В Средние века развитие получили два основных типа танца: бхаратанатья, который является древнейшим индийским танцем, созданным, согласно преданию, мудрецом Бхаратой, и катхакали, начавший складываться в IX в. и достигший своего апогея только в конце средневекового периода, под властью мусульман.
Бхаратанатья, универсальный индийский танец, в основном черпает свое вдохновение в легендах о Натарадже, Кришне и Радхе. Оркестр, состоящий из вины, барабана, флейты и певцов, объясняет тему жестов танцовщицы, которая на сцене всегда одна. При этом струнные и духовые инструменты задают интонацию, барабаны отбивают такт в соответствии с голосовыми модуляциями певцов, которым соответствуют движения ног. Если бхаратанатья — танец утонченный и полный нюансов, то катхакали более экспрессивен. Этот драматический танец, возникший на юго-западе Индии, в Керале, инсценирует эпизоды «Рамаяны» и «Махабхараты». Труппа катхакали насчитывает около тридцати человек: танцоров, музыкантов, певцов. Каждый персонаж имеет свою маску, сделанную из рисовой муки и извести, очертания которой соответствуют определенному психологическому состоянию; боги обычно были раскрашены в зеленый цвет, демоны — в красный или черный; костюмы тяжелы и роскошны. Оркестр состоит из барабанов, флейт, вин, тарелок и гонгов; танцора сопровождает пара певцов, которые объясняют движения его тела. Позже только члены низших каст танцевали публично, но, по-видимому, изначально занятия танцами не знали никаких социальных табу, за исключением, возможно, лишь запрета для брахманов, совершавших жертвоприношения.
Глава 9 ЯЗЫК И ЛИТЕРАТУРА
ЯЗЫК
Уже давно общепризнанно, что санскрит является далеким родственником всех европейских языков, за исключением финского, эстонского, венгерского, турецкого и баскского. Все другие европейские наречия восходят к общему предку, созданному на основе различных диалектов, на которых четыре тысячи лет назад говорили степные племена южной России.
Связь, существующая между санскритом и западными языками, подтверждается неоспоримым сходством таких, например, слов, как pitri и французское рёге (отец) или matri и теге (мать), и можно привести тысячи подобных примеров. Так, санскритское слово gvan (собака) близко греческому слову кидп, латинскому cams, немецкому Hutid, английскому hound — где начальное к перешло в германское h. Такого рода соотношения, незаметные на первый взгляд, установлены почти с полной достоверностью.
Читатель, обладающий минимальными познаниями в греческом и латинском языках, сразу заметит сходство между их грамматическими системами и грамматикой санскрита.
Ведийский санскрит по большинству параметров ближе к праязыку или праязыкам, чем какой-либо другой индоевропейский язык; именно открытие санскрита позволило Боппу, Раску и другим ученым прошлого века обнаружить родственные связи между языками индоевропейской группы и положить начало сравнительной филологии.
Наиболее архаичное состояние языка, известное нам, — это язык «Ригведы», соотносящийся с классическим языком так же, как греческий язык времен Гомера соотносится с аттическим греческим языком. На протяжении всей своей эволюции санскрит оставался языком сложной флективной системы. Однако в «Ведах» представлены флективные формы, затем вышедшие из употребления. По сложности глагольной системы язык «Вед», со своей запутанной теорией залогов и наклонений, в дальнейшем значительно упростившейся, может соперничать с древнегреческим языком. Существительные в ведийском языке и позже в санскрите изменялись по восьми падежам и, так же как и глагол, имели категорию двойственного числа.
Одна из наиболее примечательных особенностей ведийского санскрита — тоническое ударение. Любое значимое слово имело ударный слог, отмечавшийся иногда (но не обязательно) силовым ударением, — здесь голос повышался на один или на несколько тонов, как в древнегреческом языке. Тоническое ударение, кроме исключений, оговоренных особыми правилами в обоих языках, идентично тоническому ударению соответствующего греческого слова.
