давай его сюда.
«Ах ты, гнида-коротышка», – подумала она.
– Джордж, прошу тебя, сейчас не время. Если ты хочешь за чем-то присмотреть, давай я это сделаю.
– Какого черта! – выпалил Джордж, упираясь лицом ей в живот, и подняв на нее два злобных глаза. – Разве не я тут главный, Шелис? Вроде бы на этом строятся наши взаимоотношения? Может, я не прав, как ты думаешь?
Она отпрянула, чувствуя отвращение, стоя так близко к нему.
– Да, Джордж. Думаю, что ты один из главных.
– Очень хорошо, – сказал он, не заглотив наживку. – Тогда давай его сюда. Чем меньше слов ты скажешь, тем раньше получишь шар обратно.
– Джордж…
– Я сказал «раньше»? А может, это значит – через год.
– Ты не понимаешь, – Шелис знала, что это впустую, – моя жизнь в опасности…
– Ну давай, расскажи мне об этом! – заорал Джордж. – Пусть цирк летит к чертовой матери, пока я тут сижу, а ты плачешься мне в жилетку. Я хоть когда-нибудь тебе говорил, что меня трогают твои чувства, Шелис? Так вот, прямо заявляю: ты тупая сучка. Давай сюда шар.
Не глядя на Джорджа, она протянула ему шар. Джордж схватил его, сплюнул через плечо и выскочил за дверь так быстро, как мог. Она сверкнула вслед ему глазами.
– Твое время близится, коротышка, – прошептала она, закрывая дверь и щелкая замком.
Спешивший в свой фургон Джордж походил на крохотного сержанта-инструктора по строевой подготовке в фильме, который ради смеха пустили в ускоренной перемотке. Он вихрем проносился мимо всех, кто оказывался у него на пути. Его раздирали два глубоко противоречивых чувства: злорадное торжество от крушения Курта и брезгливая ненависть к тем, кто осмелился покуситься на цирк. Будь его воля, сдохли бы все, кроме него…
Добравшись до фургона, он поставил хрустальный шар на стол и вперился в него диким взглядом. Курт по-прежнему кружил у Комнаты Смеха и Ужаса, хотя зрителей уже не осталось. На спине у него вырос огромный горб, а челюсть вытянулась так, что он не мог сомкнуть губы, из которых еще вырывалось: