Наутро он принес ей большой букет хризантем. Со всей прежней пылкостью он старался доказать ей свою любовь – не той хвастливой щедростью, которая была ей ненавистна (воспоминание о ланче в «Плазе» до сих пор приводило ее в содрогание), а скромными знаками внимания.
Когда он пришел домой к чаю с тем именно пирожным, которое она любила, и в довершение всего еще молча принес ей из шкафа в конце коридора ее домашние туфли, Кристин, хмурясь, мягко запротестовала:
– Не надо, милый, не надо. Я боюсь, что наступит расплата за счастье. Через неделю ты будешь рвать на себе волосы и вымещать на мне плохое настроение, как бывало в старые времена.
– Крис! – воскликнул Эндрю, больно задетый. – Неужели ты не понимаешь, что теперь все по-другому? Отныне я начинаю искупать свою вину перед тобой.
– Хорошо, хорошо, милый. – Она, смеясь, отерла глаза. Затем сказала с неожиданной силой, которой он никогда в ней не подозревал: – Мне ничего не надо, только бы мы были вместе. Мне не нужно, чтобы ты ухаживал за мной. Все, чего я прошу, – это чтобы ты не ухаживал за другими.
В этот вечер приехал Денни, как и обещал, к ужину. Он привез вести от Хоупа, который звонил ему из Кембриджа, что сегодня не может приехать в Лондон.
– Говорит, его задерживают дела, – пояснил Денни, выколачивая трубку. – Но я сильно подозреваю, что наш друг Хоуп в ближайшее время женится. Романтическое событие – спаривание бактериолога!
– А говорил он что-нибудь относительно моей идеи? – быстро спросил Эндрю.
– Да, он увлечен ею. Но это не важно, все равно мы бы могли забрать его с собой. И я тоже увлечен, должен вам сказать. – Денни развернул салфетку и принялся за салат. – Не могу понять, как это такой замечательный план мог родиться в вашей глупой голове. В особенности теперь. Ведь я воображал, что вы окончательно превратились в вест-эндского торговца мылом. Ну, рассказывайте!
Эндрю стал рассказывать подробно и со все возрастающим увлечением. Потом они обсудили, как практически осуществить план. Неожиданно для себя они поняли, что зашли далеко, когда Денни сказал:
– По-моему, нам следует выбрать не особенно большой город, тысяч до двадцати жителей. Вот это будет идеально. В таком городе мы разовьем энергичную деятельность. Обратите внимание на Уэст-Мидлендс. Там вы найдете десятки промышленных городов, обслуживаемых четырьмя-пятью врачами, которые под маской вежливости готовы перегрызть друг другу горло. Там какой-нибудь добрый старый доктор медицины сегодня выковыривает половину миндалины, завтра намешивает помои под названием «mixtura alba». Вот там мы сможем показать, чего стоит наша идея сообщества специалистов. Мы не будем покупать практику. Мы просто явимся в город. Боже! Хотел бы я видеть, какие мины скорчат все эти доктора Брауны, Джонсы и Робинсоны. Нам придется вытерпеть целые вагоны обид, а чего доброго, и линчевать нас могут… Нет, будем говорить серьезно: нам нужна центральная клиника, как вы и предполагали, и лаборатория для Хоупа. Пожалуй, не мешает завести и пару коек наверху. Сначала не будем особенно широко развертывать дело, но я предчувствую, что мы пустим крепкие корни. – Он вдруг поймал сияющий взгляд Кристин, которая сидела тут же и слушала их разговор, и улыбнулся. – А вы, мэм, что думаете об этом? Безумие, нет?
– Да, – откликнулась она чуточку хрипло. – Но только ради таких безумств и стоит жить.
– Вот это верно, Крис. Честное слово! Ради этого стоит жить.
Эндрю стукнул кулаком по столу так, что подскочили ножи и вилки.
– План хорош. Но главное – идея, которая в нем воплощена. Новое толкование клятвы Гиппократа. Абсолютная верность науке. Никакого эмпиризма, никаких избитых методов, шаблонных лекарств, не гнаться за гонораром, не прописывать всякой патентованной дряни, не ублажать ипохондриков, не… Ох, ради всего святого, дай попить! Мои голосовые связки не выдерживают, тут надо иметь барабан.
Они разговаривали до часу ночи. Даже такого стоика, как Денни, заразило пылкое воодушевление Эндрю. Последний поезд давно ушел. Эту ночь Денни ночевал в гостевой комнате на Чесборо-террас. И наутро после завтрака спешно умчался, обещав снова приехать в Лондон в следующую пятницу, а до того – повидаться с Хоупом и – последнее доказательство его энтузиазма – купить большую карту Уэст-Мидлендс.
– Действует, Крис, действует! – торжествуя, крикнул Эндрю, возвращаясь от двери. – Филип весь загорелся. Он не говорит, но я вижу.
В тот же день к ним обратились по поводу продажи практики. Приехал покупатель, за ним другие. Джеральд Тернер самолично являлся с наиболее солидными претендентами. Он обладал даром изысканного красноречия и пускал его в ход даже по поводу архитектуры гаража. В понедельник приезжал дважды доктор Ноэль Лоури – утром один, а днем в сопровождении агента. Потом Тернер позвонил Эндрю и сказал любезно-конфиденциальным тоном:
– Доктор Лоури заинтересован, доктор, сильно заинтересован, могу сказать. Он очень настаивал, чтобы мы не продавали, пока его жена не посмотрит дом. Она с детьми за городом и приедет в среду.
