Так вот: в нашем продолговатом королевстве у Серого Моря есть определенное неизменное количество Рыцарей Ордена Вечного Креста. Точное их число — по понятным государственным соображениям — держится в строжайшем секрете. Говорят, что их около 1700, но в этом вопросе нет и не было никакой уверенности. Каждый год, в честь праздника урожая, некоторых граждан — которых по закону не должно быть больше двенадцати дюжин — за особые заслуги торжественным образом награждают, принимая в Орден. Не всем награда достается таким образом: как правило, избранные получают сообщение о представлении их к ордену через кабинет наместника, а сами украшения — из рук высокопоставленных чиновников. Но ежегодно двенадцать наград Королева соизволяет вручить лично в торжественно украшенной по этому случаю часовне королевского Дворца; к тому же по традиции Королева должна отличить одного из награжденных, обратившись к нему с речью.
В добровольной ссылке в своем заграничном Замке, куда я уехал, получив молчаливое согласие Королевы, я проводил дни в ожидании, обычно в большой башенной комнате, и собирался с духом, чтобы привести в порядок толстые пачки записок о событиях моей жизни; я надеялся затем переработать их и сделать из них одну большую книгу, в которой я с предельной честностью поведаю моему народу обо всем, что совершил и пережил, даже о самом унизительном и мерзком. В этой книге все должно быть очень серьезно, но не без эпизодов, над которыми люди смогут со вкусом похохотать во время каждодневной тяжелой и нудной работы. Жизнь будет отображена как в печальной, но уморительной комедии: рычащий зверинец, раскачивающиеся трапеции и глупо размалеванные лица. Да, в такой книге я смогу показать людям, что такое жизнь на самом деле: маскарад с хлыстом и обручем, над которым читатели, в конце концов, будут хохотать, несмотря на всю их печаль и несчастья, так что почувствуют себя освобожденными, можно сказать, заново родившимися…
Ах, пусть же мне будет даровано когда-нибудь написать такую книгу, чтобы она удостоилась королевской и народной милости!.. Мне потребуется много сил и мужества, и нужно будет откреститься и избавиться от греховного самомнения и эгоистичного тщеславия, принять себя таким, какой я есть: безвестный нищий комедиант из ярмарочного балагана… Может быть, мне придется надолго уединиться или даже отправиться в паломничество…
Вот в таких размышлениях и застало меня сообщение, доставленное королевским курьером, втайне добравшимся до меня за один день: вопрос о моем посвящении в королевский Орден Вечного Креста, наконец, был решен. Судя по всему, это стоило больших трудов, и решение было принято в последний момент, потому что мне пришлось отправиться на Родину немедленно, чтобы добраться вовремя. Пробыв в пути целые сутки без перерыва, смертельно уставший, я доехал до родной деревни, где в моем присутствии сельский старейшина торжественно вскрыл печати на королевском эдикте. И вдруг мне показалось, что я сплю, и я пошатнулся, когда услышал текст приказа: если незадолго до этого само назначение еще стояло под вопросом, то теперь оказалось, что я принадлежу к тем двенадцати избранным, которые получат свой знак отличия в королевской часовне из рук Ее Милости!
И тут — я понимаю, что читателю будет трудно это понять, но все же попробую объяснить — меня охватил гнетущий страх, который усиливался с приближением часа торжества. Мы все знаем, как это прекрасно, когда тебя ценят, восхваляют, награждают, да, мы неравнодушны к несколько даже преувеличенному почитанию, но перед такой церемонией — читатель уже наверняка понимает, о чем идет речь — я, к несчастью, очень сильно робел.
С этой робостью, с этим страхом в сердце я отправился к месту торжества значительно раньше указанного часа — чтобы как можно скорее найти кого-то из распорядителей и доверить ему причину моей боязни и беспокойства.
Мне невероятно повезло: к моей невыразимой радости, прямо на входе в комнату ожидания часовни, где следовало отметиться, я встретил старого придворного сановника Нобилитаса, которого мой отец хорошо знал еще до того, как тот стал сатрапом; он приветствовал меня от всего сердца, выразив при этом удивление по поводу озабоченного, да, почти отчаянного выражения моего лица.
— Глубоко уважаемый Нобилитас, — сказал я, — мы оба хорошо знаем Королеву и испытываем к ней сердечную приязнь. Я готов убить любого злодея, который осмелится говорить о Ее Милости без любви и уважения. Но я исполнен страха в том, что касается предстоящей церемонии. Помогите мне советом.
Мудрый старый аристократ посмотрел на меня с удивлением.
— Вы знаете, — сказал я, — что Королева питает к моей работе и ко мне лично почти безграничное почтение. И вы так же знаете, что Ее Милость в состоянии — да простит меня Господь, что произношу это вслух — подвигнуть себя принять решение, скажем, практически безрассудного и фантастического характера. Если — упаси Господь — из двенадцати приглашенных я должен стать тем, к кому Ее Милость обратится и произнесет речь, может быть, вы употребите свое влияние, чтобы этого не случилось? Любой другой рыцарь, лишь бы не я, недостойный, нет, во имя Господа, только бы она обратилась не ко мне!..
Старый придворный ободряюще улыбнулся:
— Оглянитесь-ка и посчитайте, сколько будущих рыцарей вы здесь видите.
