– О-хо-хо…
Переместив шар в сторону фургона Курта, Джордж увидел такое, от чего глаза полезли на лоб. Новый клоун, Джей-как-его-там, крался по тропинке вместе со священником Курта. Джордж отрывисто тявкнул, что, наверное, означало смех. Потом схватил один из блокнотов бухгалтера и быстро написал: «Преступники». Первое имя в списке: «Клоун Джей». Джордж направил шар на дом акробатов, там оказался лишь один из них, Рэндольф, и по какой-то необъяснимой причине он вываливал на мебель мешок навоза. «За каким чертом он свои вещи обгаживает?» – пытался понять Джордж. Потом Рэндольф положил на покрытый слоем навоза замшевый диван красный пластиковый клоунский нос и быстро выбежал наружу. Джордж в недоумении покачал головой и добавил Рэндольфа в список.
Весь следующий час он с помощью шара наблюдал за странными событиями, которые, уж ему ли не знать, выглядели чертовски хорошо организованными. То и дело он бормотал «этот подходит» или «попался» и выводил в блокноте очередное имя. Очень скоро в список попало больше десятка имен. Джордж вызвал бухгалтера, который суетливо вбежал в фургон.
– Передай это Курту, – приказал Джордж, протягивая ему листок. – По-моему, он еще у Комнаты. Если его там нет, поищи в фургоне.
Бухгалтер закивал, тряся двойным подбородком, и ушел. Вообще-то, Джордж больше не нуждался в его услугах.
Курт уже не кружил у Комнаты Смеха и Ужаса. Он стоял на пороге своего фургона, медленно обводя глазами его интерьер и во всех подробностях примечая разгром своей конторы: рассыпанные зубы, человеческие испражнения, разорванные Библии и открытый отсек под ящиком стола, откуда исчез священник. Стоя и глядя на все это, он произнес лишь один звук, еле слышное:
– О-хо-хо.
Курта не заставил вздрогнуть даже отдаленный пронзительный вскрик, громкий как взрыв, когда Гоши обнаружил, что случилось с его женой.
За спиной у него кто-то откашлялся. Курт дернулся, словно вышел из транса, и обернулся. Если бы кашлянувший знал об ухмылке на лице Курта, то он бы тихонько развернулся и быстро ушел. Потрясение, испытанное Куртом после разгрома его конторы, проявило себя физически. Внезапно его лицо как будто разделилось на две половины: лоб и брови оставались нормальными, а вот нос особенно выделялся, как скрюченный палец, словно выпирающий из-под кожи крохотный позвоночник. Губы и щеки растянулись и истончились. Зубы торчали, как кусочки пожелтевшей слоновой кости. Курт Пайло больше не походил на человека – половина его лица превратилась в зазубренное орудие, больше напоминавшее перевернутую челюсть акулы, нежели человеческую. Это лицо – последнее, что видел Пайло-старший при жизни.
Челюсть опустилась, как разводной мост. Курт произнес:
– Гммм?
У бухгалтера оставалась ровно секунда, чтобы побледнеть и обмочиться, прежде чем Курт аккуратно откусил ему голову. С глухим стуком она упала на траву, стекла очков треснули, но не выскочили из оправы. Курт вытащил из кармана носовой платок и элегантным движением промокнул щеки. Не очень членораздельно, но добродушно произнес:
– Что это мы тут наделали? Насвинячили. Надо держать себя в руках.
Он потянулся вниз, – кости на пальцах удлинялись, кожа стала мала, – и аккуратно поднял листок, который бухгалтер уронил на землю. Пробежал его глазами, хоть ему и понадобилось некоторое время, чтобы снова начать понимать буквы и слова. Он знал имена фигурировавших в списке и их лица тоже. Преступники.
– О-хо-хо, – произнес Курт, выходя из фургона и направляясь к клоунскому шатру.
Цвет лица Гоши менялся с каждой секундой. Его кожа становилась синей, желтой, зеленой, черной, ярко-красной, а потом снова обычной болезненно-розовой. Он неподвижно стоял на пороге своей комнаты, похожий на гору свиного сала, наспех слепленного в человеческую фигуру и безвкусно раскрашенного. На полу перед ним валялся черный цветочный горшок, земля из которого рассыпалась, сложившись в огромную коричневую слезу. Обрывки раскидистых желто-зеленых листьев образовывали след, ведущий к двери.
Дупи, похоже, издалека почувствовал настроение брата. Он выбежал из комнаты, крича:
– Гоши?! Г-г-гоши?!
Взрывающий барабанные перепонки визг Гоши не миновал никого в цирке. Со звоном лопнула лампочка. Из уха Дупи вытекла тонкая струйка крови, когда тот глядел на пустой горшок.
– О, Гоши, – едва выдохнул он. – О, Гоши, нет!
Гоши негнущейся рукой указал на след из листьев, потом беззвучно открыл и закрыл рот.
