Таким образом, если уж говорить о Цицероне как «выразителе», то он скорее представлял интересы и запросы умеренно консервативных и «интеллигентных» кругов римского господствующего класса. Его основной пропагандистский лозунг имел достаточно четко выраженный политический смысл и направление. Учение же о наилучшем государственном устройстве (главным образом в той его части, где речь идет о смешении некоторых элементов «простых форм»), как и учение о естественном праве (в той его части, где подчеркивается идея социальной общности и естественного стремления людей друг к другу), служило как бы теоретическим обоснованием пропагандистских лозунгов, которые использовались Цицероном в его повседневной политической практике.
8. Гражданская война. Диктатура Цезаря
В самом конце 50 г. Цезарь с весьма незначительной частью своих войск — всего один легион, 300 всадников, вспомогательные отряды — находился в Цизальпийской Галлии, на границе Италии, в том последнем городе, на который еще распространялась его власть проконсула, — в Равенне. Срок его полномочий истекал, а общее положение — как, впрочем, и ближайшие перспективы — было крайне сложным и неясным.
С одной стороны, позиции Цезаря безусловно укрепились. Галлия была окончательно покорена. В ходе этой борьбы Цезарь проявил выдающуюся энергию, военный и дипломатический талант. Не говоря уже о его походе за Рейн, во владения германцев, и о двух весьма эффектных экспедициях в Британию, наиболее громкую и заслуженную славу полководца принесла ему длительная, упорная борьба с антиримским восстанием, охватившим буквально всю Галлию. Оно началось в 52 г. под руководством вождя племени арвернов Верцингеторикса. Римские легионы, разбросанные по стране, оказались в тяжелом положении. Нападение Цезаря на Герговию, где укрепился Верцингеторикс, окончилось неудачей. После этого от римлян отпали даже их наиболее верные союзники — племя эдуев.
Только в конце 52 г. произошел перелом в пользу римлян. Верцингеторикс вынужден был отступить к городу Алезия, Цезарь немедленно последовал за ним и обложил город. Галльское ополчение пыталось выручить своего вождя, но его нападение на хорошо укрепленные позиции Цезаря не дало результатов, а голод принудил осажденных к сдаче. Союз галльских племен распался. Верцингеторикс был взят в плен и отправлен в Рим, однако окончательное покорение восставших потребовало еще около года борьбы.
Завоевание Галлии имело огромное значение. По подсчетам, приводимым Плутархом, Цезарь «за неполные десять лет войны в Галлии взял штурмом более восьмисот городов, покорил триста племен, сражался с тремя миллионами врагов, из которых один миллион уничтожил на поле боя и столько же захватил в плен». Если даже сведения Плутарха значительно преувеличены, то все же резонанс всех этих побед и походов в Риме был очень велик и очень повышал личный авторитет Цезаря. Кроме того, бесспорным, а возможно, и главным его выигрышем было приобретение опытной, закаленной в боях и преданной своему полководцу армии.
И все же положение Цезаря было далеко не бесспорным. Ситуация, сложившаяся в Риме, не сулила ему благоприятных перспектив. В сенате в это время длительно и бурно обсуждался вопрос о том, чтобы послать ему преемника. Дипломатическая борьба, разгоревшаяся вокруг этого вопроса, началась еще в 51 г. и продолжалась фактически весь 50 г. Цезарь желал сохранить свое наместничество вплоть до избрания его консулом — как это и было когда–то решено на совещании в Луке — и добивался права заочного выдвижения своей кандидатуры. Распустить войска и вернуться в Рим в качестве частного лица, как требовал обычай, — это значило повторить столь хорошо памятный ему опыт Помпея. Цезарь, однако, обладал способностью извлекать уроки если и не из истории, то хотя бы из недавнего прошлого.
Он шел и готов был идти на некоторые уступки, но все же до известного предела. Так, например, он был согласен распустить большую часть своих войск и передать новому наместнику Трансальпийскую Галлию, решительно настаивая на том, чтобы сохранить за собой до вступления в консульство Галлию Цизальпийскую и хотя бы два легиона. Сенат под давлением наиболее ярых противников Цезаря не желал идти навстречу этому предложению. Тогда народный трибун 50 г. Гай Курион, по слухам, подкупленный Цезарем, выдвинул требование, чтобы оба полководца, т.е. и Помпей и Цезарь, сдали свои провинции и войска. Только таким путем, утверждал Курион, может быть установлен прочный мир в государстве, ибо Помпей и Цезарь — враги, и успокоение наступит лишь тогда, когда они оба будут лишены власти и превратятся в частных лиц. Предложение Куриона, хотя фактически оно было выгоднее Цезарю, поскольку победа над Галлией дала ему огромные средства и небывалую популярность, тем не менее подкупало своей видимой справедливостью и объективностью. Поэтому результат обсуждения этого вопроса в сенате оказался довольно неожиданным: подавляющее большинство сенаторов поддержало проект Куриона. Однако консул Клавдий, дабы воспрепятствовать принятию решения, закрыл заседание, воскликнув: «Побеждайте, чтобы получить Цезаря деспотом!»
