На непредубежденный взгляд туземцы вели безнадежно варварский образ жизни. На самом же деле у них были зачатки того, что европейцы считали существенными признаками цивилизации: они строили поселки и даже города. Конфедерацию, которую они создали, признавали независимым государством с той же легитимностью, что и государства белых в Европе, а правитель этого государства наделялся божественными качествами:
Их великого императора зовут Поухатан… по причине своего могущества — и честолюбия в юности — величие и границы его империи он расширил сильнее, чем его предшественники в прежние времена… Он добрый старик, еще не дряхлый, хотя прожил много холодных бурных зим, во время которых терпеливо сносил многие неприятности и удары судьбы, возвеличив свои имя и семью; предполагают, что ему чуть меньше восьмидесяти лет… Удивительно, как столь варварский и нецивилизованный принц может демонстрировать такое могущество, которое часто вызывает благоговение и поражает тех, кто предстает перед ним; но таковы проявления его божественной природы, и хотя эти (и другие) язычники не видят света истины и не проникнуты благословенным духом Христа, я, однако, убежден, что в нем есть полезная набожность и необычность (дарованные, как и должно, царем царей), делающие его непосредственным божественным инструментом на земле.
«Подданные у его ног… делают все, что он приказывает, и стоит ему нахмуриться, трепещут самые великие»[1079].
Законы и обычаи христианства того времени не давали оснований для войны с этими людьми. Указания английского правительства колонистам насыщены жаргоном того времени, но под гладкой речью чувствуются колкости:
Если вы сочтете это удобным, мы считаем разумным, чтобы вначале вы удалили (от туземцев)… их… священников, захватив их врасплох и удерживая в качестве пленников, ибо они так окутаны туманом и бедствиями своего безверия и так приводят всех в ужас своей тиранией, будучи скованными смертными узами с дьяволом, что, пока они живы и отравляют умы, вы не добьетесь прогресса в своей славной работе и мира с ними у вас не будет. Мы не сочтем жестокостью или отступлением от милосердия, коль скоро вы обойдетесь с ними сурово и накажете вплоть до смерти, если это покажется необходимым или удобным[1080].
Модель, которую имели в виду англичане, очевидна: они собирались повторить завоевание Кортесом Мексики. Что касается правителя индейцев, то о нем в инструкции говорилось: «Если не удастся захватить его, сделайте его своим данником». Однако вначале переселенцам мешали некомпетентность и незнакомство с окружением. Мало кто из них разбирался в земледелии или строительстве, и единственным способом выжить для них стало милосердие индейцев. «Индейцы ежедневно давали нам, — признают переселенцы, — зерно и мясо, сколько могли выделить». Хозяева были сознательно снисходительны. «Мы можем выращивать растения везде, — как сообщается в отчете, говорили они, — и знаем, что вы не сможете жить, если мы не поделимся с вами урожаем и тем, что вам приносим»[1081].
Так соревнование не выиграть. И в конечном счете содержать так постоянную колонию невозможно. Мирная политика разваливалась — разрываемая взаимным неприятием англичан и хозяев, — когда поселенцами стал командовать человек типа Кортеса и разработал новый подход, агрессивный, безжалостный и бескомпромиссный. Джон Смит стал первым великим американским боссом, тираном, чей истинный нрав, жестокий, смелый и решительный, скрывала глянцевая оболочка диснеевского мифа. Он утверждал, что способен колдовством выманивать у индейцев богатства и женщин. Но настоящим средством содержания колонии для него стал ужас.
Как выразился один из его современников-колонистов: приказ из Англии был совершенно недвусмысленным — не оскорблять туземцев… но на беду они столкнулись с капитаном Смитом, который без дальнейших размышлений так с ними обошелся, что за одними гонялся по всему острову, других привел в ужас избиениями и заключением в тюрьму… Это вселило в них такой страх и покорность, что само имя капитана пугало их[1082].
Смит откровенно рассказывал о взаимных жестокостях, в которые вылились его отношения с индейцами, и приказал на картушах карты, иллюстрирующей его завоевание, изобразить картины насилия.
Подобную же тактику он применил и к тем колонистам, которые не подчинились ему. «Поскольку я обладаю всей полнотой власти, — объявил он, — вам придется подчиниться закону: всякий, кто не работает, не ест, за исключением больных или раненых. Ибо труд тридцати или сорока честных и старательных людей не должен идти на содержание ста пятидесяти ленивых негодяев».
