— Но если Анри знал, что я у него по желанию ордена, почему он так странно со мной обходился?
— Потому что не получал вразумительных указаний и опасался вас потерять.
— А чего ждали вы, брат Гийом?
— Вы могли схватиться с Анри и стать главарем в этой шайке. Им и остались бы… Вожаком, каких много. Но мы решили по-своему, и, надо сказать, ваше продвижение меня особо заинтересовало.
— А рыцарей, что сопровождали меня из лепрозория… Их в самом деле зарезали?
— Да. Из соображений, не имеющих отношения к вашей истории.
— Что же вас заставляло тратить на меня столько сил и времени?
— Поднимаясь, вы повышались в цене, если так можно сказать, и с вами лично я связывал все большие свои надежды.
— Но я ведь десять раз мог погибнуть.
Монах пожал плечами.
— Естественно. Все в руке Божьей… Не поговорить ли об отце Мельхиседеке? Но сразу условимся, сейчас и никогда впредь не касаться морали. Я не исповедую вас, а лишь приоткрываю вам подоплеку того, что с вами происходило. Но мир, в который я вас ввожу, отнюдь не чурается представлений о добре и зле. Даже наоборот. Все, что вредит ордену, — зло, а что полезно — добро. Это — наша религия и философия, ясно?
— Да, — тихо сказал шевалье.
— Буду конкретен. Вы удушили доброго священника, зарезали простодушного шевалье де Труа; так было угодно ордену. Ордену требовался человек, способный, идя к своей цели, видеть только ее. Я вас отнюдь не оправдываю, не успокаиваю, мне нет дела до вашей души. Еще уточню: вы нам годитесь. Но до сих пор вы не знали могущества ордена.
— Да, я не знал… — задумчиво произнес шевалье.
— Я только что говорил вам, что капитул не видит содержимого карманов каждого раба из тех, что работают на нас в крепостях. Но и это придет. Никто не сможет проникнуть в святая святых, в тайное тайн, в сердце ордена.
— Победить орден все-таки можно, ударив в сердце?
— Никто не знает, где оно. Наши враги невольно умащивают тело ордена. Предатели лишь умножают его неуязвимость. Вот вы, шевалье, перед тем как выплыть в эту пещеру, действовали как враг ордена. А оказались полезны.
— Я же убил барона де Кренье.
— Посылая вас туда, я знал, что так будет. Он знал ваше недавнее прошлое, и вы не могли оставить его в живых.
Де Труа усмехнулся.
— Но я зарезал и ассасина, с которым встречался де Кренье.
Монах кротко вздохнул.
— Я вам скажу больше. Ведь это вы убили графа Раймунда Триполитанского, причем так, чтобы все подумали на ассасинов. Насколько я понимаю, вы хотели цепочкою подтасовок поссорить орден с замком Алейк. Но смерть великого христианского воина Раймунда Триполитанского в настоящий момент очень выгодна Храму, ибо Раймунд вошел в заговор госпитальеров… Что касается ассасинов, у вас с ними особые счеты — это я понял сразу. Отношения нашего ордена с этой сектой возникли давно. И были взаимовыгодны. Но Старец Горы, проведав о тучах над Храмом, легкомысленно предположил, что коалиция во главе с графом д’Амьеном раздробит нашу голову. Пора припугнуть его, может быть, и наказать, подняв волну общего возмущения против убийц-ассасинов.
Брат Гийом встал, размял спину, присел несколько раз, толкнув ногой каменную плиту, и закрыл квадратное отверстие, в котором стояла вода.
— Ну, что скажете, молодой человек?
— Не понимаю, — встал на ноги шевалье.
— Несколько часов я уговариваю вас вступить в орден тамплиеров. И не получил ответа.
— Разве у меня есть выбор?
— Конечно, — удивился брат Гийом. — Вы можете отказаться.
— И тогда?
— Вас убьют.
— Кто же в такой ситуации отказывается… — хмыкнул шевалье.
Брат Гийом помрачнел.
— Вы — не первый, из тех, кто прошел длинный путь испытаний, некоторые отказывались от нас по мотивам религии и морали. Они жертвовали собой. На мой взгляд, их леденило дыхание истины, они пугались ее. Ведь в христианской могиле тепло, как в овечьем подбрюшье.
— Я понимаю, о чем вы толкуете. Вы предлагаете мне войти в святая святых ордена в нарушение его правил.
— Что вы имеете в виду? — поморщился брат Гийом.
— Я, вы знаете, не родовит.
— Я тоже — лишь сын корабельщика.
— Я — урод.
— Мое уродство менее заметно.
— Я никогда не носил креста и пролил много христианской крови.
— С трудом можно найти христианина, который бы этого не сделал.
— Я — ассасин!
— Я предсказывал, что вы в этом признаетесь.
— Тогда, — шевалье сглотнул слюну, — тогда я согласен!
Брат Гийом потянулся и еще раз присел. Он был явно доволен.
— Обряд посвящения, видимо, состоялся, — сказал он. Теперь будут выборы Великого магистра, и через час или два у нас будет новый верховный воитель, видимо — граф де Ридфор.
— По разговорам в капелле приора Борже я понял, что все хотят де Марейля.
— Великий магистр не обязан быть выдающейся личностью, но нельзя допустить на это место ничтожество. Ридфор порывист, непредсказуем. Такой и нужен в ближайшие годы. Но хватит об этом. Есть одно срочное дело. Надо немедленно выехать в лепрозорий.
— Лепрозорий?
— И привезти оттуда короля. Вы ведь обещали ему, что вызволите его.
