В 1921 году два кронпринца – Хирохито, будущий японский император Сёва, и Эдуард, принц Уэльский, будущий Эдуард VIII – сфотографировались вместе. Троны, которые им предстояло унаследовать, отстояли друг от друга, вероятно, наиболее далеко. И все же перед фотоаппаратом они выглядели более или менее одинаково – усилиями фирмы “Генри Пул и К°” с Севил-Роу. Японский кронпринц приехал в Лондон за покупками к свадьбе. Накануне представитель Генри Пула приехал в Гибралтар, чтобы снять с Хирохито мерки и отправить их телеграфом в Лондон. В архиве ателье 1921 года значится огромный заказ на имя Хирохито: военные мундиры, расшитые жилеты, смокинги, визитки. Читаем, например, в книге заказов: “Высшего качества костюм из кашемира, костюм из синей ткани, полосатый фланелевый костюм”[560]. Хирохито был далеко не единственным высокопоставленным заказчиком английских костюмов. В ателье “Генри Пул и К°” хранятся тысячи выкроек костюмов, сшитых для разных людей, от последнего эфиопского императора Хайле Селассие I до последнего русского царя Николая II. Самым преданным клиентом Пула был Джитендра Нараян, махараджа Куч-Бихара: количество сшитых для него костюмов превысило тысячу. В любом случае цель была одна и та же: одеться как английский джентльмен (и будь прокляты “костюмы мира”). О многом говорит тот факт, что японское слово себиро, обозначающее мужской костюм, – не что иное, как искаженное “Севил-Роу”. И сейчас лучшие костюмы, которые шьют в Токио, выглядят как английские (здесь-то и кроется популярность марки “Эйкокуйя”, в переводе “английский магазин”). Англофилы в районе Гиндза, токийском аналоге Вест-Энда, ищут “Итибанкан”, открытый портным, который изучал ремесло на Севил-Роу.
Модная революция в Японии свершилась в 70-х годах XIX века. Следовавшая лозунгам бунмей кайка (“цивилизация и просвещение”) и фукоку кёхей (“богатая страна, сильная армия”) имперская элита эпохи Мэйдзи сменила самурайское одеяние и кимоно на европейские костюмы и платья. Эта перемена была вдохновлена двухлетней поездкой по США и Европе (1871–1873) посольства во главе с министром Ивакура Томоми. Последний вынужден был признать, что после веков добровольной изоляции “наша цивилизация во многих отношениях уступает их цивилизации”[561]. Уже в 1853–1854 годах, когда “черные корабли” американского коммодора Мэттью К. Перри открыли Японию для внешней торговли, японцы изо всех сил пытались понять, как Запад стал богаче и сильнее. Путешествия на Запад (практика настолько обычная, что она вдохновила японцев на создание настольной игры сугороку) вызвали еще больше вопросов. Может быть, секрет успеха кроется в политической системе? В образовании? Культуре? В модах? Растерявшиеся японцы решили рискнуть. Они скопировали все, начиная с конституции (1889) в духе прусской и заканчивая британским золотым стандартом (1897). Все институты Японии были переделаны на западный манер. Солдат муштровали как немецких, моряков – как английских. Как в Америке, открылись государственные начальные и средние школы. Японцы стали есть говядину, прежде бывшую табу, а радикалы предлагали даже отказаться от родного языка в пользу английского.
Однако самое заметное изменение произошло в облике японцев. Все началось в 1870 году с судебного запрета на чернение зубов и выбривание бровей. Министры начали стричься по западной моде. Императорский указ 1871 года предписал высшим чиновникам облачиться в ёфуку – сюртук и белую рубашку с жестким воротничком. К 1887 эта форма одежды стала обычной для государственных служащих[562]. Год спустя по совету приближенных император (прежде, по традиции, сидевший за ширмой) впервые появился на публике, одетый, по словам австрийского посла, в “странный европейский мундир, наполовину морской, наполовину дипломатический”: фрак, расшитый золотом[563]. Переодеться пришлось и военным. Новое обмундирование японских моряков было похоже на английское. Сухопутные силы первоначально вдохновлялись примером французов, а позднее – пруссаков[564]. Знатные японки начали носить западные платья в 1884 году, когда они начали принимать иностранных гостей в павильоне Рокумэйкан[565], хотя дома они продолжали носить кимоно. Даже детская одежда не избежала западного влияния: мальчиков, обучавшихся в элитарных частных школах, одели в форму в прусском стиле. Форма для девочек появилась в 20-х годах – и не слишком с тех пор изменилась. Никто не перенимал новый западный вид более рьяно, чем Окубо Тосимити, один из “главных архитекторов” революции Мэйдзи. Вот с юношеской фотографии на нас смотрит гордый самурай со скрещенными ногами, в просторной одежде и с мечом. А вот Окубо Тосимити на стуле в элегантном черном фраке, с цилиндром на коленях. Когда делегация, которую возглавлял Окубо Тосимити, прибыла в 1872 году в Великобританию, газета “Ньюкасл дейли кроникл” сообщила, что японские “джентльмены были одеты в обычные утренние костюмы для визитов, и, если не считать цвет их лиц и восточные черты, их едва ли можно было отличить от английских спутников”. Семнадцать лет спустя, в день принятия новой конституции, японский император появился в мундире европейского фельдмаршала, императрица – в сине-розовом вечернем наряде, а министры – в черных кителях с золотыми эполетами[566].
