—Да вроде из бараньей кожи,— рассеянно ответил я, пытаясь подпоясать шаровары брючным ремнем.
—Не бывает таких баранов,— авторитетно высказался дядька.— Не знаю, что за хренотень такая, но не кожа. Как будто тряпку дегтем намазали… А деготь-то хорош! Или это клей такой?
Тут уже стало интересно и мне. Осмотрев штаны, понял, что меня провели, как последнего лоха. Штаны были из искусственной кожи! А старик, меж тем, вытащил из мешка холщовую рубаху с поясом. Критически посмотрев на мой ремень, стащил его и принялся инструктировать:
—Вот, смотри как надо. Подтягиваешь штаны, спускаешь рубаху, а потом, одним движением… Р-раз, и готово.
Я попробовал. Кажется, получилось.
—А обувь?— спросил я, с ужасом ожидая, что старик сейчас предложит лапти.
—Сойдет,— махнул рукой дед.— А шапку надень и сидор поменяй.
Подал мне куцую войлочную шапчонку, напоминающую шутовской колпак, но поменьше и без бубенцов. Я стал перекладывать из рюкзака вещи в дедов мешок. Сменное белье, продукты. Ну там, мыло с бритвой и кое-что по мелочи: нож, котелок, кистень. А это что за сверток? Причем тяжелый. Не припомню, чтобы я такой брал.
Как я и ожидал, там оказался «ПСМ» — пистолет самозарядный малогабаритный, продукт коллективного творчества Лашнева, Симарина и Куликова. Все-таки генерал не удержался. И когда это успел? В свертке были и патроны. Виктор Витальевич, презрев технику безопасности, положил их россыпью. Правильно, так войдет больше. А, нет — запасная обойма все-таки была. Тоже правильно. В бою больше двух обойм все равно не понадобится. А потом снарядишь магазин заново. Если жив останешься.
В патронах я обнаружил небольшой рулончик. Развернул и обнаружил, что записка, как всегда отпечатанная на принтере. А в ней всего три слова: «Не забывай чистить!» и рисунки-инструкции. Ну совсем уж меня начальник за «чайника» считает!
—Это у тебя что такое?— с любопытством спросил дед.— Никак оружие? А где замок? Или фитильное?
—Тут вот, такой штучкой бьет по капсюлю, типа взрывателя, он взрывается и порох загорается,— попытался я объяснить суть процесса.
—Ага,— тоном знатока поддакнул Аггей,— в этой штуке, значится, порох. И не нужно его в ствол засыпать. А шпилька — навроде кремня будет. Хм, удобно. А запыживать чем?
—А ничем. Пуля сама в стволе держится. Показать, как стреляет?— загорелся я.
—Не надо,— спокойно отозвался дед.— Я понял.
Действительно, вроде бы понял. Тем более, «шпильки» — то есть ударника, видно не было… Колдун, однако…
—А теперь, дай-ка его сюда.
—Зачем?— удивился я, но послушно протянул ему пистолет.
Дед осторожно взял оружие (указательным пальцем за скобу!) и пошел на выход. Я — следом. Цепко оглядев свои владения, дядька Аггей направился к берегу. Нашел приличных размеров корягу с углублением и принялся закреплять в ней оружие. Установив «ПСМ» как профессиональный эксперт, «отстреливающий» криминальный ствол, вытащил из-за пазухи веревочку. Сделал петельку, укрепил ее на спусковом крючке. Затем очень даже профессионально взвел курок, отошел на всю длину веревки (приличную) и потянул… Бабахнуло так, что у меня заложило уши…
—Ну что?— ехидно спросил старик, указывая на остатки «ПСМ», ставшего «микромалогабаритным», и щепки вместо коряги…— А ты думал, один такой умный?
—Почему?— только и смог я выдавить.
—Потому, что нищий потонул…
—А живого вытащили,— продолжил я нелепую присказку, обдумывая — поверит мне генерал или нет. Не стоит ли взять с собой «останки» для отчета?
Решив, что не стоит, вернулся за вещами.
—Пули-то утоплю потом. А ты вот что…— застеснялся старик.— Не можешь хлебца оставить? Хотя бы немного?
Стало стыдно. У меня же лежат две буханки хлеба. Мог бы и сам догадаться, что старику осточертело есть сушеную рыбу с гнилыми желудями.
—Извини, дядька,— покаянно вздохнул я, протягивая старику буханку.
—Не-не,— испуганно замахал он руками.— Всю не возьму, тебе еще идти. Ты мне попробовать дай…
Старик отрезал от буханки небольшой ломтик и, держа его двумя руками, как великую драгоценность, поднес к лицу. Понюхал. Потом, зажмурившись от удовольствия, стал есть. Тщательно прожевал, не уронив ни одной крошки.
—Ну вот,— просветленно сказал он.— Может быть, ясно-понятно, и не приведется больше хлебушка-то поесть. Только скажи, Олежка,— старик жалостливо покосился на меня,— у вас там что — с зерном плохо?
—Почему — плохо?— оттопырил я нижнюю губу.— Вроде, неурожаев не было.
—А чего же в хлеб опилки добавляете?
Удивившись, я отрезал еще по ломтику. Один взял себе, а второй протянул деду. Тот отказываться не стал. Жевал с видом дегустатора, смакующего новый продукт.
—He-а, точно, опилки добавлены,— убежденно сказал старик.— Их, ясно-понятно, немного. И растерты в пыль. Но опилки — они опилки и есть.
На мой вкус — хлеб как хлеб. Всю жизнь такой ем. Хотя вроде бы целлюлозу действительно добавляют в муку… А целлюлоза из чего? Правильно — из опилок. Так что — крыть было нечем. Но разговор о хлебопродуктах угас сам собой, потому что в избушку зашла Евдоха.