Санскрит, как и большинство образовавшихся от него языков, характеризуется наличием придыхательных согласных; так, звук к, произносимый со слабой аспирацией, совершенно отличается от аспирированного kh, произносимого с сильным придыханием. Для европейца разница едва заметна. Это различие восходит к индоевропейским языкам; оно существует в древнегреческом языке, хотя в греческом языке придыхательные θ, φ, χутратили свое первоначальное произношение еще до начала христианской эры. Другая фонетическая особенность ведийского санскрита, сохранившаяся до наших дней, — это ряд ретрофлексных, или церебральных, согласных: t, th, d, dh и п. Эти ретрофлексные звуки не индоевропейского происхождения, они очень рано были заимствованы у аборигенов Индии. Еще одна характерная черта санскритской фонетики — преобладание гласных a и â.
После составления «Ригведы» санскрит начал интенсивно развиваться. В начале 1-го тысячелетия до н. э. первичные флексии исчезли, но грамматика, хотя и была упрощена, все равно осталась очень сложной. Новые слова, как правило неарийского происхождения, входили в употребление, в то время как другие использовались все реже или теряли свое первоначальное значение. Понятно поэтому, что все, что касается произношения и смысла наиболее древних ведийских текстов, спорно; тем не менее считалось, что малейшее отклонение от оригинала или ошибка в рецитации не только лишала слова их магической силы, но и навлекала проклятие на рассказывающего. Несмотря на ритуальную необходимость сохранения чистоты «Вед», грамматика и фонетика развивались очень интенсивно. Древнейший индийский языковедческий трактат «Нирукта», написанный Яской и объясняющий значение устаревших ведийских слов, датируется V в. до н. э. и является итогом более ранних произведений. Большая грамматика Панини, «Аштадхьяи» («Восьмикнижие»), была составлена в конце IV в. до н. э. В эпоху Панини язык обрел свою классическую форму и в последующем менялся мало и исключительно в области лексики.
В ту же самую эпоху санскритская фонетика была проанализирована с такой систематичностью, какая появится в лингвистических исследованиях только в XIX в. Одно из наиболее примечательных достижений Индии — ее необычный алфавит, начинающийся с гласных, за которыми следуют согласные, сгруппированные по способу образования. Эта строго научная систематизация ярко контрастирует с римским — беспорядочным и произвольным — алфавитом, не имеющим в своей основе никакого стержневого принципа, и органично развивалась в течение трех тысячелетий. Именно благодаря открытию Западом санскрита в Европе начался расцвет фонетической науки.
Грамматика Панини, описавшая санскритский язык, предопределила направление деятельности целых поколений ученых. Они, признав в качестве базового элемента слова корень, классифицировали приблизительно две тысячи корней односложных слов. С учетом присоединения префиксов, суффиксов и флексий эти корни составляют целый словарь санскрита. Несмотря на многочисленные заблуждения и ошибочно толкуемое словообразование, выводы этих первых этимологов в принципе были верны и использовались во многих областях индийской мысли. Так, те же самые грамматисты, которые устанавливали почти незыблемые правила санскритского языка, задавались вопросом о связи между звуком и смыслом. Прежде всего они пытались понять, как звуки порождают и передают мысль. Более того, теоретики поэзии (и главным образом Бхартрихари, автор трактата «Вакьяпадия» — о «фразе и слове», VII в.) стремились выяснить, каким образом слова, стихи и пение порождают эстетические чувства.
Хотя сугубо специализированный характер грамматики Панини сильно ограничивал ее распространение, она, бесспорно, была одним из наиболее значительных достижений древней цивилизации; до XIX в. в языкознании не появлялось трудов подобного научного уровня. Это произведение, с его примерно четырьмя тысячами грамматических правил, с помощью своеобразных стенографических значков на базе простых букв или слогов, обозначающих падежи, наклонения, лица, времена и т. д., упорядочивает и классифицирует лингвистические явления. Большая лаконичность системы Панини делает этот текст особо трудным; чтобы его понять, требуется серьезная подготовка.
Большинство последующих индийских грамматик были только толкованиями Панини. Две наиболее известные — «Великий комментарий» («Махабхашья») Патанджали (II в. до н. э.) и «Бенаресский комментарий» («Кашика-вритти») Джаядитьи и Ваманы (VII в. н. э.). Одна из главных проблем, поднимаемых «Махабхашьей», помимо тех, что касаются грамматики и языкового применения, — проблема истинного значения слова (шабда). Патанджали приводит, не вполне ее разделяя, точку зрения, согласно которой слова, язык не соотносятся ни с преходящей реальностью и ее объектами восприятия и представления, ни с обобщенными понятиями, охватывающими эту реальность в ее конкретности и сиюминутности.
