В соответствии с этой концепцией возник целый «город изображений» человеческого тела. В афинском и вообще в греческом искусстве почти не встречается пейзаж или натюрморт. Это всегда скульптурные и рисованные изображения людей. В Афинах они были на каждом шагу. В отличие от очерчивающего безопасные границы современного музея, где классические статуи пассивно стоят вдоль стен, там они присутствовали повсюду, играя свою роль в мире живых и населяя его почти на равных правах с последними. Вообразите площади и тенистые святилища, заполненные людьми не только из плоти и крови, но и из мрамора и бронзы. Представьте гимнасии, где упражняются обнаженные молодые атлеты, а ими любуются не только поклонники, но и ряды скульптурных атлетов, с точки зрения греков, столь же прекрасных. И наконец, вообразите мужчин на пирах или женщин, сидящих за прялкой либо ткацким станком, перед глазами которых постоянно находится характерная, красная с черным, афинская керамика с изображениями бытовых сцен, отражающих социальные роли жителей Афин.
Как бы великолепны ни были эти изделия, ставшие теперь бесценными музейными экспонатами, большая их часть изначально была домашней утварью, которая стояла на кухонной полке в каждом афинском доме. Примерно с 600 года до н. э. эти горшки и кувшины начали изготавливать тысячами, и не художники, а конкурировавшие между собой ремесленники квартала гончаров Керамейкос (от названия которого и произошло слово «керамика»). Сочные цвета получались в результате производственного процесса, включавшего многократный обжиг при разных температурах и бережное нанесение на поверхность разного рода ангобов. Именно эти горшки, украшенные фигурами людей, сделали изображение человеческого тела повсеместным в Афинах, а затем и во всем западном мире и за его пределами.
Два очень непохожих друг на друга образца, датирующиеся V в. до н. э., демонстрируют, как работают изображения, и указывают на важные связи между античным зрителем и фигурами на керамике. Больший по размеру (рис. 9) — охлаждающий сосуд для вина. Такие ставили на стол во время мужских пиршеств (неясно, держали ли в нем вино и потом опускали его в сосуд с холодной водой или же там была холодная вода, в которую погружали сосуд с вином). Меньший (рис. 8) — обычный кувшин для воды, которым, судя по виду, пользовались постоянно. Но изображения на них не просто украшение, а нечто намного большее, и не просто демонстрация эстетического интереса к человеческому телу или желания запечатлеть окружающий мир. Не сказать, чтобы это была кампания по общественному воспитанию, однако все вместе такие сосуды рассказывали афинянам, что значит быть афинянином. Их можно сравнить — несмотря на очень разный контекст — с посылами западной рекламы 1950-х гг. и более поздней, предлагающей путь к идеальной жизни посредством визуальных образов потребительских товаров.
На кувшине для воды мы видим идеальную афинскую женщину. Она состоятельна. Она сидит, а рабыня или служанка передает ей ребенка. В ногах у женщины корзина с шерстью. В целом это дает ответ на вопрос: в чем заключалось предназначение жен афинских граждан? В том, чтобы рожать детей и прясть шерсть. Кувшин, который, весьма вероятно, был частью женского домашнего мира, предлагает образец того, какой должна быть жена афинянина.
8. Это наглядное изображение того, какой роли ожидало от привилегированной женщины афинское общество. Она должна была ткать и рожать детей (хотя могла при этом рассчитывать в хозяйстве на помощь рабыни, которая здесь передает ребенка своей госпоже).
Не таков охлаждающий сосуд для вина. Он украшен изображениями сатиров, мифических созданий, наполовину людей, наполовину животных (на что указывают их козлиные уши и хвосты). Все они пьяны. Один из них поставил свой кубок на совершенно неподходящую часть тела и пытается удержать его в равновесии (это настолько шокировало ханжеских музейных хранителей Викторианской эпохи, что они закрасили эрегированный пенис, так что трюк стал выглядеть еще менее правдоподобно — кубок парил в воздухе). Другому сатиру вино льется из кожаного бурдюка прямо в рот, что можно считать античным эквивалентом выпивания виски из горла бутылки.
Каков был посыл этих изображений, адресованных пирующим мужчинам? Заманчиво увидеть в этом нечто вроде современного предостережения на пачке сигарет: как бы хорошо вы ни проводили время, не пейте слишком много, не то превратитесь в грубое, буйное существо, которое здесь изображено. Однако эти сосуды предназначались не просто для передачи «правительственных сообщений». Нарисованные на них изображения поднимали значительно более важные проблемы. Если кувшин для воды рассказывал афинянкам, какими должны быть женщины, то охлаждающий сосуд для вина обращался к более сложным вопросам, где проходит граница между цивилизацией и ее отсутствием, между человеком и животным, и к вопросу о том, сколько вина нужно выпить, чтобы превратиться в зверя, где и как провести черту между цивилизованным гражданином и такими, как сатиры, которые жили вне города, в нецивилизованной дикой природе.
