То, что мир внутри и вне нас покоится на трансцендентальной основе, так же несомненно, как и наше собственное существование, но так же несомненно и то, что непосредственное восприятие архетипического мира внутри нас так же мало соответствует истине, как непосредственное восприятие физического мира вне нас. Если мы убеждены, что мы знаем абсолютную истину о метафизических вещах, это значит не что иное, как то, что архетипические образы овладели нашими мышлением и чувством до такой степени, что они утратили свое качество функций, находящихся в нашем распоряжении. Эта утрата проявляется в том факте, что объект восприятия становится абсолютным и не подлежащим сомнению и окружается таким эмоциональным табу, что любой, кто решается задуматься над ним, автоматически клеймится как еретик и богохульник. Во всех других случаях любой человек полагает, что разумно подвергать объективной критике созданный им субъективный образ какого-либо объекта. Но перед лицом одержимости или яростной эмоции разум бессилен; сверхъестественный архетип доказывает, что в данном случае он сильнее, потому что он может воззвать к жизненной необходимости. Как правило, это происходит тогда, когда он компенсирует ситуацию беспокойства, которую не могут разрешить никакие усилия разума. Мы знаем, что архетип может со страшной силой ворваться в жизнь как индивида, так и целой нации. Поэтому нет ничего удивительного в том, что его называют «Богом». Но поскольку люди не всегда пребывают в ситуации острого беспокойства или не всегда ощущают это беспокойство, то бывают более спокойные времена, когда появляется возможность для размышлений. Поэтому, когда изучаешь состояние одержимости или эмоционального приступа без предубеждения, то вынужден признать, что одержимость сама по себе не открывает ничего, что ясно и надежно характеризовало бы природу «фактора одержимости», хотя существенной частью этого феномена является то, что «одержимый» чувствует непреодолимую потребность высказывать решительные утверждения. (2, 588)
…Но для человека самоосмысление представляет собой наиболее трудную и неприятную задачу, коль скоро бессознательная сторона в нем преобладает. (16, 309)
Все, что является бессознательным у нас, мы обнаруживаем у соседа и соответственно этому с ним обходимся. Над ним больше не проводят опытов с ядом, его не сжигают на костре и не мучают, однако ему доставляют моральные страдания авторитетным менторским тоном. То, с чем в нем борются, – это, как правило, собственная неполноценность. (17, 175)
Рождение Спасителя равносильно великой катастрофе, ибо новая, могучая жизнь прорывается там, где нельзя было предполагать ни жизни, ни силы, ни возможности развития. Жизнь изливается из бессознательного, т. е. из той сферы психики, которую вольно или невольно люди не знают, и потому все рационалисты считают ее за ничто. Из этой непризнанной и отвергнутой сферы идет новый прилив силы, обновление жизни. Но что же означает эта непризнанная и отвергнутая сфера? Это все те психические содержания, которые, вследствие их несовместимости с сознательными ценностями, были вытеснены, т. е. все уродливое, безнравственное, неверное, нецелесообразное, негодное и т. д. То есть все то, что данному индивиду однажды показалось таким. И вот опасность заключается в том, что человек, поддаваясь той силе, с которою эти элементы появляются вновь, их новому и чудесному блеску, так увлечется ими, что отвергнет или забудет из-за этого все прежние ценности. То, что прежде презиралось, теперь становится верховным принципом, и то, что раньше считалось истиной, теперь считается ошибкой. Это перемещение ценностей равносильно разрушению прежних жизненных ценностей и, следовательно, подобно опустошению страны от наводнения. (18, 323)
Нет мужчины, который был бы настолько мужественным, чтобы не иметь в себе ничего женского. На деле скорее как раз очень мужественным мужчинам (хотя втайне и замаскированно) свойственна весьма нежная (часто не по праву называемая «женственной») жизнь чувств. Мужчине вменяется в добродетель в максимальной степени вытеснять женственные черты, так же как для женщины, по крайней мере до сих пор, считалось неприличным быть мужеподобной. Вытеснение женственных черт и склонностей ведет, естественно, к скоплению этих притязаний в бессознательном. Imago женщины (душа) столь же естественно становится вместилищем этих притязаний, из-за чего мужчина в выборе любимой частенько подвергается искушению желать ту женщину, которая лучше всего соответствовала бы особому типу его собственной бессознательной женственности, т. е. женщину, которая могла бы по возможности безоговорочно принять проекцию его души. Хотя такой выбор чаще всего воспринимается и ощущается как идеальный случай, но с таким же успехом этот выбор может оказаться воплощением его собственной сильнейшей слабости, с которой мужчина заключает на такой манер брачный союз у всех на глазах. (Вот чем объясняются некоторые столь странные браки!) (19, 254)
