Ноги баронессы оторвались от пола. От натужного карканья ее коленки подогнулись, туфли соскользнули с костлявых пяток и болтались на одних носках. Дэнни стоял вплотную, готовясь схватить ее за ноги, если она перевесится наружу.
Баронесса продолжала хрипеть из окна: Думаете, с вами говорит всего лишь одинокая старая дама? Ошибаетесь! С вами говорят короли и графы, Карл Великий и Вильгельм Завоеватель, Фердинанд и Людовик Четырнадцатый — все те, с кем я связана корнями.
Она обернулась, и Дэнни проворно отскочил: еще начнет возмущаться, с чего это он стоит так близко.
Для вас это, разумеется, ничего не значит. У американцев нет такого понятия — благородная кровь, вы там все безродные. У вас старейшая семейная реликвия — теннисная ракетка тысяча девятьсот пятьдесят пятого года. А у меня в подвале хранится саркофаг тринадцатого века! Зато европейцы в таких вещах кое-что понимают. Мне просто надо было доказать им, что по титулу и по крови я выше их.
Дэнни с трудом сдерживал улыбку — не только потому, что баронесса чокнутая, а ему нравились чокнутые; но потому, что от ее слов в нем что-то начало происходить: в голове закрутились короли, рыцари, конные поединки. Дэнни никогда не верил в то, что все эти люди и события могли существовать по-настоящему, не в книжках или играх. Однако вот же, прямо перед его глазами, — живая женщина, связанная со всеми ними единой цепочкой лет, дней, часов и минут! Эта женщина порождала в нем жадное, почти физическое волнение, чем-то похожее на голод. Ему хотелось, чтобы она говорила и говорила. А он бы слушал.
И что немцы? Вы так вот вопили из окна, а они себе стояли и слушали?
Когда баронесса сползла с подоконника, вены на ее шее пульсировали. Благородные дамы не вопят. Я говорила с ними ясно и спокойно.
Дэнни: И помогло?
Баронесса (презрительно): Помогло! Они взялись за свои нелепые реставрационные работы — надеялись, что к тому времени, как они их закончат, я уже помру. Но я продержалась дольше их.
Смех снова захлюпал у нее в груди — так глубоко, что казалось, он исходил не из нее, а из самой башни. Покачиваясь на каблуках, баронесса вернулась к креслу у камина и села. Речь перед немцами явно истощила ее силы. Дэнни вслед за ней переместился ближе к камину.
Дэнни: Но они ведь могли просто прийти в башню и вывести вас отсюда? Не понимаю, почему они этого не сделали.
Вывести меня отсюда? Лицо баронессы так исказилось от гнева и возмущения, что Дэнни испугался, как бы ее не хватил удар. Она опять с видимым усилием поднялась на ноги и прошаркала в середину комнаты. После победной речи ее голос еще подсел, и теперь она уже не кричала, а скрежетала: Это цитадель! Самая высокая часть замка, и самая прочная. Когда крепостная стена рушилась под натиском противника, все укрывались здесь. И цитадель стояла. Она выстояла девятьсот лет. А вы заявляете — они могли вывести меня отсюда?
Дэнни: Все, молчу, молчу!
Да имей они глупость ко мне подступиться, я вылила бы им на головы кипящее масло! Котел с маслом всегда стоит у меня наготове, над самой лестницей, специально для этой цели. И все компоненты греческого огня я тоже держу под рукой. Любой, на кого падет хоть капля этого огня, сгорит заживо! Или останется калекой на всю жизнь. Ученые мужи еще бьются над раскрытием секрета греческого огня — пусть бьются. А у меня есть рецепт, который достался мне от моего отца, а ему от его прапрапрадеда, а ему от его двоюродного деда, герцога Швабского… И так далее.
Дэнни: Понятно.
У меня тут целый арсенал оружия. Мечи, луки, арбалеты — это само собой. Есть даже таран, хотя невежда может принять его за обычное бревно. Револьверы, разумеется, тоже есть. Можете так и передать своему кузену.
Кузену?.. Дэнни смутился. Он совершенно забыл про Ховарда. А вспомнив, счел за благо разыграть наивность. Так он тоже хочет вас отсюда выжить?
А вы как думали? Баронесса самодовольно улыбнулась. Правда, ваш кузен оказался поумнее тех немцев. Он понимает, что без меня у него ничего не выйдет! Она опустилась на парчовую кушетку у стены.
Дэнни: В каком смысле?
Баронесса: К вашему сведению, внизу под этой башней находится камера пыток. Ей много веков, и она вся битком набита орудиями пыток — представляете, как бы ему хотелось предъявить ее своим туристам! Но сам он в жизни ее не отыщет. И не только ее. Там, внизу, под замком и под холмами — целый город, в котором тысячи и тысячи ходов. О, там много интересных вещей! Ваш кузен может грезить о них хоть целый век — но без меня ему ничего этого не видать как своих ушей. А если я уйду, то унесу с собой все — все тайны, накопленные поколениями. И тогда их уже не вернуть.
Голос баронессы изменился, она как будто взывала уже к кому-то другому — к Ховарду, догадался Дэнни. И от этого ему начало казаться, что кузен находится тут же, в комнате: стоит, прислонившись к стене в темном углу, между картиной в золоченой раме и антикварным комодом.
Дэнни: Кажется, вам с Ховардом есть что обсудить?
Так вы за этим сюда и пришли?
