Все это наводит на размышления. Даже сегодня такой тип земледелия технически крайне примитивен. Но во времена династии Шан он кормил, вероятно, самое плотное в мире население и позволял выводить в поле армии в десятки тысяч человек. Достаточно высокий урожай можно было получить только при смене полей: позже альтернативу просу, которой требовала подобная система, составили соевые бобы, но неизвестно, когда это произошло — возможно, не раньше середины первого тысячелетия до н. э., если доверять рассказу о том, что господин Хуан из Чи впервые привез бобы домой из военного похода против варваров джун в горах в 664 году[584]. Пшеница появилась очень поздно и всегда была запятнана чуждым происхождением: «та, что пришла»; в надписях об урожае пшеницы говорится как о принадлежащем соседним племенам, его следует уничтожать[585].
А рис? Символом изобилия и главным блюдом в меню он стал в процессе, неотделимом от создания самого Китая, — в процессе расширения и окультуривания, в котором силились две разных среды. Территория ранней китайской цивилизации чересчур холодна и суха для выращивания риса, и сегодня рис в больших количествах здесь можно выращивать только с применением современных средств агрономии. Дикие разновидности риса здесь росли, и, возможно, в течение тысячелетий небольшие участки с огромным трудом использовали для выращивания риса; но рис не мог соперничать с просом как основной продукт питания или как главная культура интенсивного земледелия. Жители долины Желтой реки признавали рис элементом кладовой цивилизации, но не выращивали его в больших количествах. Этнографы древнего Китая не оставили достоверных систематических описаний, но по дошедшим от них сведениям все-таки известно, каковы были варвары: они многосторонне передали жизнь китайцев. Они жили в пещерах и носили шкуры[586]. Они не говорили на понятном языке. И не выращивали рис, как племена предшественники колонистам на Янцзы у Цзинлинь Кана. Мир народов, выращивающих рис, во втором тысячелетии до н. э. был соблазнительным фронтиром.
Современные ученые много спорили о том, как лучше описать процесс создания Китая: как распространение во вне, расхождение от ядра Желтой реки к реке Янцзы или как объединение различных общин в бассейнах обеих великих рек, причем все эти общины в равной степени можно назвать «протокитайскими». Потребуется невероятное и героическое соединение добродетелей: опыта и объективности, — чтобы разрешить этот спор, но такая попытка кажется ненужной. Колонизационное движение кнаружи от Желтой реки достаточно очевидно; позднейшие поэты вспоминают о нем как о завоевании, которое охватило вначале долину Хуай, потом Янцзы, как в песне о герое примерно XI века:
Теперь мы владеем также Квеем и Мунгом
И пройдем до крайних границ на востоке,
Даже до государств у моря…
Племена хвае, мэн и ми,
И племена на юге —
Все поклянутся нам в своей верности[587].
По позднейшим воспоминаниям, войны и колонизация середины первого тысячелетия открыли «тысячи лиг до четырех морей»[588].
За этим обычным преувеличением скрывается подлинная экспансия, которая пронесла культуру бассейна Желтой реки до южных притоков Янцзы. Но колонисты и конквистадоры могли смешиваться с другими общинами в долгий период, на исходе которого человечество стало делиться на две категории, характерные для китайской этнологии на протяжении всей истории: на «китайцев» и на «варваров». Было бы неразумно предполагать, что империализм обязательно порождает государство с центральной властью в течение всего того периода, который мы считаем периодом складывания китайской культуры: между великой столицей Шан, размещавшейся вначале у Ченчу, затем во второй половине второго тысячелетия до н. э. переместившейся чуть севернее к Аньяну, и далекими форпостами и поселениями могло существовать много градаций власти. Последовательность династий — традиционно за два тысячелетия, до возвышения Ши Хуанди, их насчитывают три — возможно, говорит о соперничестве между государствами, примерно равными по силе, и об объединяющих завоеваниях. Однако в конечном счете Китай стал примером редкого развития: цивилизация, существующая без значительных перерывов и эмоционально отождествляемая с одним государством.