Все время ошибаясь и начиная заново, я пересчитал, сколько персон, подобно мне увенчанных временной кокардой Ордена, находится в комнате ожидания часовни.
— Не забудьте посчитать самого себя. Ну что?
— Одиннадцать, — удивленно ответил я. — Но где?..
— Двенадцатый будущий рыцарь находится на аудиенции у Ее Милости, — прошептал старый Нобилитас. — Она и станет рыцарем, к которому обратится Королева. И она скоро прибудет с Королевой вместе.
— Она?.. — спросил я. — Она?.. Что Ваше благородие имеет в виду?
— Практически до самого последнего момента, — ответил Нобилитас, — это держалось в тайне и было известно лишь нескольким посвященным. Это наверняка стало бы лакомым кусочком для прессы, и та сотворила бы неслыханную, но и неподходящую и преждевременную сенсацию. — Нобилитас замолчал и огляделся, но в пределах слышимости никого не было. — Женщина… Первый раз в истории нашего отечества сегодня будет посвящена в рыцари женщина, — продолжил он дрожащим от волнения голосом.
Издалека очень слабо, но уже различимо слышались восторженные крики толпы, и по приказу офицера двойной ряд постовых на входе в средневековую часовню — которая была освещена более чем тысячью свечами — выстроился в образцовом порядке, подняв ружья со сверкающими штыками, чтобы потом по первому приказу вскинуть на плечо.
— Ну, мы скоро ее увидим, — быстро проговорил Нобилитас. — Между прочим, Народный Совет Аристократии, который, как вы знаете, состоит преимущественно из консерваторов, оказал некоторое сопротивление… Наградить женщину! Посвятить в рыцари женщину… Но кто не уступит, зная историю ее геройского поступка?.. Она… Эта женщина действительно… Она героиня, — шептал Нобилитас. — Иначе и не скажешь.
Восторженные крики толпы снаружи стали слышны еще яснее: королевский кортеж приближался и наверняка был уже недалеко.
— Я говорю только о том, что знаю сам, и рассказываю вам то, что было доверено мне лично, — продолжал благородный Нобилитас. — Я не знаю, как ее зовут. Она не старая, нет, она, должно быть, еще довольно молода… Она сестра, я имею в виду, медицинская сестра, в любом случае, сестра милосердия, да, в детском доме, в сиротском доме для девочек. Она, кажется, религиозна, я слышал, монахиня какого-то женского ордена…
Офицер постовых дал отряду знак быть наготове.
— В приюте возник пожар, и огонь распространялся так быстро, что можно было и не думать о том, чтобы его потушить, а две девочки оказались отрезанными огнем от выхода, — рассказывал Нобилитас быстро. — И эта сестра бросилась в огненное море ради девочек и, пройдя сквозь дым и пламя на ощупь, вынесла обеих из здания. Но сама получила при этом очень тяжелые, смертельно опасные ожоги.
— Ее Милость Королева! — услышали мы громкий, властный голос.
— Ружья… На плечо! — закричал в свою очередь офицер постовых.
Крики толпы на улице вдруг переросли в оглушающий рев; поверх него еще можно было различить слабое позвякивание ружей, которые постовые перекладывали на плечи.
С того места, где я стоял, было видно дорогу: да, так и есть: там наконец появился алмазный — в щедрых солнечных лучах камни сверкали тысячекратно — королевский паланкин, со всех сторон окруженный и сопровождаемый молодыми аристократами верхом, в пышных праздничных мундирах. В ритм шага носильщиков — атлетов-простолюдинов — поблескивали как драгоценности, которыми была покрыта карета, так и многочисленные алебарды. Двери и окна паланкина по углам были украшены огромными алмазами — бриллиантами и рубинами, — оправленными в дорогие полудрагоценные камни, а стены — полностью отделаны фигурами из благороднейшего, подсвеченного нежными цветами, драгоценнейшего горного хрусталя. И у самого стороннего наблюдателя захватило бы дух от этого спектакля, а вот я не смог сдержать улыбку: насколько наша любимая Королева-повелительница была выше этой, с ее же точки зрения, тщеславной красоты! Сколько раз мы с Королевой говорили об этом; вот и совсем недавно она согласилась со мной и решила, наконец, смириться с красотой и блеском, в котором народ желал видеть своего монарха и на демонстрацию которого просто-напросто имел право.
Носильщики поставили паланкин у входа в часовню, и худой, облаченный в обтягивающий красный бархат паж опустил лесенку и открыл дверцу. Королева вышла, улыбаясь, но за этой улыбкой крылась усталая забота, будто она так никогда и не смогла привыкнуть к длинной церемонии, которую презирала с самого детства. И толпа, собравшаяся у входа в часовню, утопающего в море цветов, и приглашенные, которые находились внутри, все ликовали и кричали высокими, подбадривающими голосами, и Королева дружелюбно кивнула несколько раз в разные стороны. Ее Милость была одета исключительно изысканно и все же так скромно, что это трогало душу: тускло мерцающее, очень модное, но пристойным образом приталенное платье из золотой парчи, с которым хорошо гармонировала голубая лента Гроссмейстера Ордена Вечного Креста, повязанная через плечо и собранная в складки. Что касается обуви, то Королева была в изящных полусапожках, расширяющихся вверх, точно распустившиеся цветы, и унизанных бесчисленными жемчужинками. Видимо, в к