Я? Н-нет, я просто проходил мимо, а вы мне махнули, и я…
Но, еще не кончив говорить, Дэнни засомневался. И правда, зачем он сюда пришел?
Баронесса (она снова стояла, покачиваясь на каблуках) шагнула вперед и приблизила к нему лицо. Дэнни опасался, что она сейчас дохнет на него чем-то стариковским, но все обошлось: ее дыхание оказалось сухим и чуть сладковатым.
Мне нечего обсуждать с вашим кузеном, объявила она. Все козыри в моих руках. Так ему и передайте. И она надменно улыбнулась.
Старая, дряхлая, немощная карга. Вдобавок выжившая из ума, раз она думает, что может одна, без посторонней помощи развернуть таран. Хлипкая и тщедушная, с какой стороны ни глянь, но ведь воображает себя сильной! И это в каком-то смысле делает ее сильной — вот что больше всего поражало Дэнни. Он никогда не думал, что такое возможно.
Дэнни: А вдруг вам что-то от него понадобится — ну, мало ли что?
От вашего кузена? Глупости. А понадобится, так я у него это получу, будьте покойны! Кстати, что если мы с вами отложим пока дела в сторону и выпьем по бокалу вина?
С удовольствием!
Дэнни наслаждался жизнью, впервые за долгое время.
И баронесса отправилась за вином. Дэнни предложил было свою помощь, но баронесса лишь отмахнулась, и скоро ее каблуки зашаркали по каменным ступенькам. Дэнни подкинул полено в огонь и стал ждать. В голове у него крутился какой-то вопрос, что-то связанное с Ховардом и баронессой, только он никак не мог понять, что именно. Но потом понял. Зачем Ховард вытащил его сюда — не затем ли, чтобы он, Дэнни, вытащил из башни баронессу? А задав себе этот вопрос, Дэнни тотчас на него ответил: да, именно так.
Наверно, колокольчик на ужин уже звонил, просто Дэнни его не слышал. За окном совсем стемнело. Баронесса пропала, словно сгинула. У Дэнни мелькнула мысль, что если она вообще не вернется, то, пожалуй, на фоне всего остального это его не слишком удивит.
Заскучав, он встал и двинулся вдоль стены, заглядывая под куски холстины, которыми была прикрыта вся мебель в комнате. Старинный клавесин. Что-то пузатое из слоновой кости, не меньше сотни выдвижных ящичков. Зеркало в золотой раме. Картина, но что там на ней, в полутьме не разглядишь. Дэнни посветил карманным фонариком на полотно: дети, мальчик и девочка, оба кареглазые. Бледные лица, обрамленные темными кудряшками, так похожи друг на друга, что кажется, будто это одно и то же лицо — один ребенок, только одет по-разному. Мальчик в коротких панталонах и темно-красной бархатной курточке прислонился к стволу дерева, девочка в платье из такого же темно-красного бархата стоит рядом и обнимает мальчика рукой за шею. Подошла баронесса и остановилась у Дэнни за плечом, тяжело дыша.
Баронесса: Сначала мы думали, что они куда-то убежали. Но потом, когда спустили воду из бассейна, нашли их. На дне. Говорят, они лежали обнявшись.
О чем это она? Ах да, близнецы же утонули в бассейне, вспомнил Дэнни. Так значит… Обернувшись, Дэнни увидел, что губы баронессы по форме точь-в-точь как у близнецов на картине; и на детских личиках эти красивые полные губы смотрелись так же неожиданно, как на старушечьем лице. Она их сестра, понял он.
Дэнни: Они были старше вас?
На четыре года.
Вид у баронессы был усталый. Вот для кого жизнь — борьба, подумал Дэнни. А как только бороться не с чем, силы тут же ее покидают.
Он снова стал вглядываться в картину. Почему-то казалось, что близнецы на картине не стоят на месте, а медленно перемещаются — слишком медленно, чтобы глаз мог уловить движение, но когда Дэнни посветил фонариком в сторону, а потом снова навел его на картину, он заметил, что фигурки детей немного сдвинулись.
Баронесса: Пойдемте. Вино на столе.
Они вернулись к креслам у камина. На инкрустированном эмалью столике красовалась пыльная, будто только что извлеченная из могилы бутылка.
Это из папиного погреба, сообщила баронесса. Представьте, винный погреб прекрасно сохранился, и только я знаю, как в него попасть.
Я передам кузену.
Вот-вот, передайте, со смехом сказала она.
Дэнни внимательнее присмотрелся к бутылке — и тоже рассмеялся. Бургундское 1898 года! Сам он был не великий знаток вин, но по жизни достаточно общался со знатоками, чтобы понимать, что бургундское разлива 1898 года — это примерно то же, что бифштекс, зажаренный в 1960 году. Не в том смысле, что он непременно должен быть протухшим. А в том, что его просто не может быть.
И все же в его бокале темнело что-то, с виду похожее на вино. Дэнни поднес бокал к носу: пахло плесенью и сырым деревом. Бокал был ручной работы, очень тонкого стекла, но нижняя часть утолщенная, с цветными пузырьками внутри. Дэнни отпил глоток. Потрясающе: сквозь гниловатый привкус пробивались не тронутые временем нотки сладости и свежести! Дэнни быстро допил бокал, торопясь насладиться этой свежестью, пока и она не превратилась в гниль и тлен. Минуту спустя он уже подливал себе и баронессе. Он не очень рассчитывал, что на втором бокале удастся поймать те же ощущения, — но удалось! У него чуть не вырвалось довольное «уф-ф».