Д’Амьен полагал необходимым действовать строго по уложению Годфруа, дабы иметь дополнительный аргумент в будущих переговорах с курией, Филиппом-Августом, Ричардом Львиное Сердце, Фридрихом Барбароссой… Наготове и выборные. Участие выборных делегаций весьма усложняло конструкцию заговора. Многие говорили о том д’Амьену, но он был непреклонен.
Может, он прав, подумал гигант Раймунд, вдумчиво двигая правым плечом, — ему не нравилось крепление наплечника. Может быть, великий провизор прав, да, но он напрасно себя ведет, будто стал властителем Палестины. Передел власти начнется лишь после того, как бело-красный плащ будет втоптан в пыль Святой земли. Вмешаться в здешние дела не замедлит и сюзерен Раймунда — Филипп-Август. Если с арены уйдет король Бодуэн, что вероятно. И никому нельзя доверять.
В комнату вбежал запыхавшийся человек в пыльном балахоне.
— Фландо? — удивился граф. — Что ты потерял здесь, бездельник?!
— Час назад прискакал какой-то итальянец и заявил, что великий провизор предлагает нашей турме переместиться к заброшенным воротам.
— Почему его не повесили?
— Он знал сигнал.
Граф Раймунд выругался.
— Пока я жив, мои войска перемещаются только по моим приказам. Езжай туда, где я велел тебе быть.
Черный балахон кивнул и попятился.
Граф, раздраженно скалясь, подошел к окошку, за которым садилось огромное лихорадочно-красное солнце. Сушь. Две недели жара, ни капли дождя. Над городом кружила неощутимая пыль. Ее как бы поднимало над крышами города скопившееся под ними напряжение.
«Пора», — подумал Раймунд. Пора во дворец, пора действовать. Граф подошел к сундуку, обитому полосами железа, поднял крышку, достал два кожаных кошелька с константинопольскими цехинами. Может статься, что потребуются деньги. Королевская казна пуста, говорил д’Амьен. Не его ли стараниями? А может, оставить цехины здесь, под охраною?
Раймунд взвесил на ладони белые кошельки. Проблему он не решил. Сзади раздался едва уловимый шорох, метнулась тень, и в затылок одного из самых славных, сильных, мужественных и богатых людей Палестины вонзился позолоченный кинжал.
Шевалье не дал графу упасть на спину и смазать картину, а уложил его ничком. Содержимое одного кошелька он высыпал на спину поверженному, чтобы не возникло сомнений насчет мотивов убийства. Не ограбление!..
Проделано все было быстро, бесшумно. Когда вбежал оруженосец доложить, что лошади оседланы, он застал описанную картину за вычетом актера, сыгравшего роль ассасина.
— И на что вы теперь рассчитываете, де Созе? — ехидно спросил великий провизор, барабаня пальцами левой руки по столу.
— Не знаю, мессир, — сокрушенно отвечал рыцарь. — Теперь — на христианское снисхождение.
Лицо д’Амьена исказила судорога.
— Вы сказали — снисхождение?!
— Да, мессир. Вы велели убить в поединке Рено из Шатильона, мы честно пытались… В итоге двое погибли, я изувечен, — де Созе поднял правую руку и показал то, что осталось от кисти. Ему было больно.
— Вы должны были не попытаться, а убить Рено. И поработать головою, коли не могут руки.
— Мессир…
— Нет, нет и нет, долг не уплачен. Рено жив-здоров и приятно проводит время в объятиях Изабеллы.
— Считалось, что орден госпитальеров собирает деньги с богатых, чтобы лечить нищих. Но куда достославный орден девает деньги, которые выжимает из нищих?
Д’Амьен брезгливо поморщился.
— Неуместное острословие сгубило многих людей, и вы, дорогой де Созе, по всей вероятности, присоединитесь к этим господам.
— Так или иначе, денег у меня нет, — усмехнулся рыцарь.
— Зря вы надеетесь, что отсюда отправитесь в долговую тюрьму, где вас смогут подкармливать ваши наваррские друзья. Нет.
Де Созе побледнел.
— У госпитальеров есть возле Тивериадского озера соляные копи, дающие нам толику необходимых средств. Туда и отправитесь отрабатывать собственный долг, но и долги ваших друзей, благоразумно ушедших из жизни. Увести!
Вооруженные люди, стоявшие у дверей, тотчас уволокли де Созе, проклинавшего «святош-кровопийц», а д’Амьен откинулся в кресле. Планка из полудрагоценных камней холодила его затылок. Граф был собой недоволен. Сорвался! Негодяи и ослы! Втроем не смогли прирезать одного бабника. Теперь уже поздно. Правду говорят, что Изабелла — девица (хотя какая она теперь девица!) благоразумная и амбициозная. Очень уж хочет стать королевой. А роковой Рено — не приобретение, а препятствие на пути к короне. Наверное, хорош в постели, и только. Говорят, Шатильоны — родня бургундским герцогам. Н-да. А Лузиньян настолько благоразумен, что, может быть, закроет глаза, а главное — уши, на прегрешения Изабеллы. И вообще, об этом — потом. Это терпит.
Комната, в которой сидел д’Амьен, примыкала к королевской спальне с одной стороны и к тронной зале — с другой. Великий провизор выбрал ее за удобства: и тихо, благо толстенные стены, и до всего близко.
Доложили, что прибыл Савари.