Некоторых японцев отталкивало обезьянье подражание западной моде (западные карикатуристы иногда даже изображали вестернизированных японцев в виде обезьян)[567]. Самоуничижение вызывало отвращение и у традиционалистов. 14 мая 1878 года на Окубо, направлявшегося на заседание Государственного совета во дворец Акасака в Токио, напали семеро самураев. Смертельный удар в горло был такой силы, что меч убийцы застрял в земле[568]. Омура Масудзиро, реформировавший армию в эпоху Мэйдзи, также пал жертвой традиционалистов (они представляли реальную угрозу для прозападных министров до 30-х годов XX века). Но дороги назад не было. Хотя японцы оставались приверженцами бусидо, большинство принимало доводы Окубо о том, что вестернизация необходима, если Япония желает достичь равноправия с европейскими и американской империями при заключении торговых и вообще международных договоров[569]. По словам хорошо осведомленного западного наблюдателя, мотивы японцев были совершенно ясны:
Они стремятся к тому, чтобы с ними обращались как с людьми, с джентльменами, как с равными людям Запада. Они знали, что к ним, к их стране никогда не будут относиться серьезно, если они будут продолжать носить свой прежний костюм. Очень скоро мы заметили перемены в одежде не только солдат и самураев, но и чиновников и даже самого микадо… Эта революция в одежде сильно способствовала всемирному признанию Японии полноправным членом содружества наций[570].
Японцы поняли, насколько мощным двигателем перемен была западная одежда. Это больше, нежели смена имиджа: Япония стала первым незападным обществом, подвергшимся преобразующему влиянию Промышленной революции.
Распространение нового дресс-кода совпало с быстрым развитием японской текстильной промышленности. В 1907–1924 годах число хлопкопрядильных фабрик в Японии удвоилось (с 118 до 232), число веретен увеличилось более чем втрое, а ткацких станков – всемеро[571]. К 1900 году в текстильном производстве было занято 63 % фабричных рабочих Японии[572]. Десятилетие спустя страна стала единственным в Азии нетто-экспортером текстильной нити, пряжи и тканей. Объем ее экспорта даже превысил немецкий, французский и итальянский. Безусловно, производительность труда японских текстильщиков была наивысшей в Азии: в 1907–1924 годах в хлопчатобумажной промышленности она выросла на 80 % – несмотря на то, что (вспомним картину Адати Гинко 1887 года) здесь в основном трудились женщины, средний возраст которых составлял 17 лет[573]. Для таких фирм, как “Канегафути”, годы, предшествовавшие Великой депрессии, стали временем бума, а прибыль на капитал тогда достигала 44 %[574]. Японцы, не только носившие западную одежду, но и производившие ее, разрушили монополию Запада в обрабатывающей промышленности.
Как и на Западе, один индустриальный прорыв вел к другому. Первая в Японии железная дорога, спроектированная англичанами, в начале 70-х годов XIX века соединила Токио и Йокогаму. Вслед за Токио (район Гиндза) японские города стали обзаводиться телеграфными линиями, уличным освещением, железными мостами и кирпичными стенами вместо бумажных. Четыре конгломерата-дзайбацу – Мицуи, Мицубиси, Сумитомо и Ясуда – стали основными игроками в экономике страны. Японцы под руководством англичан очень скоро перешли от покупки паровозов к их постройке[575]. В 1929 году олдемская компания “Братья Платт”, почти сто лет лидировавшая на рынке текстильного оборудования, уже платила отчисления японским держателям патента на автоматизированный ткацкий станок Тойода[576].
Ни одна другая азиатская страна не перенимала западный образ жизни охотнее, чем Япония. Националисты в Индии после 1947 года, напротив, придерживались местной манеры одеваться: от набедренной повязки Махатмы Ганди до пиджаков а-ля Неру и сари Индиры Ганди. Этот символический отказ от западной моды объясним: английские протекционизм и высокая производительность разорили индийскую кустарную ткацкую промышленность. При этом индийцы, в отличие от японцев, не спешили пользоваться достижениями Промышленной революции. Англичане не прятали новую технику, а напротив, распространяли ее. В Индии текстильные фабрики, паровозы и железные дороги появились раньше, чем в Японии. К началу XX века текстильное оборудование и уголь