9. Получеловеки-сатиры нарушают многие правила «цивилизованного» мужского пития. Употребление чистого алкоголя считалось не просто проявлением неумеренности — оно попирало общепринятое представление, что вино надо разбавлять водой.
В этот ранний период своей истории Афины активно изобретали сами себя, свои правила и обычаи. Не имея готовой модели, афиняне создавали саму идею того, что значит жить вместе в городском сообществе. Афинская драматургия, историческая наука и (несколько позже) философия показывают, насколько занимали авторов того времени вопросы, что такое гуманизм, как должен вести себя гражданин и что можно считать «цивилизацией». Но их представление о гуманизме большинству из нас не понравилось бы. Оно глубоко гендерно и жестко иерархично. Не случайно, например, рабы, изображенные на афинской керамике, буквально вполовину меньше афинских граждан. И в нем явно высмеиваются те, чьи лица, тела или привычки так или иначе не вписываются в «норму», — от чужаков-варваров до старых и уродливых, толстых и обрюзглых. Визуальные образы — людей ли, получеловеков ли — хочешь не хочешь, также играли важную роль в этой полемике, служа рекламой, т. е. показывая людям, которые смотрели на них, какими им следует быть, как надо себя вести и как выглядеть.
10. Дурацкие трюки пьяных сатиров намекают на их сексуальную распущенность — в их обществе ни одно живое существо не может чувствовать себя в безопасности.
11. Изображение атлета и его раба на кратере (сосуде для смешивания вина и воды) V в. до н. э. наглядно демонстрирует иерархию. Крошечный раб склоняется к ногам своего господина, который с силой опирается о его голову.
То, что мы видим здесь, — визуальные образы, создающие одно из представлений о цивилизованном человеке. Но в этом есть и нечто большее.
Отображение потери: из Греции в Рим
Керамейкос, квартал гончаров в Древних Афинах, был местом, где сталкивались два совершенно разных вида изображений человеческого тела — и две совершенно разные функции этих изображений. Расписная керамика, часть повседневной жизни афинян, встречавшаяся всюду — и на пирах, и в кухне каждого дома, производилась близ одного из главных городских кладбищ, в тесном соседстве с памятью о прошлом и с мраморными памятниками умершим. Изображения помогали афинянам не только жить в обществе друг друга, но и удерживать в обществе живых своих мертвецов. Одна из самых важных функций древней — как и современной — скульптуры заключалась в том, чтобы служить своего рода противоядием от смерти и потери.
Ни одно изваяние не убеждает в этом так, как мраморный памятник молодой женщине, обнаруженный в 1970-х в окрестностях Афин. Ее имя высечено на подножии — Фрасиклея, что означает «знающая о собственной славе». Созданное около 550 г. до н. э., это изваяние считается одним из красивейших надгробных памятников античного мира. Девушка навечно облачена в лучшее свое узорчатое платье. Сохранившиеся следы красного пигмента напоминают о том, что большинство статуй в Древней Греции были ярко, даже чересчур ярко, раскрашены. А странная улыбка девушки, которая так часто встречается у ранних греческих скульптур, словно обещает «настоящую жизнь» в мраморе. Ибо во всем мире улыбаются только живые люди.
12. Памятник Фрасиклее — одна из самых значимых находок в греческой скульптуре за последние полвека. Попытки реконструировать первоначальный внешний вид ее платья показали, что оно было расписано яркими красками, украшено розеттами и металлическими пластинами (рис. 37). Вопреки традиции на подножии указано имя скульптора: Аристион с греческого острова Парос.
Во Фрасиклее особенно примечательно то, как она завладевает вниманием зрителей — даже сейчас. Она смотрит прямо перед собой и приглашает нас взглянуть на нее в ответ. В ее руке цветок — и неясно, собирается ли она оставить его себе или, может быть, вручить нам. Подпись внизу говорит о том, что это погребальная статуя, и в выбитых в камне словах звучит живой голос девушки: «Меня всегда будут называть девой, ибо я получила это имя от богов вместо замужества». Что означает: «Я умерла до дня своей свадьбы». Как я выгляжу? Она обращается к нашим чувствам и пробуждает их, и это ощущение встречи с живым человеком, с самой Фрасиклеей, возникает даже сейчас.
Фрасиклея без колебаний встречается со смертью, решительно отказываясь быть забытой. Но может ли изображение человека в самом деле избавить от чувства утраты или хотя бы на миг заглушить его? Именно ради этого через несколько веков после Фрасиклеи, примерно в то же время, когда Адриан прибыл к статуе Мемнона, создавались портреты жителей римского Египта (так называемые фаюмские портреты. — Прим. пер.). Выглядящие поразительно современно, они являют собой свидетельство существования традиции рисованных портретов в классическом мире. Таких свидетельств почти не осталось, разве что в тех немногих местах, где климатические условия способствовали многовековой сохранности дерева и красок (главным образом это Египет). Удивительно, что при написании этих портретов использовались многие приемы, которые мы привыкли видеть на изображениях нашего времени: игра светотени, тонкие блики в глазах. На первый взгляд кажется, что эти портреты предназначены для то