—Ну когда выходим?— строго спросила кикимора.
—А что, ты с нами?— удивился я.
—Не она с нами, а ты — с нею,— уточнил дед.— Тебя Евдоха поведет. А мне, ясно-понятно,— рыбу ловить надо. Так что — давай прощаться. И «гасило» свое держи поближе. Ну в добрый путь…
Вначале Евдоха вела меня берегом. Потом через болото. На своих копытцах (гораздо меньше лосиных!) кикимора шлепала по трясине как эльф по сугробам. Я тащился следом, проваливаясь — то по колено, а кое-где и по пояс. Время от времени Евдоха вытаскивала меня на твердую поверхность. Без этой копытистой барышни я бы точно ушел вниз, до встречи с археологами будущего. Еще через несколько часов, когда я уже был согласен на консервацию в торфе, как пьяный викинг, кикимора буркнула: «Привал».
Я плюхнулся на мокрую хлюпающую землю и попытался отдышаться. Кикимора выбрала кочку и блаженно задрала ноги кверху. Подол сарафана тоже задрался. Естественно, что нижнего белья не оказалось. А дед-то был прав. Копыта у Евдохи были там, где положено находиться ступням. Все остальное…
—Ндравлюсь?— кокетливо поинтересовалась кикимора.
—Жутко,— кивнул я.
—А что — жутко-то? Жутко ндравлюсь или,— прищурилась она,— от меня жутко?
—И то, и другое,— честно ответил я.— И нравишься ты мне, и жутко.
—Молодец,— похвалила она.— Вижу, не врешь. А меня — хочешь?
Однозначного ответа у меня не было. Возможно, после бутылки водки и копыта бы не смутили… А когда сидишь в болотной жиже в мокрых штанах, все фривольные желания улетают куда-то. Но как эта особа воспримет отказ? Если в ответ на мое «Руссо туриссо облико-морале!» возьмет да и бросит меня в середине болота? Сохранить невинность ценою жизни? А как выкручиваться?
—Знаешь,— осторожно начал я.— Мне перед дядькой будет стыдно.
—Врешь. Хрен тебе будет стыдно. Так и скажи, что боишься,— убежденно сказала она.
—Боюсь,— честно ответил я.
—Чего? Договаривай, раз уж начал,— требовательно прошипела она.
—Боюсь, что могу тебя не устроить, как мужчина. Да и неприлично, без ухаживаний. Вначале — цветы, танцы,— врал я самозабвенно.
—Цветы… Танцы…— хмыкнула Евдоха задумчиво.— Ишь как… Ладно, спать давай. Не бойся, приставать не буду.
—Спать?— с сомнением посмотрел я в сторону солнца.— А не рано?
—Не рано,— успокоила меня Евдоха.— Скоро солнце сядет. Мне-то все равно, а тебе ночью по болоту не пройти.
—Подожди,— нахмурился я.— Мы же недавно вышли.
—Ты так думаешь?— засмеялась Евдоха.— Мы ж с тобой десятка два верст отмахали. А по-вашенски — таки всю сотню.
—Сотню?— начал, было, я, но заткнулся. Кто знает, по каким кикимориным тропам меня водили и сколько в «кикиморометрах» человеческих верст…
—Вот-вот, не спрашивай. Вылезай из лужи и подваливайся ко мне. Теплее будет. А не то,— лукаво усмехнулась Евдоха,— не то что меня, а и рыжую свою не будешь устраивать…
—Это какую — «рыжую»?— удивился я.
—Ну какую-какую. Ту, что по деревьям скакать умеет…
Все-то всё знают! Даже кикиморы. Не успев до конца все обдумать, провалился в сон. Кажется, действительно была сотня верст…
Утром проснулся от холодной сырости с одного бока. С другого, где Евдоха, было теплее. Но все равно — сыро. Полез в дедовский (теперь-то уже мой) сидор (а чем ему рюкзак-то не угодил?) и вытащил хлеб. Больше ничего не было. Колбасу и шпроты мы с дедом подъели на закусь, а все остальное требовало огня…
Проснулась и Евдохе. От хлеба отказалась: наверное, бережет фигуру. Грациозно потягиваясь, как кошка (с копытами!), спросила:
—Ну готов? Отсюда — напрямую. К вечеру будешь в Цитадели.
Но попасть в Цитадель в тот вечер не довелось. Когда мы проходили через небольшую гриву, раздался свист, с каким арбалетный болт разрезает воздух… Евдоха вскрикнула. Я увидел, что из ее левого плеча торчит стрела. Дернулся, чтобы вытащить, но кикимора отмахнулась — не время! На нас со всех сторон посыпались мелкие уродцы — то ли карлики, то ли гномики.
Не сговариваясь, мы встали спина к спине. Евдоха, придерживая раненую руку здоровой, «работала» копытами, пробивая головы, а я отмахивался кистенем. Когда я уже решил, что все, вырвались, то снова раздался свист. Последнее, что помню,— Евдоху, закрывшую меня собой…
Я очнулся от того, что кто-то облизывал лицо шершавым, как у собаки, языком. С каждым прикосновением возвращалось сознание. Но вместе с ним пришла боль. Кажется, голова была разломана на несколько кусков, которые болели и вместе и сами по себе.
—Очухался?— хрипло спросил малознакомый голос.
Я вытянул руку и нащупал, что рядом со мной кто-то лежит. Волосы длинные… С трудом понял, что это Евдоха.
—Где мы?— выдавил я.
—А кой разница? Вроде бы на мельнице, на Чёртовом озере. Тут страшно…
—Как сама?
—Умираю,— спокойно ответила она.— Ждала, пока ты очнешься. Теперь — можно!