— Я был неправ, прислушиваясь к вам, отец Эктус, — усмехнулся кардинал. — Достаточно ясно обозначить свои намерения, и они прекратят вам докучать. Ничего особенно сложного!
— Не торопитесь радоваться, Ваше Преосвященство, — сказал Эктус Бар. — Вы их ранили.
— Пусть только проявят как-то дурной нрав, и я прикажу междуполу открыть огонь! — взревел прелат, обеспокоенный враждебными взглядами тропиков и словами миссионера. — Вы меня хорошо слышите, отец Эктус?
— Я вас слышу, Ваше Преосвященство…
Они проследовали главной улицей Бавало и направились к бухте Гранд-Нигера. Лучи Соакры осыпали поверхность воды золотом. Когда глаз привыкал к этому мерцанию, он мог различать вспышки ярких цветов между камнями и живущими в воде растениями. Рыбы с крапчатыми телами и огромными просвечивающими плавниками вычерчивали неуловимые арабески. Бухту обрамляли фафаньеры с узловатыми стволами и широкими листьями, образуя просторные и приятные тенистые пространства. Вдалеке грохотал подземный поток, соединявший воды Бавало и Мивеве — ближайшего поселения.
Среди алой листвы буг-буговых кустов показалась соломенная крыша миссии — шире и выше крыш других жилищ.
Эктус Бар остановился и повернулся к кардиналу:
— Я не планировал вашего визита, Ваше Преосвященство, и у меня не было времени, чтобы сделать приборку в миссии. Не могли бы вы дать мне несколько минут, чтобы я мог быстро навести порядок?
— Так вы живете в хлеву? — желчно выпалил кардинал.
— Все же наши помещения должны быть достойны принимать губернатора Платонии.
— Вы не оставляете эту низменную работу своей пастве? А ведь это было бы отличной возможностью привить им кое-какие зачатки опрятности…
Непрерывный рокот подземного потока, усиленный отвесными скалами провала, заставлял их повышать голоса. Тропики держались метрах в десяти от делегации, собравшейся на берегу бухты. Их взгляды без конца замирали на скаитах — четырех защитниках и троих инквизиторах, таких загадочных под широкими капюшонами своих белых, черных или пурпурных бурнусов.
— Порой они мне помогают, когда старейшины считают нужным…
— Старейшины? — усмехнулся кардинал. — Вы хотите сказать, что в собственной миссии не являетесь высшим авторитетом?
— Если бы я не уважал их образа жизни, они давным-давно скормили бы меня рыбам, — парировал Эктус Бар.
— Осторожно, отец Эктус: вы незаметно скатываетесь в ересь, может быть, даже в язычество. Это тоже нам придется обсудить. Не чувствуете ли вы потребности подвергнуться стиранию?
— Я уже давно стерт, — прошептал миссионер.
Прервав все разговоры, он решительно направился к большой хижине, утопающей в зелени.
— Действуйте быстрее! Меня ждут и другие дела! — повысил тон кардинал.
С колотящимся сердцем миссионер раздвинул ветви буг-буга, перегораживающие проход (хотя он подрезал их каждые два дня), и практически был вынужден присесть, чтобы проникнуть в главный вход. Каждый раз, когда он пробирался через это низкий округлый проем, он клялся себе его расширить, но шли годы, и его решимость угасала в расхолаживающей влажности бавальского провала.
Он прошел через храмовое помещение, пол которого вымостил разномастными камнями, добытыми из Гранд-Нигера, обогнул кафедру (просто оконтуренный тростником пень), затем пересек переговорную, всю меблировку которой составляли широкая циновка из ивовых побегов и подушки из разноцветных листьев, кабинет, где величаво располагался стол, и с ним табурет, кодоприемник, мемодиск, голографический проектор и устройство зарядки магнитной энергией, дальше медкомнату, в которой выстроились пять низких кушеток из гнутого дерева. Там он не стал поворачивать в сторону своей комнаты, вход в которую находился слева, а направился к задней стене, к высокому железному шкафу (единственному предмету, достойному имени мебели, доставшемуся ему от предшественника), где он хранил свою одежду, лекарства, книгофильмы, часть документов и кодопослания. Упершись ногами, он подвинул угол шкафа, скользнул в освободившееся пространство и на четвереньках вполз в узкое отверстие, которое открывалось в крохотную пристройку с нелегальными дерематами.
Через отверстия в крыше просачивался свет Соакры, падал неравными столбиками на утрамбованную землю пола, посверкивал на многочисленных остекленных поверхностях двух дерематов — низких, продолговатых машин, водруженных на осучкованные стволы и увенчанных на торцах стеклянными выпуклостями иллюминаторов. Внимание Эктуса Бара привлекло почти неприметное движение, и он различил в темном уголке относительно светлые фигуры. Все еще стоя на четвереньках, он проскользнул между двумя аппаратами и увидел четырех путешественников, о которых сообщал Мальтус Хактар. Он не мог уберечь их опасностей крейцианского ада: они выбрали поистине неподходящий момент для рематериализации в его миссии.
Здесь его ждали женщина с девочкой, светловолосые и ясноглазые — вероятно, мать и дочь, — и, чуть дальше, женщина и мужчина с высокими скулами, смуглыми лицами, черными прямыми волосами… На них были наброшены сиракузские накидки или мантелетты, но без облеганов. Обе женщины — красавицы, хотя совершенно в разном стиле.