Некоторые грамматисты расходились с Панини по незначительным пунктам, но его трактат получил широкое признание как при дворе, так и в брахманских кругах, и ни один писатель или оратор не осмеливался серьезно нарушить его правила. Грамматика Панини кодифицировала язык в его основных чертах, и отныне он мог меняться только внутри этих жестких рамок. Именно начиная с Панини язык получил свое название — санскрит, «совершенный» или «очищенный», в противоположность народным диалектам — пракритам, «естественным», которые развивались спонтанно.
Упрощенный относительно ведийского языка, санскрит Панини все равно был достаточно сложным. Новичку крайне трудно овладеть правилами эвфонических изменений на стыке слов (сандхи), которые начали складываться еще в языке ведийской эпохи. Каждое слово во фразе сцепляется с соседними словами. Таким образом, na-avadat («он не сказал») становится navadat, но na-uvaca (с тем же значением) оказывается novâca; Râmas-uvâca («Рама сказал») дает Râma uvâca, a Ramas-avadat превращается в Râmo ’vadat, тогда как Haris-avadat («Хари сказал») становится Harir avadat.
Множество подобных правил искусственно навязывались самой «Ригведе»: так, читателю зачастую требовалось отыскать исходное слово, чтобы найти нужный стих. Упрощая структуру санскрита, Панини, вероятно, ориентировался на наречие, на котором говорили в северо-западной Индии; обиходный язык жрецов постепенно стал языком правящего класса. Маурьи и большинство индийских династий догуптского периода не использовали санскрит как официальный язык. Первой великой династией, которая стала пользоваться санскритом, была династия удджайнских саков; запись Рудрадамана в Гирнаре (150 г. н. э.) — первый дошедший до нас документ на санскрите, если не считать нескольких коротких и маловажных записей.
Как правило, всякий разговорный и письменный язык развивается и стремится к упрощению. Авторитет Панини сдерживал этот процесс. Конечно, некоторыми несущественными правилами, вроде применения прошедшего времени, пренебрегали, и писатели недифференцированно использовали имперфектные, перфектные и аористные формы; но правила сандхи, сформулированные Панини, сохранялись. Единственным способом для санскрита избежать правила флексий было использование сложных слов вместо нескольких членов предложения.
В эпической и ведийской литературе сложные слова употребляются достаточно широко, но они чаще всего состоят из двух или трех основ, по примеру французских слов portefeuille или arc-en-ciel[8] Зато в классическом санскрите некоторые слова насчитывают до двадцати или даже до тридцати составляющих.
Поэты ранней эпохи, такие как Калидаса, относительно умеренно пользовались этим способом словообразования, хотя даже в стихах можно найти слова, состоящие из шести элементов. Наиболее древние царские панегирики, записанные на санскрите, состояли из длинных цепочек сложных слов; например, император Самудрагупта упоминается как «объединивший целый мир своей сильной рукой и благодаря почтению, которое ему оказывают [другие] цари, платя дань серебром и принося в дар девушек, в обмен на грамоту, запечатанную печатью Гаруды, которая подтверждает их право владения своими территориями». Эта фраза представляет одно сложное слово из двадцати элементов. Такое оригинальное использование бесконечно длинных сложных слов вызвано, возможно, влиянием дравидских наречий, так как древнетамильский язык был беден флексиями и его синтаксис характеризовался последовательностью слов без указания существующей между ними связи.
Одновременно с развитием многосложных слов в санскрите появляется тенденция к употреблению длинных фраз. Проза Баны и Субандху (VII в.) и произведения большинства их преемников состоят из предложений на две-три страницы каждое. Вдобавок писатели использовали все вообразимые словесные обороты и приемы, так что санскритская литература стала одной из самых стилистически перегруженных и нарочито искусственных в мире.
Интерес к языку, который Индия проявила уже в раннюю эпоху, не угас и в Средние века. До нас дошло несколько «словарей», датированных этим периодом, которыми можно пользоваться даже сейчас. Они не имеют ничего общего с нашими западными словарями, построенными по алфавитному принципу. Они состоят из списков слов, близких по значению или употребляющихся в сходном контексте, к которым иногда прилагается короткое определение в незатейливых стихах. Первый и самый известный лексикограф, чей труд до нас дошел, — Амарасимха, которого предание делает современником Калидасы. Другой тип словаря, более близкий к нашему, предлагает списки омонимов и перечни многозначных слов.
