Кардинал почесал щеку инстинктивным жестом, прочертившим четыре розовые борозды на слипшейся от пота пудре. Если Вироф не лжет — а какой интерес ему лгать? — визит без предупреждения в Бавало окажется более успешным, чем ожидалось. Очевидный ужас, в который повергли жерзалемянскую пару слова Великого инквизитора, развеял его оставшиеся сомнения. Он явился, чтобы вернуть нетвердого в вере миссионера на путь Слова, и уловил в свои сети легендарную Найю Фикит, ее дочь, двух еретиков и предателя. К тому же он возвратит джулианский кориндон, крейцианскую печать, гарант муффиальной преемственности, этот перстень, который Маркитоль в немыслимом безумии додумался доверить самым злейшим врагам Церкви. Если бы кардинал сумел как следует подать свои заслуги перед будущим муффием и Императором Менати, эта операция принесла бы ему удачу и славу. Он не добивался престижной должности, потому что тысячу раз предпочел бы править как абсолютной монарх во второстепенном мире, а не делить власть над главным, но он получил бы новые кредиты, чтобы построить на Платонии столицу, достойную Венисии. Достойную его.
— Моя дочь тяжело больна, — прошептала Афикит. — Есть ли среди вас кто-нибудь, кто мог бы ее исцелить?
Кардинал метнул на молодую женщину змеиный взгляд: она олицетворяла все, что он ненавидел в людях — ядовитую красоту, обманное благородство, неукротимую гордость.
— Я еще не позволял вам говорить, дама моя! — рявкнул он. — Крейц наказывает вашу дочь за высокомерие: она не по праву носит джулианский кориндон! Возлюбите Слово, верните Церкви муффиальный перстень, и ваша дочь, быть может, воссоединится с вами в вышних мирах.
Он едва подавил торжествующую улыбку, когда увидел, как по бледным щекам Афикит катятся слезы. По его спине пробежал озноб. В отличие от своих сверстников он не любил плотских удовольствий; он постоянно искал возбуждения, опьянения, которое приносило употребление власти.
— Я взываю к вашим человеческим чувствам, Ваше Преосвященство, — настаивала Афикит. — Неужели ваше сердце так жестоко, что вы дадите ребенку умереть, не сделав всего посильного, чтобы попытаться спасти ее?
Кардинал с несколько секунд смотрел на неподвижное тело девочки. Прикрывавшая ее темно-серая куртка подчеркивала ее белокурые волосы и крайнюю бледность кожи. Она не пробудила в нем никакого сострадания. Его взгляд остановился на кольце, в котором камень цвета индиго почти почернел и растерял весь свой блеск.
— Мне очень жаль, дама моя, но в этой деревне нет лицензированного врача ЗКЗ Что касается туземных практик, смахивающих на колдовство, то они будут искоренены в ближайший час. Тело вашей дочери спасти невозможно. Может, пора позаботиться о ее душе? Крейц по доброте своей примет ее, если она предстанет перед ним избавившейся от своих недостатков. Однако, если судить по вашим нарядам…
— А каков будет приговор Крейца, когда предстанете перед Ним вы, Ваше Преосвященство? — сердито огрызнулась она.
— Ты смеешь поучать меня, ведьма? — взревел кардинал, забыв обо всяком контроле автопсихозащиты. — Ты должна быть мне благодарна: смерть твоей дочери будет легка по сравнению с твоей. Она не узнает мук медленного огненного креста…
При этих словах Сан-Франциско бросился на кардинала, стиснул руками его шею и принялся душить. Глаза прелата выпучились, а дыхание превратилось в хрип. Он открыл рот, пытаясь вдохнуть воздуха и призвать на помощь, но сумел лишь издать жалобный булькающий звук. Окаменевшие экзархи даже не подумали кликнуть на выручку полицейских, выставленных перед миссией.
Сан-Франциско почувствовал, как в его мозг вторгается ледяной поток. Он внезапно потерял контроль над своим телом: над пальцами, которые невольно ослабили хватку, над руками, безвольно упавшими по бокам. Мертвенно побледневший кардинал сгорбился, закашлялся, сплюнул, и с долгими сиплыми вздохами принялся восстанавливать дыхание. Он оттолкнул экзархов, которые вспомнили свои иерархические рефлексы и наконец решились прийти ему на подмогу. Сан-Франциско с энергией отчаяния пытался восстановить контроль над своими конечностями, но они не повиновались сигналам его мозга.
— Ваши усилия напрасны, — сказал великий инквизитор. — Мы временно стерли ваши мозговые двигательные центры.
Феникс бросилась к Сан-Франциско, обняла его и оттащила назад, словно защищая от зловещего колдовства скаита, капюшон которого приоткрывал уродливое зеленоватое лицо и ослепительно-желтые выпуклые глаза. Ходить Сан-Франциско все еще мог, хотя у него было странное чувство, словно под ногами его пропасть. В нем разлилась опустошенность, точь-в-точь как ледяной холод Цирка Плача.
Кардинал угрожающе ткнул дрожащим указательным пальцем в жерзалемянина, его глаза налились кровью и ненавистью.
— Ты об этом поступке пожалеешь! — выкрикнул он.