— Вас послал мой земляк Мальтус Хактар? — шепнул Эктус Бар.
— Мы из епископского дворца Венисии, — пробормотала светловолосая женщина.
Миссионера посетило мимолетное ощущение, словно он беседует с ангелом. Тыльной стороной ладони он вытер текушие со лба капли пота. Духоту Платонии оказалось переносить труднее, чем сокрушительную жару его родного мира, Осгора.
— Я Эктус Бар, руководитель миссии в Бавало. Давно ли вы рематериализовались?
— Около часа назад. Мы после крио-реанимации и только начинаем оправляться от побочных эффектов переноса. Моя дочь… (ее голос задрожал) Моя дочь Йелль осталась парализованной после инъекции реанимационных препаратов. Боюсь, что трансферт ухудшил ее состояние.
Эктус Бар осмотрел лежащую на коленях у матери девочку с совершенно ничего не выражающими глазами. Помимо страшно побледневшего лица и струйки слюны, стекавшей из уголка ее губ, он заметил еще огромное кольцо на безымянном пальце ее правой руки — кольцо, которое ему смутно о чем-то напоминало.
— К несчастью, мы не сможем немедленно вылечить ее, — сказал миссионер. — Мне нанес внезапный визит губернатор Платонии, и он ждет снаружи, когда я его приглашу войти. И не он один, но и три скаита инквизиции и около двадцати полицейских. Единственное решение — вы забираетесь в дерематы и рематериализуетесь на другой планете. Я подзарядил магнитные батареи — сообразно инструкциям Мальтуса.
— Моя дочь не выдержит еще одного переноса, — решительно заявила блондинка.
— Вы не можете покинуть эту комнату! Кардинал Киль способен приговорить всех в Бавало к огненному кресту, если узнает, что в миссия укрывали подпольные дерематы.
— Мы подождем, пока он уедет…
— Это грозит затянуться! Ему в голову пришла идея организовать службу стирания.
— Я подожду вместе с Йелль, — повторила блондинка. — Можете принести нам немного воды?
По решительному выражению лица своей собеседницы Эктус Бар понял, что только зря потратит время, пытаясь ее переубедить. Он вылез из пристройки, быстро убедился, что никто не входил в здание, пока его не было, и направился в кухню, примыкающую к его спальне. Там отец Эктус наполнил кувшин тепловатой водой, включив механический насос, который гибким шлангом соединялся с Гранд-Нигером и служил одновременно водопроводным краном и душем. В кои-то веки он принимал в Бавало посетителей, и надо же было им прибыть всем одновременно. У него было неуютное ощущение, словно он встречал две враждующие семьи, две семьи, которые внезапно навязались в гости и которым он любой ценой должен был помешать встретиться.
Блондинка чуть не выхватила кувшин из его рук и начала бережно смачивать его содержимым губы и лоб дочери.
— Я должен вас покинуть, — вздохнул Эктус Бар. — Как бы кардинал Киль не начал раздражаться моим отсутствием. Я дам вам знать, как только путь освободится.
Он тщательнейшим образом вернул шкаф на место у перегородки, прибрал разбросанную одежду (свою, потому как его любовницы уходили на рассвете такими же обнаженными, какими и приходили), которая валялась на подушках в комнате для переговоров, загнал под циновку самый бросающийся в глаза мусор, взгромоздил друг на друга скорлупы огромных орехов, которые служили ему тарелками, стаканами и кухонной утварью, и как мог расправил окантовывающий кафедру тростник.
— Не слишком вы торопились! — проворчал кардинал, различив желтеющий между кустами буг-буга силуэт миссионера. — Сколько можно прибираться?
— Прошу прощения, Ваше Преосвященство. Все готово, можете входить.
— По крайней мере, надеюсь, внутри прохладнее…
— Увы, Ваше Преосвященство, у меня нет атомной сферы-кондиционера.
Вслед за миссионером и кардиналом внутрь миссии вошли защитники, инквизиторы и оба экзарха. Прелат быстро оглядел помещение, и на его напудренном лице появилась гримаса отвращения.
— Простите, отец Эктус, но я ошибся, когда упоминал «хлев». «Ад» — вот как мне следовало выразиться. Как вы можете терпеть жизнь в таком месте? Какое зловоние! Предполагалось, что вы будете просвещать этих дикарей, а произошло, как я понимаю, обратное! Они, по крайней мере, говорят на имперанге?
— Нет, Ваше Преосвященство. Их идиомы вряд ли совместимы с государственным языком…
— В таком случае, как они осознают красоту Слова? Насколько мне известно, Крейца не перелагали на диалект кучки отсталых платонийцев!
— Это непросто, Ваше Преосвященство…
— Позвольте мне задать вам вопрос, отец Эктус, — нетерпеливо прервал его прелат. — Один-единственный: вы для чего сюда прибыли?
За спорами миссионер провел посетителей в переговорную. Когда кардинал и великий инквизитор Вироф подошли к железному шкафу диспансера, у него упало сердце. В комнате он пригласил их усесться на растительные подушки, от чего они отказались, усмотрев на сплетенных листьях подозрительные пятна.