[449]. В своем леденящем душу ультиматуме фон Трота на ломаном гереро пояснил, что на практике означала немецкая расовая теория:
Я – великий генерал немцев. Я обращаюсь к вам, гереро, тем гереро, которые больше не под немцами [то есть больше не являются немецкими подданными]… Вы, гереро, должны теперь оставить эту землю – она принадлежит немцам. Если вы не сделаете этого, я уничтожу вас при помощи Groot Rohr [больших пушек]. Любой на немецкой земле будет убит из ружья. Я не буду брать в плен женщин или больных, а прогоню их вслед за их вождями или убью их из ружья. Вот мои слова народу гереро.
Великий генерал могущественного немецкого кайзера Трота[450]
Битва при Ватерберге 11 августа 1904 не была битвой: то была бойня. Гереро стояли большим лагерем. Заметив немецкие колонны, они ждали переговоров. Вместо этого фон Трота окружил их. Начался артиллерийский обстрел. Мужчин, женщин и детей косили пулеметы Максима. Как фон Трота, по-видимому, и планировал, оставшиеся в живых гереро бежали в пустыню Омахеке (по словам генерала – “навстречу своей гибели”). Колодцы на краю пустыни были взяты под усиленную охрану. Согласно донесению из Юго-Западной Африки, “безводная Омахеке должна довершить начатое германским оружием – истребление гереро”. Фон Трота выразился столь же откровенно: “Я полагаю, что этот народ… должен быть уничтожен”[451].
Немцы полагались не только на пустыню. Гереро, не участвовавших в восстании, выследило шутцтруппе, колониальное ополчение, девиз которого звучал так: “гнать их, вешать, расстреливать, пока все не сгинут”[452]. Африканцев, которых не убили на месте (главным образом женщин и детей), согнали в 5 концентрационных лагерей. Позднее к ним присоединились нама. Они совершили ошибку, примкнув к антинемецкому восстанию, и еще большую ошибку, поверив обещаниям, что им сохранят жизнь, и сложив оружие. Немецкие концлагеря отличались от устроенных англичанами в Южной Африке во время Англо-бурской войны. Шла партизанская война, и англичане стремились расстроить ряды буров. Ужасающе высокая смертность явилась непреднамеренным следствием антисанитарных условий. В Германской Юго-Западной Африке военные действия уже закончились, и концлагеря стали лагерями смерти. Больше прочих прославился остров Акул близ Людерица.
Лагерь был разбит в дальнем конце острова, где ветры дули сильнее. Практически лишенных жилья, одежды и пищи заключенных заставляли строить насыпь, стоя по пояс в ледяной воде. Тех, кто прерывал работу, надсмотрщики беспощадно избивали плетьми из кожи носорога. Миссионер Август Кульман посетил остров Акул в сентябре 1905 года. Он с ужасом наблюдал, как истощенной заключенной выстрелили в бедро и в руку (она умерла) лишь за то, что женщина пыталась найти воду. В сентябре 1906 года – марте 1907 года погибло 1032 из 1795 узников острова Акул. Уровень смертности составил около 80 %. До восстания насчитывалось около 80 тысяч гереро, после него – 15 тысяч. Нама было 20 тысяч. В 1911 году, согласно переписи, их осталось менее 10 тысяч. Лишь Ую нама пережили пребывание в лагере. К 1913 году на землях гереро и нама, конфискованных в соответствии с императорским указом (декабрь 1905 года), число немецких поселенцев почти утроилось и достигло 15 тысяч человек. Положение выживших гереро и нама было не лучше рабского. Их жестоко наказывали за малейшее неповиновение[453].
Страдания народов Юго-Западной Африки на этом не закончились. Будто не удовлетворившись почти полным истреблением гереро и нама, немцы мучили этих людей во имя “расовой гигиены”. По крайней мере один врач проводил смертельные эксперименты на заключенных в Юго-Западной Африке. В 1906 году в рамках “расово-биологических исследований” было проведено 778 вскрытий трупов. Черепа отослали в Германию для дальнейшего исследования. Невероятно, но женщин-заключенных заставляли очищать эти черепа осколками стекла[454].
Ойген Фишер был одним из многих немецких ученых, чрезвычайно интересовавшихся новомодной областью расовых исследований. Заинтригованный рассказами о рехоботских бастерах[455], метисах из Юго-Западной Африки, Фишер отправился туда на 2 месяца. Он обмерил их с головы до пят, изучал их лица. В 1913 году он опубликовал свои выкладки и разрекламировал эту работу как первую попытку приложить к изучению человека принципы передачи наследственных признаков Грегора Менделя. “Бастарды”, как выразился Фишер, в расовом отношении превосходили негров, но не белых, и могли бы оказаться полезны в качестве колониальных полицейских или мелких чиновников. Но дальнейшей метизации, по мнению Фишера, нужно избегать: “Мы знаем абсолютно точно, что все без исключения европейские народы… впитавшие кровь менее ценных рас (и только слепые фанатики могут отрицать, что чернокожие, готтентоты [нама] и многие другие менее ценны [чем белые]), заплатили за это духовным [и] культурным упадком”[456]. К этому времени в Германской Юго-Западной Африке уже действовал ряд законов против смешанных браков.