Интерес индийцев к проблемам языка перешел в область философии: их чрезвычайно занимал вопрос о связях между словом и вещью. Школа мимансы, известная своей мистической верой в чистый язык, в позднюю ведийскую эпоху полагала, что каждое слово является отражением идеального образа и что его значение вечно и имманентно ему. Противники этого учения, и особенно школа логиков ньяя, утверждали, что связь между словом и его значением чисто условная. Этот спор напоминает тот, что происходил между реалистами и номиналистами в средневековой Европе.
Классический санскрит, вероятно, никогда не был разговорным языком масс, но тем не менее его нельзя считать мертвым. Он был официальным языком культа и государства, на нем читали и говорили высшие классы, и отчасти он был понятен многим представителям низших слоев. Он служил языком общения на всем индийском континенте, и даже сегодня образованные брахманы, пришедшие из разных регионов Индии к местам паломничества, говорят на санскрите и вполне понимают друг друга, несмотря на различия в произношении.
Язык «Ригведы» стал понемногу устаревать уже в процессе создания гимнов, и низшие классы арийских племен говорили на упрощенном языке, близком к классическому санскриту. В «Ведах» есть много примеров диалектных расхождений. В эпоху Будды народ общался на гораздо более простых, чем санскрит, языках — пракритах, несколько диалектов которых известны.
Повседневный язык Древней Индии хорошо сохранился до наших дней благодаря неортодоксальным сектам, первые рукописи которых были составлены на местных наречиях, близких тем, на которых говорил народ. Множество надписей догуптской эпохи, прежде всего эдикты Ашоки, были составлены на пракрите; роли женщин или персонажей низших классов в санскритском театре исполнялись на пракрите, переводимом на различные диалекты. Несколько произведений светской литературы были написаны на пракрите. Таким образом, мы располагаем достаточным материалом, чтобы реконструировать народное наречие.
Лингвистическая карта Индии
Пракритские диалекты были проще, чем санскрит, как по своей грамматике, так и в отношении фонетики. За исключением некоторых легких для произношения сочетаний, таких как удвоенные согласные или гоморганные звуки с начальным носовым, группы согласных подвергаются радикальному упрощению. Конечные согласные исчезают, а в некоторых диалектах выпадают даже одиночные интервокальные согласные. Санскритские дифтонги ai и аи исчезают, так же как древние гласные г и /, правильное произношение которых уже давно было забыто. В магадхском диалекте г регулярно переходит в /, образуя, например, laja вместо raja. Правила эвфонии практически не соблюдались, категория двойственного числа исчезает, а окончания существительных и глаголов значительно редуцируются.
Древнейшим диалектом, сыгравшим первостепенную роль в Индии, является пали, который стал языком буддистов тхеравады. Будда, вероятно, проповедовал на магадхском диалекте, но по мере того как его учение распространялось на всю страну, оно приспосабливалось к локальным диалектам. Язык, выбранный членами тхеравады, — это местный западный диалект, без сомнения употреблявшийся в регионах Санчи и Удцжайна. Пали, который до сих пор является религиозным языком буддистов Цейлона, Бирмы и Юго-Восточной Азии, по-видимому, происходит скорее от ведийского языка, чем от классического санскрита.
Магадхский диалект был официальным языком при дворе Маурьев, и на нем были составлены эдикты Ашоки, но их переписанные в различных регионах Индии варианты отмечены своеобразием местных наречий. Поздний магадхский язык, разнородный и ощутимо подвергшийся влиянию западного пракрита, называемый обычно ардхамагадхи (полумагадхским), стал священным джайнским языком и способствовал развитию литературы.