— Я действительно обещал, но не думал и пальцем пошевелить ради этого.
— Привыкайте, — брат Гийом потряс опустевшую баклажку, — в вашей новой деятельности могут произойти и большие неожиданности.
— А для чего понадобился здесь прокаженный?
— Тайно взбунтовался двойник его величества, бывший писец Бонифаций. И со своими новыми друзьями-госпитальерами готовит нам сильную неприятность. Они хорошо подготовились. Нас в городе не любят. Опасны нищие, если их много. Что делать с Иерусалимом, мы решим позже, а пока нужно его отстоять. И настоящий король нам поможет. Пятнадцать вооруженных всадников обязаны вам беспрекословно подчиниться, когда вы предъявите этот перстень. Они готовы.
Шевалье подбросил в руке массивный серебряный перстень с изображением сложной геометрической фигуры.
— Вы заранее знали, что я стану вашим союзником?
— Нет. По принятым в нашей обители правилам вам надлежит называть меня братом.
— Братом во Христе или вы намекаете, брат Гийом, на те силы, о которых упоминали?
— Это долгий разговор. Мы вернемся к нему, обещаю.
Глава XXX. Спаситель
Настоятель монастыря Святого Лазаря долго рассматривал пергамент. Он был третьим настоятелем здесь за последние пять лет. Он не сомневался, что прокаженный, называвший себя королем, — сумасшедший. Но знал и то, что обязан за ним присматривать неусыпно. И вот среди ночи является негодяй, когда-то прокравшийся к Бодуэну в барак прокаженных… Пятнистая рожа! И предъявляет пергамент с подписью графа де Торрожа: требование передать этому типу прокаженного, возомнившего себя иерусалимским владыкой. Между тем уже несколько дней ходит слух, что Великий магистр скончался. Как быть? Не подвох ли?
— Прошу меня извинить, шевалье, но тюрьма лепрозория не в моем ведении.
— Не надо лгать. Я знаю, кто здесь хозяин.
Итальянец пристыженно улыбнулся и взмок.
Ночь была душная.
— Все-таки я снесусь с Великим магистром.
— Он находится в Вифлееме, и вы пытаетесь оттянуть время. Об этом будет доложено верховному капитулу.
— Святая Мария! — всплеснул руками настоятель. — Но поймите и вы меня! Это самый опасный из государственных преступников, и я не могу так просто…
— Это король! — проревел де Труа и поднес к лицу настоятеля кулак с восьмиугольным перстнем.
Настоятель онемел. Он слышал об этом знаке отличия, но увидел его впервые и понял, что деться некуда. Но снаружи донесся крик, вернее, крики.
— Кто это? — прошипел де Труа.
Он понял, что у ворот тюрьмы началась какая-то драка, и вылетел от настоятеля. Его люди ждали, как велено, у крыльца, не спешиваясь. Де Труа прыгнул в седло, обнажил сарацинскую саблю скомандовал, и всадники поскакали за ним.
Ворота тюрьмы были уже выломаны. Один охранник лежал на земле, схватившись руками за копье, торчащее из его груди, другой верещал от боли возле стены. Когда де Труа влетел в ограду, Гуле и его подручные бежали к бараку прокаженных. Нападения сзади они не ждали.
Мало что могло их смутить… По команде Гуле большая часть его людей обратилась лицами к всадникам, выскочившим из темноты, и ударили из самострелов, а пятеро побежали дальше.
Де Труа спрыгнул со своего раненого жеребца. Дверь барака трещала. Бандиты не успевали заново приготовить к бою свои арбалеты. Блеснули мечи и кинжалы. Из барака донесся многоголосый вой.
Де Труа отсек пальцы руки одному из противников, тот отскочил, шипя от боли. Де Труа бросился в ноги второму рубаке, тот рухнул. Шевалье влетел в вонючую тьму убежища прокаженных следом за убийцами. Его преимущество было в том, что он знал все внутри.
Вой и вонь. Звон металла о камень. Трое торили дорогу, рубя все и всех в расчете таким манером прикончить и единственно нужного им.
Первого рубаку де Труа догнал в правом отсеке. Тот успел закричать и шевалье лишился преимущества внезапности. Второй пошел дальше, рубя в обе стороны, третий выдвинулся в проход, вращая мечом.
Вой в середине барака сгустился. Нельзя было рисковать. Где-то там находился король Иерусалима.
Де Труа присел, нащупал кусок отрубленной плоти и швырнул его точно в голову оравшего бандита. Пока тот опять не поднял меч, шевалье рассек его саблей.
— Эй, ты! — воззвал де Труа, ничего не видя. — Ты один. Я и тебя убью.
Еще живые прокаженные вдруг умолкли, как по команде. Слышно было тяжелое дыхание третьего мясника.
Тот явно не испугался. Де Труа, видевший в темноте, как кошка, различил гиганта, тихо шагнувшего навстречу. Он отступил бесшумно, едва удержав равновесие на чем-то скользком. Его искало во тьме острие меча; оно пошевеливалось, как живое жало. Кривая сабля де Труа была много короче.
Вдруг за спиною упала дверь. Горел соседний барак, и в лепрозорий прорвались отсветы пламени. В проем шагнул Гуле с заряженным арбалетом. Увидев белый плащ тамплиера, он загоготал и нажал на спуск. Шевалье спасло то, что он поскользнулся, нога съехала в сточную канаву, и он упал на колено. Пятифунтовая стрела, просвистев над его плечом, угодила в живот гиганта-противника.