В среду Эндрю должен был отвезти Мэри в «Бельвью» и решил, что в деле продажи можно положиться на Тернера. С больницей все вышло так, как он предполагал. Мэри должна была выйти в два часа. Он уговорился с миссис Шарп, что она поедет с ними.
Лил дождь, когда он в половине второго заехал на Уэлбек-стрит за миссис Шарп. Она была в злобном настроении и, хотя и ожидала его, поехала неохотно. Неустойчивость ее настроения в последнее время объяснялась предупреждением Эндрю, что в конце месяца он вынужден будет отказаться от ее услуг. Она очень сухо поздоровалась с ним и села в автомобиль.
Все прошло гладко. Они подъехали к больнице как раз тогда, когда Мэри прошла через швейцарскую, и в одно мгновение она уже сидела в автомобиле рядом с Шарп, тепло укутанная пледом, с горячей бутылкой в ногах. Очень скоро Эндрю пожалел, что взял с собой недобрую и подозрительную миссис Шарп. Очевидно, она находила, что эта поездка выходит далеко за пределы ее обязанностей. Эндрю удивлялся про себя, как он мог столько времени терпеть у себя эту особу.
В половине четвертого они были уже в «Бельвью». Дождь перестал, и, когда они ехали по аллее к дому, сквозь тучи пробилось солнце. Мэри, нагнувшись вперед, нервно, немного испуганно присматривалась к месту, от которого она теперь так много ожидала.
Эндрю застал Стиллмана в конторе. Ему очень хотелось, чтобы тот сразу же при нем посмотрел больную и решил вопрос о пневмотораксе, который не давал ему покоя. За сигаретой и чашкой кофе он высказал Стиллману свое желание.
– Ладно, – кивнул тот. – Мы с вами сейчас сходим наверх.
Он повел Эндрю в комнату Мэри. Она уже лежала в постели, бледная от усталости, все еще робевшая, и смотрела, как миссис Шарп в глубине комнаты складывала ее платье. Когда Стиллман подошел к постели, она слегка вздрогнула.
Он тщательно осмотрел ее. Этот спокойный, безмолвный, в высшей степени добросовестный осмотр был для Эндрю откровением. Стиллман не ублажал больного. Не принимал внушительного вида. Он держал себя совсем не так, как обычно держат себя врачи у постели больного. Он походил на делового человека, занятого разборкой испортившейся машины. Он хотя и пользовался стетоскопом, но больше всего выстукивал пальцами, и казалось, эти ровные тонкие пальцы знают правду о состоянии живых, дышащих, невидимых легочных клеток.
Кончив осмотр, он ничего не сказал Мэри и вызвал Эндрю за дверь.
– Пневмоторакс, – сказал он. – Тут сомнений быть не может. Это легкое давно следовало вывести из употребления. Я сделаю это сразу. Подите скажите ей.
Он пошел приготовить аппаратуру, а Эндрю воротился в палату и сообщил Мэри их решение. Он говорил со всей беспечностью, на какую был способен, тем не менее Мэри заметно встревожилась.
– А это вы мне будете делать? – спросила она с беспокойством. – Мне бы хотелось, чтобы вы!
– Да это такие пустяки, Мэри. Вы не почувствуете ни малейшей боли. Я буду при этом. Буду помогать ему. И присмотрю, чтобы все было хорошо.
Он сначала хотел предоставить Стиллману проделать одному всю процедуру пневмоторакса. Но Мэри была так нервна, так трепетно цеплялась за него, и, кроме того, он чувствовал себя ответственным за ее пребывание здесь. Поэтому он пошел в операционную и предложил свои услуги Стиллману.
Через десять минут все было подготовлено. Когда Мэри привезли, Эндрюс делал ей местную анестезию. Потом стал у манометра, а Стиллман ловко ввел иглу, регулируя в то же время струю стерильного азота, впускаемого в плевру. Аппарат у Стиллмана был замечательный, и сам Стиллман, бесспорно, мастер своего дела. Он очень умело действовал канюлей[21], двигая ее вперед, и, устремив глаза на манометр, ожидал окончательного «скачка», который возвестит о проколе пристеночной плевры. У него был собственный метод предупреждения эмфиземы.
После первого сильного волнения страх Мэри постепенно рассеялся. Она с большим доверием позволяла все проделывать над собой и в конце улыбнулась Эндрю, совсем уже успокоенная. Когда ее привезли обратно в ее палату, она сказала:
– Вы были правы. Это пустяк. Как будто мне ничего не делали.
– Ничего? – Эндрю поднял одну бровь, потом засмеялся. – Вот как надо делать операции – без суеты, чтобы у человека не было ощущения, что с ним происходит что-то страшное. Хорошо, если бы все операции можно было так проделывать. Ну, как бы там ни было, а мы ваше легкое сдавили, теперь оно отдохнет. А когда опять начнет дышать, поверьте мне, оно будет здорово.
Глаза Мэри остановились на нем, потом, оглядев уютную палату, устремились в окно, из которого открывался вид на долину.
– А мне тут нравится… Он не старается быть ласковым, этот мистер Стиллман, но чувствуется, что он славный. Как вы думаете, можно мне попросить чая?
Было уже около семи часов, когда Эндрю уехал из «Бельвью». Он задержался дольше, чем думал, разговаривая со Стиллманом на нижней веранде, наслаждаясь прохладой и спокойной беседой. Уезжал он с удивительным ощущением ясного спокойствия. Этим он обязан был Стиллману. Обаяние его личности, его уравновешенность, его равнодушие к обыденным сторонам жизни благотворно влияли на бурную натуру Эндрю. Кроме того, теперь он был спокоен за Мэри. Своему пе