Два других важных пракритских диалекта — шаурасени, происходящий из западной части современного Уттар-Прадеша, и махараштри, зародившийся на северо-западе Декана. Шаурасени употреблялся преимущественно в театре в репликах женщин и добродетельных персонажей низших классов. Махараштри был литературным языком, очень распространенным в лирической песне. Существовали и другие пракритские диалекты, имевшие крайне незначительное распространение. Во времена Гуптов пракритские диалекты были определенным образом нормализованы и утратили свою колоритность. Местные говоры продолжали свое развитие уже вне пракрита. То, что Панини сделал для санскрита, другие грамматисты предприняли в отношении пракритов, которые в результате перестали быть собственно разговорными диалектами. Драматурги, которые, подчиняясь законам жанра, вставляли в свои пьесы отрывки, написанные на различных пракритских диалектах, думали прежде всего на санскрите и, сочиняя диалоги, машинально применяли правила перевода с одного языка на другой так, как они были сформулированы грамматиками.
Следующий этап развития индоарийских языков отмечен появлением апабхранши («отклонение») — диалекта западной Индии. Поднявшись до уровня литературного языка, он достиг своего расцвета в Средние века, когда джайны Гуджарата и Раджастана сочиняли на нем стихи. Одна из его главных характеристик — сокращение флексий и заменена их послелогами, как в современных диалектах Индии. Аналогичный вырождающийся пракрит будет использоваться в Бенгалии буддистами в последующую эпоху. Он — предок современного бенгали.
Следующий этап стал триумфом новых диалектов северной Индии, но он находится за рамками нашего исследования, хотя первые литературные произведения на этих наречиях появляются вскоре после нашего периода. Тем не менее следует отметить индоарийский диалект, который к концу Средневековья имел длинную историю, — сингальский, чей генезис можно проследить по литературе и записям, восходящим ко II в. до н. э., и чья эволюция продолжалась до наших дней. Пракрит, на котором говорили первые арийские колонисты Цейлона, был уже очень далек от первоначального санскрита. Испытав одновременное влияние говоров коренных жителей и тамильского языка, сингальский диалект начал быстро и независимо развиваться. Очень рано придыхательные согласные, характерные для большинства индоарийских языков, исчезли. Много сингальских слов было заимствовано у аборигенов и тамилов. В начале нашей эры сингальский был уже не диалектом, а языком. Сингальская литература, которая дошла до нас, восходит только к IX в. н. э., но скорее всего она существовала намного раньше, только произведения ее были утрачены.
В то время как современные индоевропейские языки, за исключением сингальского, не нашли литературного выражения к моменту мусульманского вторжения, дравидские языки широко развивались на протяжении веков. Четыре этих языка: тамильский, каннара, телугу и малаялам — имеют собственные священные тексты и письменную литературу. На тамильском языке говорят на юге, от мыса Коморин до Мадраса, на каннара — в Карнатаке и некоторых регионах Андхра-Прадеша, на телугу — на севере Мадраса, до границ Ориссы, и на малаяламе — в Керале. Из этих языков тамильский, бесспорно, наиболее древний, и его литература датируется первыми веками нашей эры. Дравидский язык до сих пор не могут с достоверностью отнести к какой-либо группе. Фактически он представляет собой совокупность автономных языков, имеющих ряд специфических черт. Его фонетика изобилует ретрофлексными согласными, что обусловливает его отрывистое звучание и изобилие гласных (в том числе коротких ей о, отсутствующих в санскрите),которое отличает его от северных диалектов с преобладанием гласных а и а. Как и санскрит, тамильский язык имеет сложную систему эвфонического сцепления; при этом в нем нет придыхательных согласных, характерных для индоарийских языков.
Тамильский язык не является флективным в том смысле, в каком им является санскрит, но связи между словами, категории числа, лица и времени глаголов выражаются с помощью суффиксов, которые можно присоединять один к другому до бесконечности. Санскрит очень рано начал оказывать влияние на этот язык, и в Средние века эрудиты, усвоившие санскрит, рассматривали суффиксы как именные и глагольные окончания. Однако в древнейших текстах эти суффиксы использовались мало, и слова располагались рядом друг с другом без какого-либо указания на существующие между ними связи, что не может не напомнить длинных сложных слов санскрита, очень трудных для понимания непосвященных.
В первых тамильских литературных текстах относительно мало заимствований из санскрита, и те, как правило, адаптированы к тамильской фонетике. Растущее влияние ариев проявилось в Средние века в заимствовании большого количества слов, сохраняющих свою правильную санскритскую форму. Телугу и каннара, распространенные дальше на север, подверглись еще большему влиянию санскрита.