— А где патриарх?
— Его святейшество и господин маркиз на первом этаже, — доложил Султье, бывший секретарь короля.
— А граф Раймунд?
— Его ждут.
— Как только появится, известите меня. А теперь пригласите Савари.
Д’Амьен с первого взгляда определил, что старый болтун не в себе.
— Только без предисловий, Савари, сразу суть дела, какой бы дрянной она ни была.
— Я в ужасе.
— Я же сказал — суть!
— Сегодня я обнаружил под ее подушкой свиток с песнями некоего Гирнаута де Борнеля.
— Песнями?!
— Вот послушайте.
Все время хочет мой язык
Потрогать заболевший зуб,
А сердце просится в цветник,
Взор тянет в поле вешних куп,
Слух в томном сладострастье…
— Хватит, Савари! Я понял, наша дурочка хлебнула из отравленного источника.
— Я провел следствие, мессир, но пока не удалось найти брешь, через которую…
Д’Амьен сардонически усмехнулся.
— Другими словами, пока вы упивались своей болтовней, принцесса Сибилла… Кто он?! — сменив тон, крикнул великий провизор. — Она томится не вообще, а по кому-то!
Савари прижал руки к груди.
— Клянусь, она полгода не видела ни одного мужчины, кроме как в монашеском одеянии или в гниющих язвах в наших госпиталях.
— Я считал вас неглупым, Савари. Слов, написанных на пергаменте или на бумаге, иной раз женщине достаточно, чтобы возбудиться до крайней степени.
Проповедник покраснел.
— Возможно, я упустил, и кто-то передавал ей…
— Прав был Карл Великий, запретив учить дочек грамоте. А вы… Ладно, — махнул рукой великий провизор. — Немедленно — в монастырь. Возьмите пару специалистов из подвалов госпиталя. Завтра я должен знать, кто владеет мыслями нашей дорогой наследницы престола. Пусть даже она влюблена в де Ридфора. Я предпочитаю знать даже это, чем не знать ничего.
— Пытать принцессу? — потрясенно спросил Савари.
— Да вы спятили от своих переживаний!
— Да, да, — суетливо забормотал проповедник. — Надо найти того, кто передает письма.
Секретарь сообщил, что патриарх и Конрад Монферратский сидят у его величества и ужинают.
— А Раймунд?
Секретарь развел руками.
— Эта задержка меня раздражает. Еще немного — и она начнет меня пугать. Он остановился в тамплиерском квартале?
— Да, в доме бондаря у башни Давида.
— Отправьте туда людей. И не кого-нибудь, а человек пять-шесть поопытней.
Секретарь поклонился.
— За дверьми господин де Сан гор.
Заячья губа придавала физиономии де Сантора улыбчивость… Д’Амьен к этому привык, но сейчас вдруг обнаружил, что это ему не нравится. Или, может быть, де Сантор и в самом деле слегка улыбался. Чему бы?
— Мы не ошиблись в наших расчетах, — сказал он. — Выборы состоятся нынешней ночью.
— Ночью? — хмыкнул великий провизор. — Не могут без балагана и черных тайн.
— Вы правы, мессир, предполагается и обряд черного посвящения. Следом за выборами.
— Ну, это пусть. Этой стороной вопроса займемся, поставив их на колени, — д’Амьен прищурился и тронул свою бородку тонкими острыми пальцами.
— Да, момента лучше не будет, — осторожно сказал де Сантор.
— Что? — спросил граф.
— Выступить нужно завтра рано утром. Шестьдесят пар курьеров с удвоенными лошадьми ждут в конюшнях у северных ворот. Люди Раймунда и Конрада изнывают, на грани бунта…
Д’Амьен холодно посмотрел на помощника.
— Зачем вы мне это пересказываете? Или думаете, что я не знаю?!
— Так почему же мы медлим? — не удержался помощник.
— Есть заноза. Вы думаете, это — кресло?! — Д’Амьен шлепнул ладонями по подлокотникам и вскочил. — Это адская сковорода, и я поджариваюсь на ней. Потому что боюсь! Да, боюсь все провалить. И, может быть, навсегда! Понимаете?
— Не совсем.
— Может быть, скоро я расскажу вам, в чем дело…
Де Сантор опустил голову. Он неплохо знал великого провизора и понимал, что сейчас спорить с ним бесполезно, даже опасно.
Старик, словно читая чувства де Сантора, сказал:
— Вы не должны обижаться. Пройдет не более двух-трех дней, и я смогу, даст Бог, удовлетворить ваше любопытство. Пойдем к соратникам. И я надеюсь, что вы будете поддерживать меня, сколь бы справедливыми ни казались вам слова патриарха и Конрада.
Д’Амьен угадал.
— Насколько я понял, — сказал маркиз, — несмотря на очевиднейшую необходимость действовать вы не хотите отдать приказ?
— Да, — ответил великий провизор.
— Даже имея в виду, что столь удачной возможности позже может и не случиться?
— Я чувствую, что в данный момент поспешность опасна и не случилась бы настоящая катастрофа.
Маркиз Монферратский всплеснул руками. Его святейшество был с ним согласен. Король затаился, как мышь.
Конрад снова заговорил.
— Может быть, граф Раймунд убедит вас.
Патриарх кивнул:
— Будем надеяться.
— А где, кстати, граф Триполитанский? — спросил осторожно король.