Научное кредо нашей эпохи… испытывает суеверную фобию перед фантазией. Но действительно то, что действует. Фантазии бессознательного действуют – на этот счет не может быть двух мнений. Даже самый смышленый философ может стать жертвой какой-нибудь совершенно идиотской агорафобии. Наша пресловутая научная реальность ни на йоту не защищает нас от так называемой ирреальности бессознательного. Нечто действует под покровом фантастических образов, независимо от того, дадим ли мы этому нечто доброе или бесславное имя. Это нечто действительно, и потому к его жизненным проявлениям следует относиться серьезно. (19, 288)
Неужели мировая война с ее ужасами еще не открыла нам глаза чуть пошире и мы все еще не видим, что наше сознание – вещь гораздо более дьявольская и извращенная, чем естественная сущность (Naturwesen) бессознательного? (21, 74)
Чем больше наблюдаешь за человеческой судьбой и замечаешь потайные пути, по которым она осуществляет свое действие, тем прочнее впечатление силы бессознательных мотиваций и ограниченности возможностей свободного выбора. (21, 114)
Нам бы хотелось верить в свою волю, в свою энергию, в то, что мы можем что-то сделать; но как доходит до дела, мы обнаруживаем, что способны на это лишь в определенной мере, ибо нам мешают эти маленькие дьяволы – комплексы. Комплексы – это автономные группы ассоциаций, имеющие тенденцию самостоятельно перемещаться, жить собственной жизнью, независимо от наших намерений. Я полагаю, что наше индивидуальное бессознательное, так же как и коллективное бессознательное, состоит из неопределенного (т. е. неизвестного) количества комплексов или фрагментарных личностей. (24, 75)
…рациональная культурная установка неизбежно переходит в свою противоположность, а именно – в иррациональное культурное опустошение[9]. Поэтому нельзя идентифицировать себя с собственным умом; потому что ведь человек не только разумен и таковым не будет никогда. Нужно, чтобы все школьные наставники твердо зарубили себе это на носу. Иррациональное не следует искоренять – оно не может быть искоренено. Боги не должны и не могут умереть. Я говорил прежде, что всегда в человеческой душе есть что-то наподобие верховной силы, и если это не идея бога, то это, вероятно, чрево, говоря словами ап. Павла. Этим я хотел бы выразить тот факт, что всегда какое-нибудь влечение или комплекс представлений объединяет в себе громадную сумму психической энергии, принуждая таким образом Я служить себе. Обычно Я пленено этим фокусом энергии в такой мере, что идентифицирует себя с ним и полагает, что оно вообще не желает ничего другого и что ему ни до чего другого нет дела. Однако именно так возникает страстное томление, мономания или одержимость, сильнейшая односторонность, которая грозит величайшими трудностями психическому равновесию. Без сомнения, такая способность к односторонности таит в себе возможность и некоторых достижений; вот отчего цивилизация ревностно старалась культивировать такие односторонности. Страсть, т. е. накопление и нагромождение энергии, которая оказывается стиснутой при таких мономаниях, есть то, что древние называли «богом», хотя и наше сегодняшнее словоупотребление делает то же самое. Не говорим ли мы: «Он создает себе кумира из того или из этого?» (5, 302)
Человеку нравится верить в то, что он хозяин своей души. Но до тех пор, пока он не способен контролировать свои настроения и эмоции или осознавать мириады скрытых путей, по которым бессознательные факторы вкрадываются в его мероприятия и решения, человек хозяином самого себя не будет. Эти бессознательные факторы обязаны своим существованием автономии архетипов. Современный человек защищает себя от сознания собственной расщепленности системой разделенных отсеков. Определенные области внешней жизни и поведения сохраняются, так сказать, в разных отсеках и никогда не сталкиваются друг с другом. (26, 92)
Эго, мнимая вещь, о которой мы якобы знаем больше всего, на самом деле является чрезвычайно сложным комплексом, полным непостижимых загадок. В самом деле, его можно даже определить как «относительно постоянную персонификацию самого бессознательного» или как зеркало Шопенгауэра, в котором бессознательное может видеть свое лицо. Все миры, которые когда-либо существовали до человека, физически находились «там». Но они были безымянным событием, а не определенной реальностью, поскольку там не было той минимальной концентрации также присутствовавшего там физического фактора, благодаря которой могло бы прозвучать слово, перевешивающее все Творение: это есть мир, а это есть Я! То было первое утро мира, первый восход солнца над первичной тьмой, когда зачаточный осознающий комплекс, эго, сын тьмы, осознанно расколол субъект и объект и тем самым низверг мир и себя в конкретное существование, дав ему и себе голос и имя. Сияющая масса солнца есть эго и его поле сознания –