Первые записи на каннара появляются в конце VI в., а первые дошедшие до нас литературные документы датируются IX в. Телугу достиг уровня литературного языка только к XII в. и сыграл действительно важную роль во времена виджаянагарской империи, когда он стал официальным языком двора. Малаялам, очень близкий к тамильскому языку, выделился только в XI в.
Мы видели, что жители Хараппы имели письменность, которую еще не удалось расшифровать. От времени после исчезновения цивилизации Инда, то есть приблизительно с XVII в. до н. э., и до середины III в. до н. э. не сохранилось ни одного письменного индийского документа. Упоминания о существовании письменности появляются в палийских произведениях буддистов и в сутрах, хотя ни «Веды», ни брахманы, ни упанишады определенно об этом не говорят. Отсутствие прямых свидетельств тем не менее не является решающим доказательством, так как в конце ведийского периода какая-то форма письменности должна была использоваться купцами. Надписи Ашоки — первые значительные памятники письменности Индии, которыми мы располагаем, — используют два алфавита, почти идеально подходящих для передачи индийских звуков. Общепризнанно, что эти алфавиты ко времени правления Ашоки уже должны были насчитывать несколько десятилетий, если не веков развития.
Из этих алфавитов, датируемых эпохой Ашоки, главный, распространенный по всей индийской территории, за исключением северо-запада, — это брахми, о происхождении которого есть две противоположные теории. Большинство индийских специалистов на сегодня считают, что это письмо восходит к хараппской культуре. Многие же европейские и некоторые индийские ученые, напротив, полагают, что оно заимствовано из семитской письменности. Первая из этих теорий, выдвинутая сэром Александром Каннингемом и развитая профессором-ассириологом С. Лангдоном, сталкивается с определенными трудностями. Поскольку нам неизвестно произношение двухсот семидесяти хараппских знаков, мы можем утверждать только, что некоторые похожие на них буквы письма брахми заимствованы оттуда. Аналогии между брахми и некоторыми древними северными семитскими системами письма более очевидны, к тому же эти последние состоят только из двадцати двух букв. Тем не менее этого сходства не достаточно для бесспорного вывода, и вопрос остается открытым.
Алфавит письменности брахми
В брахми текст читается слева направо, как в европейском письме, в отличие от семитского, которое читается справа налево. В Еррагуди, в Андхра-Прадеше, находится несколько эдиктов Ашоки, очень неполных, часть которых написана бустрофедоном (читаются как слева направо, так и справа налево). Кроме того, одна очень древняя сингальская запись и легенда на старинной монете из Эрана, в Мадхья-Прадеше, читаются справа налево. Эти факты свидетельствуют о начале развития письменности брахми, хотя они недостаточны для окончательного вывода. Как бы то ни было, эти данные не раскрывают нам тайну происхождения брахми, ибо считается, что хараппское письмо тоже читалось справа налево.
Во всяком случае, брахми замечательно приспособлено к звукам индийских языков, что, безусловно, является результатом целенаправленных усилий. В той форме, в которой оно до нас дошло, брахми является творением не купцов, а брахманов или других просвещенных людей, которые обладали знанием ведийской фонетики. Возможно, изначально им пользовались купцы, прибегая к семитским буквам или вспоминая о хараппской письменности, но во времена Ашоки, не достигнув еще своего классического совершенства, брахми было письмом преимущественно научного мира.
Греки, заимствовав свой алфавит у финикийцев, добавили в него новые графические значки, чтобы передать все гласные, кроме а; что касается индийцев, то они для обозначения своих гласных воспользовались другим способом: их базовые знаки уже включали в себя краткий звук а. Таким образом, брахмийская буква — fобозначает не один звук к, но ка. Другие гласные обозначались значками, которые приписывались над или под буквой, например:
Чтобы показать стечение двух согласных, соответствующие буквы накладывались друг на друга; например: знаки
соединяясь, образуют
Как правило, слова во фразе не отделялись друг от друга, конечная буква одного слова примыкала к начальной букве следующего слова; с некоторыми изменениями этот способ сохраняется в санскрите, что дополнительно усложняет изучение языка для начинающих.