В смешении войны и мира цивилизация, рожденная на Желтой реке, постепенно распространялась на юг по равнинам, пересеченным лишь реками; со временем она пересекла горы и оказалась на территории с контрастным климатом, в бассейне реки Янцзы, где ранее наблюдалось некое параллельное развитие. Строители империи с севера вначале, еще до 1400 года до н. э., основали колонию в районе Панлончена, но она не интегрировалась в культурном отношении в мир Желтой реки до последнего тысячелетия до н. э. Здесь, на новых южных землях, в том, что должно было быть непроходимыми влажными джунглями, создавались поля для выращивания риса: для этого требовался огромный труд. Хотя колонисты принесли с собой новые разновидности растений и новые методы, их деятельность растворилась в существовавшей традиции влажного, болотистого региона в нижнем течении Янцзы, где рис выращивали по крайней мере с середины третьего тысячелетия до н. э., а может, и с 5000 года до н. э. Многочисленные орудия труда: затупленные каменные топоры, кости буйволов — говорят о том, как делалась эта работа[589]. Даже когда поля расчищены, их нужно постоянно вспахивать, разрыхлять и боронить. По ним надо прогонять стада буйволов, чтобы они размягчили и удобрили почву. Тем временам на горных склонах можно разбивать плантации чая и шелковицы.
Мы то, что мы едим, и возникновение значительной и долго просуществовавшей зоны возделывания риса сделало Китай таким, каков он есть. Хотя рис не самый совершенный источник питания — если ограничиться только одним видом пищи, картофель лучше, — но на его счету непревзойденный рекорд в успешном прокорме очень густого населения. И не только из-за его питательных свойств: рис как растение обладает дополнительными достоинствами. Он не поддается вредителям — в этом отношении он лучше зерна или хлопка, а хранится почти так же хорошо, как пшеница. Плодородность рисовых полей возобновляется, когда паводки приносят питательные вещества. Почва на таких полях мягкая и легко поддается обработке, а вода препятствует росту многих сорняков.
Слияние двух миров — влажного тепла и сухого холода, риса и проса — с тех пор создавало основу всех государств Китая. Если колонисты шли с севера и включали долину Янцзы в китайский мир, то агрономия и технология, на которые они опирались, приходили с противоположной стороны. В юго-восточной Азии задолго до того, как эти территории вошли в современный Китай, возделывание риса имело долгую историю, насчитывавшую не одно столетие и даже тысячелетие. Виды, наиболее пригодные для одомашнивания, первоначально, во время великого всемирного потепления, свыше десяти тысяч лет назад, росли вдоль южного края Гималаев. Современный уровень знаний позволяет считать, что земледельцы северного Китая вначале экспериментировали с видами азиатского юго-восточного происхождения и вместе с новыми дикими разновидностями вывели в теплом влажном климате Янцзы несколько сортов риса; возможно даже, что привлекательность риса и продолжавшееся последовательное высыхание северных земель стимулировали экспансию на юг во втором тысячелетии до н. э. Когда быстро созревающий рис в начале второго тысячелетия до н. э. был перенесен из юго-восточной Азии в долину Янцзы, производство могло удвоиться: можно было накормить население средневекового Китая, пережившего «демографический взрыв»[590].
Междуречье как модель цивилизации обладает двумя отличительными особенностями. Во-первых, если в других частях света цивилизации возникали и исчезали, история цивилизации в Китае поражает своей непрерывностью. Сегодняшняя культура Китая определенно восходит к той культуре, которая зародилась в бассейне Желтой реки около четырех тысяч лет назад. Ничего подобного нельзя сказать о Египте или Месопотамии и только с большими поправками — об Индии. Во-вторых, бассейны рек были подлинными «колыбелями», они не принимали цивилизацию откуда-либо извне. Перечень культурно значимых импортированных новинок очень скромен[591]. Отсюда и из иных центров, которые науке еще предстоит открыть, влияние цивилизации распространилось на другие народы. Это означает не то, что другие цивилизации усвоили представление об элементах цивилизованной жизни от Китая (хотя некоторые, несомненно, усвоили: Япония, Корея и юго-восточная Азия), но что народам, составляющим современный Китай, был передан общий «культурный пакет» в готовом виде. Рим совершил нечто подобное, «романизируя» варваров, как и средневековое латинское христианство, распространившее границы римского наследия на восток и на север (см. ниже, с. 541–547). Но Рим пал, а западное христианство никогда не отличалось политической общностью. В мире было множество долговременных влияний и трансформаций. Но ни один халифат не мог надолго объединить мусульман, как не было и продолжительного «единства англоговорящих народов».
Китай приобрел современный громадный размер — его население превосходит население всей Европы и Америки вместе взятых — не столько распространением культуры, сколько завоеванием новых народов и территорий: оба эти процесса по большей части неразделимы, и мирная ассимиляция слабого государства равносильна завоеванию. Согласно конфуцианской традиции, красноречиво представленной ловким чиновником XI века Оуяном Сю, цивилизация всегда побеждает в столкновениях с варварами. Варварский мир будет покорен, и, если его нельзя победить в войне, он будет поб