Столь непримиримая позиция противников Цезаря, и в частности самого Помпея, в значительной мере была основана на неправильной оценке соотношения сил, а иногда и на прямой дезинформации. Так, например, усиленно циркулировал слух, будто солдаты Цезаря, изнуренные бесконечными походами, тоскующие по дому, сразу же встанут на сторону Помпея, как только перейдут через Альпы. Когда в конце 50 г. Помпей, находившийся в Неаполе, заболел, к нему стали поступать со всех концов Италии выражения сочувствия, что было истолковано им как свидетельство его популярности и прочности положения. Этим, очевидно, объясняется и тот факт, что, считая войну неизбежной, он тем не менее всерьез к ней еще не готовился.
1 января 49 г. приступили к исполнению своих обязанностей консулы Корнелий Лентул и Клавдий Марцелл. Оба они были непримиримыми противниками Цезаря. Последний обратился к сенату с новым посланием, в котором, перечислив все свои заслуги перед государством, утверждал, что сенат не может лишить его права, дарованного ему римским народом, — домогаться консулата, не сдавая провинцию и войска. Одновременно он заявлял о своей готовности добровольно сложить все полномочия, но при условии, что тоже самое будет сделано Помпеем.
Вернувшийся 4 января из Киликии Цицерон напрасно искал возможностей примирения. «Когда я пожелал и, как полагаю, мог добиться этого, — писал он 12 января своему другу Тирону, — мне воспрепятствовали намерения определенных людей, ибо сторонники войны имеются как на одной, так и на другой стороне». И хотя Цицерон был не одинок и даже в самом сенате, как мы видели, многие предпочитали купить мир и спокойствие ценой некоторых уступок, примирительные предложения Цезаря снова не прошли. Более того, было принято решение о передаче провинций Цезаря Домицию Агенобарбу, главное командование в предстоящей неизбежной войне вручалось Помпею, по всей Италии объявлялся набор войск. Сторонники Цезаря, трибуны Марк Антоний и Квинт Кассий, пытались наложить вето на эти решения, однако им было предложено немедленно удалиться из сената, дабы не подвергаться оскорблениям. Оба трибуна в тот же день тайно, в одежде рабов, бежали из Рима, чем и дали Цезарю вполне благовидный предлог вступиться за их права.
Обычно из рассказа о знаменитом переходе Цезаря через Рубикон, когда он произнес историческую фразу: «Жребий брошен!», создается впечатление, что этот отчаянно смелый шаг был предпринят крайне решительно, без всяких колебаний. Конечно, это не так. Цезарь и готовился к войне, и страшился ее; он пытался избежать войны вплоть до последнего момента. Об этом свидетельствует прежде всего его многомесячный «торг» с сенатом, его готовность идти на довольно существенные уступки, наконец, его поведение перед самым переходом Рубикона. Светоний уверяет, что Цезарь, колеблясь, сказал: «Еще не поздно вернуться; но стоит перейти этот мостик и все будет решать оружие» — и только неожиданные и благоприятные предзнаменования подвигнули его на этот шаг. Другие древние авторы дают несколько иные варианты «исторических фраз», но почти все они в той или иной форме упоминают о колебаниях Цезаря. Так что если уж говорить о решительности, то скорее не до, а после перехода через Рубикон, после начала военных действий, т.е. речь должна идти не столько о решительности политика, сколько о решительности воина, полководца.
В этом смысле Цезарь оказался верен своей обычной и испытанной тактике: действовал быстро, смело, неожиданно. После перехода через Рубикон продвижение его войск по территории Италии было стремительным. В североиталийских городах он по существу не встретил сколь–нибудь серьезного сопротивления.
Когда известие о выступлении Цезаря дошло до Рима, там началась настоящая паника. Передавались самые невероятные слухи об огромной армии, которую он ведет с собой. У Помпея не было войск, главные его силы находились в Испании, проводимый набор еще не дал ощутимых результатов. Поэтому он принял решение покинуть Рим и призвал последовать его примеру всех, кому дороги родина и свобода. В страхе перед ожидаемыми проскрипциями с ним бежали оба консула, многие сенаторы, даже те, кто никогда не выступал против Цезаря. Цицерон, как проконсул, оказался в числе тех, на кого сенат возложил реализацию решения о чрезвычайном положении. Уже одно это обстоятельство предопределяло его принадлежность к сторонникам Помпея. По поводу доставшегося ему поручения он, однако, писал Аттику следующее: «Я стою во главе спокойного дела. Помпей хочет, чтобы над частью Кампании и морским побережьем я был наблюдателем, который ведал бы набором и важнейшими делами».
С момента бегства Помпея из Рима Цицерон весьма скептически относился ко всем его действиям, считая, что «наш Помпей ничего не сделал разумно, ничего храбро, наконец, ничего, что не противоречило бы моим советам и моему авторитету». Он сам «выкормил» Цезаря, возвеличил его и вооружил против государства. В данное время он пребывает в состоянии растерянности, для сопротивления Цезарю не хватает сил: «Мы позорно не подготовлены как в отношении солдат, так и денег». Но, понимая все это, Цицерон тем не менее считает необходимым поддержать Помпея и связать «свою судьбу с его судьбой». Одновременно он надеется сохранить х