В эпоху Ашоки брахмийское письмо уже подверглось очевидным модификациям. В последующие века процессы дивергенции приведут к образованию нескольких отдельных алфавитов. Еще до начала нашей эры граверы на севере, бесспорно подражая переписчикам, стали добавлять к буквам маленькие значки, которые на языке западной полиграфии называются засечками,[9] и использовать разнообразный декор. Тенденция к орнаментации усилилась с течением времени, так что в конце Средневековья верхние засечки букв слились почти в непрерывную линию; таким образом, появился нагари («алфавит города», называемый также деванагари, т. е. «алфавит города богов»), используемый в наши дни в санскрите, пракрите, хинди и маратхи. Локальные особенности способствовали выработке различных видов письма в Пенджабе, Бенгалии, Ориссе, Гуджарате и т. д.
Тем временем в регионах Декана письменность становилась все более совершенной и утонченной. В центральной Индии в V и VI вв, вырабатывается тип письма, в котором засечки северных шрифтов заменяются четырехугольными значками. Письмо южного Декана и Цейлона так стремительно округлялось, что уже в Средние века приобрело свой современный вид. В то же время тамильский язык породил угловое письмо грантха, которое еще иногда используется в стране тамилов для санскрита и от которого произошел современный тамильский алфавит. Таким образом, в конце нашего периода алфавиты Индии мало отличались от современных алфавитов.
Народам азиатского юго-востока была известна письменность Индии, и в особенности южной Индии. Наиболее древние из дошедших до нас записей Юго-Восточной Азии, обнаруженные на Борнео, Яве и в Малайзии и датируемые IV и V вв., составлены на очень правильном санскрите и переданы системой письма, соответствующей письменности первых Паллавов. Несмотря на очевидное различие, все системы письма Юго-Восточной Азии (кроме, естественно, арабской и римской письменности, принятых у малайцев и индонезийцев) восходят к брахми. Индийский тип письма используется в таком удаленном от места его появления регионе, как Филиппины.
Что касается происхождения в эпоху Ашоки второго вида письма, называемого кхароштхи (термин, который можно перевести как «губа осла»), то оно, бесспорно, восходит к арамейскому алфавиту, который был широко распространен в ахеменидской Персии и известен на северо-западе Индии. И кхароштхи, и арамейское письмо читаются справа налево, большинство знаков кхароштхи обнаруживает сходство с арамейскими буквами. Письмо кхароштхи было приспособлено к фонетике индийского языка за счет введения новых букв и графических знаков для обозначения гласных, которые отсутствовали в арамейском языке. Считается, что кхароштхи было адаптировано под влиянием брахми, но приоритет того или другого остается гипотетическим. Кхароштхи, в сущности, уже почти не использовалось в Индии после III в. н. э., но оно еще несколько веков сохранялось в Центральной Азии, где были обнаружены многочисленные документы на пракрите, записанные кхароштхи. В последующие эпохи в Центральной Азии письмо кхароштхи было заменено разновидностью гуптского алфавита, на основе которого развилась современная тибетская письменность.
Чаще всего в качестве материала для письма использовался пальмовый лист талипот (талапатра, олаи — в тамильском языке), высушенный, размягченный, надрезанный и разделенный на полосы. Для книги соединяли несколько таких полос, которые связывались вместе бечевкой, продетой в сделанное в центре листа отверстие или, если объем был велик, — в два отверстия, расположенные с двух концов. Книга, как правило, снабжалась деревянной обложкой, залакированной и выкрашенной. В районе Гималаев, где трудно было достать сухие пальмовые листья, их заменяли корой березы, которая, надлежащим образом обработанная и размягченная, была вполне для этого пригодна. Наряду с этими материалами использовали хлопок или шелк, а также тонкие листы из дерева или бамбука. Документы гравировались на листах меди. Не исключено, что в северной Индии применялась бумага, изобретенная в Китае в начале II в. н. э.; в любом случае, ее широко использовали в Центральной Азии.
На большей части территории Индии чернила получали из черной сажи или древесного угля, а писали тростниковым пером. На юге буквы в основном наносили на пальмовые листы с помощью острой палочки, а лист затем посыпали тонким слоем черной сажи. Этот способ давал четкое и точное очертание букв и позволял писать очень тонко; вероятно, это и привело к появлеНадо угловых букв тамильского алфавита.