От пота пудра на его лице превратилась в маску из белесой кашицы. Экзархи уразумели, что отсутствие реакции несколькими секундами ранее рискует обернуться для них величайшими неприятностями, и изо всех сил старались загладить свою трусость, раболепно угождая шефу. Один оттирал ему лоб надушенным носовым платком, а другой делал все возможное, чтобы возвратить приличный вид пурпурной рясе, потерпевшей от агрессора.
— Тысяча благодарностей, господин инквизитор, — сказал кардинал голосом, который постепенно обретал крепость. — Без вашего вмешательства этот человек раздавил бы мне глотку. Сколько времени продержится стирание?
— Несколько минут, — ответил Вироф. — Мы продлим его, если он снова обнаружит агрессивные намерения.
— Прекрасно, прекрасно. Что до вас, господа экзархи — не думайте, что вам это сойдет с рук: я припомню ваше малодушие. Чем занимается отец Эктус? Неужели ему действительно нужно столько времени, чтобы собрать свое худосочное стадо?
В ответ на его вопрос раздались оглушительные вопли.
По всем переулкам Бавало разлилась воющая толпа. Отец Эктус вышагивал во главе тропиков и полицейских. Последних можно было узнать только по их короткой стрижке и высокому росту, потому что они брели совершенно голыми. Их кожа, намного светлее, чем у аборигенов, была измазана густым веществом, которое умирающий свет Соакры выкрашивал в ржавый цвет. Из полицейского снаряжения у них сохранились только волнобои, длинные дула которых уставились на вход в провал. Небесные вихри, крылья огненных драконов, покоричневели, а небо наполнилось кругами цвета бронзы.
— Полицейские с ума посходили! — громыхнул кардинал.
Члены делегации и четверо путешественников-нелегалов — Афикит не захотела оставить свою дочь одну и взяла ее на руки — выстроились перед подземным озером Гранд-Нигера и тревожно наблюдали за этим ревущим и жестикулирующим приливом, приближающимся к зданию миссии. У полицейских изо рта шла пена, а в глазах блестело кровавое безумие. У миссионера, хотя и одетого, виднелись все те же симптомы безумия и гнева. Бавалохо были невооружены, но размахивали сжатыми в кулаки руками, их нескончаемые крики и яростно скривившиеся губы ясно отражали их намерения.
— Что отец Эктус делает? — простонал кардинал. — Он должен им помешать нас…
— Ничего хорошего нельзя ожидать от человека, чей мозг остается непроницаемым, — отрубил Вироф. — Не забывайте, что он скрывает в собственной миссии дерематы, принадлежащие подпольной сети.
— Сотрите их всех во имя Крейца!
Губернатор планеты Платония и два его секретаря прилагали сверхчеловеческие усилия, чтобы не броситься наутек.
— Разве вы не видите, что у нас серьезная проблема, господин инквизитор? — настаивал прелат.
Его мечты о славе рушились в надвигающихся сумерках карстовой воронки Бавало.
— Заблуждаетесь, Ваше Преосвященство: эта проблема больше не касается моих братьев по чану и меня лично, — спокойно сказал Вироф. — Мы предоставляем решить ее вам по вашему усмотрению.
И его пурпурный бурнус вместе с черными бурнусами двух других скаитов-инквизиторов и белыми бурнусами хранителей повалился на землю, лишившись своего обитателя.
Глава 19
11-е число цестиуса 20-го года империи Ангов осталось в коллективной памяти человечества как день Генеральной Приборки, или Большого Вытряхивания Мусора, или Великой Постирушки…
«История великой империи Ангов», Униментальная Энциклопедия
Антра отдалилась, превратилась в почти неуловимое колебание звука. К моменту, когда Тиксу, воспользовавшись неожиданным открытием коридора, проник в секретные данные Гипонероса, он перестал быть человеческим существом, утратил эго. Данные его личности рассыпались по улицам таинственного пульсирующего города, и он потерял всякое чувство собственных пределов. От случая к случаю, когда сходились вместе токи некоторых его воспоминаний, к нему возвращались обрывки сознания, фрагменты ясности, воспоминания о далеком, странном существовании…
Лицо женщины с отливающими золотом волосами, волшебной красоты… Она толкнула стеклянную дверь, вошла в комнату, приблизилась, остановила на нем огромные бирюзовые глаза с зелеными и золотыми искорками… Отжала два вымокших локона, выпущенных из-под оторочки капюшона… Она говорила с ним, но он ее не слышал… Она была иноземкой, и все же у него было впечатление, что он знает ее, что утолял свою жажду из родника ее рта, что шалел от запаха ее влажного тела… Афикит?
Случалось и так, что благодаря игре вероятностей — случайной или намеренной — вихри на краткое время воссоздавали разум оранжанина во всей полноте. Тогда он восстанавливал бóльшую часть своей памяти, немедленно пытался вызвать антру, но звук жизни, приглушенная вибрация, больше не обладал достаточной силой, чтобы поддержать его связность.
Секретный проект Гипонероса представлял собой колебательную структуру невероятной сложности. Файлы, которые развились из простейших основ, образовали фантастические сооружения, которые с эволюцией данных постоянно перестраивались. Благодаря не поддающемуся обнаружению каналу, созданному двумя конгломератам