В Германии такие представления разделяли далеко не все. Социалисты и католики протестовали против того, что творила в Африке их якобы цивилизованная страна[457]. Даже теоретик колониальной экономики Пауль Рорбах осудил политику фон Трота, указывая, что Юго-Западная Африка просто не сможет обойтись без африканцев-работников[458]. Все же остается вопрос: не была ли Юго-Западная Африка полигоном для подготовки к будущему, гораздо более масштабному геноциду?[459] Не случилось ли (как предположил Конрад в “Сердце тьмы”) так, что скорее Африка превратила европейцев в дикарей, чем европейцы принесли цивилизацию в Африку? Где было настоящее сердце тьмы? В Африке? Или у европейцев, которые использовали ее как лабораторию для псевдонауки, которая наряду с коммунистической идеологией стала самой опасной статьей экспорта западной цивилизации?[460]
За жестокость к африканцам европейцев ждала ужасная расплата: расовая теория была слишком заразной, чтобы коснуться лишь колониальной периферии. В начале нового века она вернулась в Европу. Западной цивилизации предстояло столкнуться с самым опасным противником: с собой.
Война, начавшаяся в 1914 году, была не войной нескольких европейских стран: то была война мировых империй. Она шла в рамках западной цивилизации и стала первым признаком того, что Запад несет семена собственного разрушения. В той войне Запад применял “приложения-убийцы” шире, чем в любом предыдущем конфликте. Индустриальная экономика обеспечивала средствами механизированного разрушения. Медицина также сыграла свою роль в кровавом спектакле тотальной войны.
Ни на одном театре военных действий не было сложностей с коммуникациями серьезнее, чем в Африке. В отсутствие развитой железнодорожной сети и надежных вьючных животных здесь имелось лишь одно решение логистических проблем: люди. В Первой мировой войне участвовали более 2 миллионов африканцев – почти все в качестве носильщиков и санитаров. И хотя вспомогательные части, о которых часто забывают, находились вдали от полей Фландрии, они действовали в таком же аду, как и солдаты на передовой в Европе. Мало того, что они недоедали, были измождены, воевали далеко от дома – они в той же степени страдали от болезней, как и их белые господа. Около 1/5 африканцев, служивших носильщиками, погибли. Многие стали жертвами дизентерии, потрепавшей все колониальные армии, воевавшие в тропиках. В Восточной Африке 3156 англичан погибли, исполняя свой долг (менее трети – от действий противника). Если прибавить чернокожих солдат и носильщиков, сумма британских потерь превысит 100 тысяч человек[461].
Как мы видели, оправданием господства белых в Африке служило то, что они несли блага цивилизации. Однако война, охватившая африканские колонии Германии (Тоголенд, Камерун, Восточную и Юго-Западную Африку), сделала эти притязания смехотворными. “За собой мы оставляем разоренные поля, пустые склады и, в ближайшем будущем, голод, – писал Людвиг Деппе, немецкий военный врач, служивший в Восточной Африке. – Мы более не носители культуры. Наш путь отмечен смертью, разграбленными и обезлюдевшими деревнями, подобно тому, как это происходило при продвижении наших и вражеских армий во время Тридцатилетней войны”[462].
Ситуация на фронтах Первой мировой войны складывалась патовая. На Западном фронте французам и англичанам нужно было выбить немцев с хорошо укрепленных позиций, и преимущество здесь было у оборонявшихся. (По-видимому, это положение дел можно назвать самой масштабной осадой в истории.) В тупик зашли и военные действия на Итальянском фронте: в Трентино и долине реки Изонцо итальянцы не могли разбить австрийцев. Боевые действия на Востоке шли гораздо активнее, но и здесь преимущество было у Германии, несмотря на грубые ошибки ее союзника – Австро-Венгрии. Попытки найти выход из тупика, открывая новые фронты – Дарданеллы, Салоники, Месопотамия, – привели к плачевным результатам. При этом ни у одной из сторон не существовало чудо-оружия вроде атомной бомбы. Широко применялись отравляющие газы. Они причиняли сильный урон, но не могли переломить ход войны. Подводные лодки вредили британской торговле, но не были способны остановить ее. Весной 1917 года, когда шла война на истощение, будущее Франции казалось мрачным. Мятеж и революция в России в феврале дали Германии шанс победить на Восточном фронте. США, еще с 6 апреля находившиеся в состоянии войны с Германией, по крайней мере полгода не оказывали почти никакого влияния на обстановку на Западном фронте. И после ошеломляющих потерь в битве при Вердене (1916) французское правительство было глубоко обеспокоено нехваткой людей. Уменьшение среднего размера семьи началось во Франции раньше, чем в других местах (возможно, потому, что француженки лучше разбирались в сексе, а контрацепция для них была доступнее), и молодых французов было значительно меньше, чем немцев. Уже к концу марта 1917 года погибло или попало в плен около 1,3 миллиона французов. В целом французские военные потери были почти вдвое выше английских: погиб почти каждый восьмой француз 15–49 лет. “Налог кровью”,