– Вижу, Гоши, – сказал его брат. – Может, нам надо по нему пройти, может, надо поглядеть, куда он ведет, Гоши, может, нам надо! Пошли, Гоши, пошли…
Мугабо трясло в приступе параноидальной ярости. Он пытался загнать ее внутрь, но огонь просился наружу поиграть: «Выпусти меня! Там все сухое, сухое и хрустящее, а мы все запалим, сделаем оранжевым и черным, мы с тобой, давай, пошли. У тебя свои причины, у меня – свои, давай зажжем, зажжем, заж-ж-же-е-ем…»
– Нет, – слабо прохрипел он в ответ, – нет, надо… подумать… убедиться, что это… именно она… убедиться…
Битва эта продолжалась две ночи, и Мугабо проигрывал. Огонь говорил все громче и навязчивее: «Она такая сухонькая, они там все такие, как пучки соломы, давай заставим их трещать, искриться и гореть…»
– Заткнись! – собрав силы, взвизгнул Мугабо. Огонь ненадолго затих, давая Мугабо возможность отдышаться и успокоиться…
И тут его уши, как стрелы, пронзил визг Гоши. «Это она! – закричал огонь. – Гляди, что она натворила!»
Мугабо лежал на полу, извиваясь в конвульсиях.
– Гляди, что она натворила, – прошептал он.
«ДАВАЙ ЗАСТАВИМ ЕЕ…»
– Гореть, – закончил Мугабо.
Он поднялся, вышиб дверь и шагнул в ночную тьму.
После ухода Джорджа Шелис сверилась со своими диаграммами и поняла, что нападения ждать недолго. За оставшееся время она проделала огромную работу, и теперь ловушка была готова. Одна недолгая остановка на Аллее Развлечений, и приготовления завершились: пара слов четырем цыганам, одно гипнотическое внушение – и вот, все сделано. Она поглядела на карманные часы – через две минуты с Мугабо будет покончено, и, наконец-то, прекратятся его страдания. Сейчас цыгане уже должны закончить погрузку фургона с бревнами для дровосеков. Четыре шлакоблока уже расставлены на дороге, в соответствии с указаниями диаграмм. Когда фургон будет проезжать мимо ее хижины, он накренится, вильнет колесом с дороги и врежется в ее дверь, где будет стоять Мугабо. Его раздавит, как клопа. План не идеальный, он допускал некоторые случайности, но за такое короткое время ничего лучше она придумать не смогла.
Кто-то постучал в дверь. Не веря своим ушам, Шелис взглянула на часы – слишком рано. Минута сорок секунд, она ошиблась в расчетах. Но это невозможно. Она подстраивала куда более замысловатые последовательности событий с великолепно выверенными временны́ми рамками. Погрешность в минуту сорок? С таким же успехом она могла ошибиться на годы.
В дверь снова постучали: тук, тук, тук. На годы. Может, не так уж все и плохо – ей нужно его задержать всего-то на семьдесят секунд. Она отошла от двери на случай, если он ее выбьет.
– Кто там? – спросила она.
– Открывай, Шел! Не надо было тебе этого делать, точно не надо!
– ГММММ… УУУУУ… ГММММ… ИИИИ!
Погоди-ка, погоди-ка…
– Кто это? – снова спросила Шелис и тут же: – Вот черт, прочь от двери. Живей, говорю же вам, валите быстрей от двери.
– Ты, грязная, вонючая, не надо было, не надо, нам нужно тебя прикончить, просто нужно, раз и навсегда, не надо было этого делать, вот уж не надо…
Шелис встала и подошла к двери.
– Слушайте, уроды, мне до фонаря все ваши проблемы, но…
– Биииийооо уип! – взвизгнул Гоши.
Шелис вздрогнула и зажала руками уши.
– Но если вы не отвалите от двери…
Слишком поздно. Раздался металлический лязг, словно топором ударили по цепи, и послышался стук копыт. Шелис как раз вовремя отпрыгнула от входа и увидела, как дверь затрещала, когда в точно означенную секунду в нее с грохотом врубился фургон. Дверь рухнула внутрь, к ней прилипло расплющенное месиво из ярких красок, цветочков и полосок.
Дупи удар пришелся в шею. Если бы на торс, то мог бы выкарабкаться… Клоунов иногда убивают. Гоши еще подергивался. Он поднял свои мутные глаза на Шелис, и их выражение было таким же, каким стало тогда, когда Гоши превратился в Гоши. Левый глаз выпучился и с удивлением увидел, что его брат-клоун сделался рыхлым месивом, а правый – холодно прикидывал, какую часть тела в первую очередь вырвать у Шелис, как только он сможет до нее дотянуться.
Со своей стороны, Шелис понятия не имела, что Гоши еще жив и прикидывает остающееся для удара время. Она терялась в догадках, почему ее астрологические диаграммы предсказали, что явится Мугабо, а вместо него у ее двери появились два урода-близнеца с какими-то обидами. Наутро придется долго и муторно объясняться по поводу двух мертвых клоунов.
Внезапно тьму разорвали яркая белая вспышка и оранжевый язык пламени, когда Мугабо выплеснул всю свою ярость на Гоши. Он видел Гоши у двери, и тот издавал те же звуки, что погнали его из дома несколько минут назад. Теперь, совершенно безоружная перед лицом врага, Шелис ринулась в хижину и с бешено стучащим сердцем спряталась под столом, впившись зубами в костяшки пальцев и отсчитывая, как ей казалось, последние секунды жизни. «Вот так ведь и умру, – думала она, – а я же знала, что это случится. Сгорю тут, как мышь в ловушке. Я обладала могуществом богини, а вот этого избежать так и не смогла».
Но Мугабо, растратив всю свою ярость, растерянно таращился на то, что осталось от двух клоунов. В глубинах его спутанного сознания ему представлялось, что Гоши все время был его главным врагом, поэтому он развернулся от хижины прорицательницы и заковылял по тропинке. Огонь в голове на время затих.