Проницательные современники считали капитана Смита Мюнхгаузеном — фантастом, который создал себе репутацию обманом и писал романтические книги, где восхвалял себя и расписывал свои приключения. Когда прочитаешь его собственные рассказы о том, какую сексуальную энергию он проявил в гареме турецкого султана, ни за что не поверишь его утверждениям, будто Покахонтас его любила. Его рассказы вызвали появление нескольких сатирических поэм о «не знающе себе равных в доблести капитане Джоне», который —
Как чума, сражает оба пола,
Ибо ранит не только дам, но и рыцарей:
В юности он был так гладок лицом,
Что королева земли Нет думала, что он
Искусснейший брадобрей из Польши,
И он поистине был не любим богами,
Ибо оставил ее так нелюбезно…
Короче, трубы славы воспевают его деяния,
Хотя свинопас на его месте был бы более уместен[1083].
За время пребывания в плену у индейцев Поухатана Смит, как утверждалось, «так очаровал эти бедные души… демонстрируя им круглую форму земли, ход луны и звезд, причину смены дня и ночи, огромные размеры морей… что они сочли его пророком»[1084]. Кое-что в этом рассказе, возможно, правда (хотя он подозрительно напоминает утверждения о себе Колумба). При первой своей встрече с английскими захватчиками индейцы Виргинии действительно были изумлены астрономическими приборами: но автопортрет проницательного героя, силой интеллекта побеждающего врагов, очень древний литературный прием, который следует воспринимать со здоровым скептицизмом. Это часть легенды, которую сочинил о себе сам Смит. То, что он выделился среди первых виргинцев, свидетельствует только о том, как жалок был состав первой партии переселенцев. В совет его выбрали, потому что он один из немногих побывал на военной службе, наемником в Турции, и потому имел хоть какой-то нужный опыт.
Когда он пострадал при несчастном случае и был вынужден вернуться в Англию, колонисты обрадовались. «Дикари тоже поняли, что Смит уехал, восстали, уничтожали все и убивали всех встреченных»[1085]. Колония лишилась всего: безопасности, работы, еды.
Теперь нам всем не хватает капитана Смита, и даже самые большие его недоброжелатели сожалеют об утрате. Теперь мы не получаем от дикарей ни кукурузы, ни продовольствия, ни дани, одни только смертельные раны, нанесенные дубинками и стрелами. Что касается наших свиней, кур, коз, овец, лошадей и прочих животных, их пожирают наши командиры и офицеры; нам же достаются лишь жалкие объедки. Мечи, стрелы и многие вещи мы продаем варварам, чьи пальцы перепачканы нашей кровью: из-за жестокости местных жителей, несдержанности нашего губернатора и утраты наших кораблей через шесть месяцев из пятисот человек осталось не более шестидесяти бедняг. Невозможно описать, что мы вытерпели, но виноваты только мы сами, отсутствие у нас предусмотрительности, трудолюбия и управления, а не недостатки и бедность местности, как обычно полагают.
Новые поселенцы, приплывшие из Англии в мае 1610 года, увидели сломанные палисадники, раскрытые двери, снятые с петель ворота и пустые дома (обитатели которых умерли), разграбленные и сожженные… Если наши люди выходили за пределы блокгауза, их убивали индейцы; а внутри свирепствовали голод и болезни[1086].
Правление Смита было лишь временным средством. Подлинным спасителем колонии стал предприимчивый заядлый курильщик по имени Джон Рольф. Недовольный табаком, который курили виргинские индейцы, он в 1611 году додумался до доставки с Карибского моря семян испанского табака. Его идея сработала. В 1617 году было собрано двадцать тысяч фунтов табака. В 1622 году, как сообщалось, «все лето ничего не делали, только оборонялись и сажали табак, который здесь ходит как серебро, и многие, собирая и высушивая его, богатеют, но многие остаются бедными»[1087]. В этом году, несмотря на возобновление войны с индейцами, было выращено шестьдесят тысяч фунтов[1088]. В 1627 году Виргиния произвела полмиллиона фунтов табаку, а в 1669 — пятнадцать миллионов.
Табак сделал колонию жизнеспособной, но климат по-прежнему убивал приехавших сюда англичан: из пятнадцати тысяч человек, приплывших в Виргинию с 1607 по 1622 год, выжило всего две тысячи. Число индейцев уменьшалось из-за войн с колонистами и распространения незнакомых болезней, завезенных из Европы. В конечном счете оказалось, что рабочую силу может обеспечить только ввоз черных рабов. В колонии еще до упоминания о первом корабле, доставившем негров в 1619 году, были чернокожие: голландский военный «продал нам двадцать черномазых». В следующие несколько деся