Литература
Мы уже говорили о четырех «Ведах», брахманах и упанишадах. Некоторые из этих текстов имеют неоспоримое художественное достоинство, главным образом некоторые гимны «Ригведы» и некоторые эпизоды первых упанишад; тем не менее большая часть этой литературы все-таки суха и монотонна и требует значительного усилия воображения.
Гимны, составляющие «Ригведу» и созданные большим числом авторов, отличаются крайней разнородностью стилей и неравноценной значимостью. Хотя их составление растянулось на несколько веков, даже самые ранние из этих поэм являются результатом долгой предшествующей традиции, имеющей строгие метрические правила и жесткие литературные каноны.
Сборник разделен на десять «кругов» — мандал, или книг. Книги II–VII, приписываемые разным родам жрецов, содержат наиболее древние гимны; книги I, VIII и X — более поздние, особенно некоторые части книги X, а книга IX — собрание гимнов богу Соме, взятых из других частей «Ригведы». Эти гимны содержат множество повторов и в большинстве своем очень похожи друг на друга.
Учитывая архаичный характер языка и неясность некоторых аллюзий, интерпретация большинства пассажей остается сомнительной. Мы приводим здесь несколько переводов высокохудожественных гимнов.[10]
ГИМН ПУРУШЕ
1. Вот Пуруша тысяченогий
тысячеглав тысячеглазый
землю кругом плотно облегший
возвышался на десять пальцев.
2. Вот Пуруша он Мирозданье
он над бывшим и над грядущим
он владычит и над бессмертьем
ибо растет жертвой питаясь.
3. Сам великий сам необъятный
Пуруша себя необъятней
он в живущих только на четверть
три четвертых в небе бессмертно.
4. Ввысь Пуруша на три четвертых
здесь остался только на четверть
и отсюда он проницает
всех ядящих всех не ядящих.
5. От него Вирадж народилась
сам же Пуруша от Вираджи
народившийся разрастался
землю кругом плотно облегши.
6. Боги ткали жертводаянье
принесен был Пуруша в жертву
маслом жертвенным весна стала
лето костром жертвою осень.
7. На соломе жертвокропленный
стал Пуруша перворожденный
сам он жертва стал первожертвой
жертвой богов садхья и риши.
8. Сам он жертва сам расчлененный
стал горячим жертвенным маслом
сам из масла сделал живущих
в небесах в лесах и в селеньях.
9. Стал он жертва стал расчлененный
песнопением-славословьем
стихотворным стал он размером
и словами стал заклинаний.
10. Стал он жертва конем и всякой
тварью стал с двумя челюстями
от него быки народились
от него же козы и овцы.
11. А когда Пурушу разъяли
на сколько частей разделили
рот и руки как нарекали
называли бедра и ноги.
12. Нарекли его рот брахманом
его руки стали раджанья
его бедра назвали вайшья
его ноги родили шудру.
13. Дух его луной обернулся
солнце оком его сияет
губы стали Агни и Индрой
обратлось ветром дыханье.
14. Воздух пуп его земля ноги
из главы же небо явилось
ухо стало странами света
так богами был мир устроен.
15. Семь поленьев в срубе костровом
трижды семь в костре для сожженья
боги ради жертводаянья
привязали Пурушу-жертву.
16. Жертвой в жертву жертве боги воздали
так впервые было жертводаянье
возвратилась эта сила на небо
где остались садхья прежние боги1.
Есть также гимны, передающие глубокое чувство природы. Наиболее примечательные из этой серии посвящены Ушас, богине утренней зари, и Ратри, олицетворяющей ночь. Мы приводим выдержки из гимна Ушас.
…Сверкающая водительница богатых даров
Показалась: яркая, она открыла нам врата.
Приведя в движение живой мир, она явила нам богатства.
Ушас пробудила все живые существа.
Лежащего ничком щедрая (побуждает) к передвижениям,
Другого — к поискам пищи, к богатству,
Плохо видящих — к тому, чтоб видеть далеко.
Ушас пробудила все существа.
Того — к власти, этого к славе, иного к поискам
Величия, этого — заниматься своими делами.
Чтобы видны были различные образы жизни,
Ушас пробудила все существа.
Эта дочь неба явила себя,
Ярко пылающая юная женщина в светлых одеждах,
Повелевая надо всем земным добром,
Зажгись здесь сегодня, о счастливая Ушас!
Она идет вслед за толпой минувших (зорь),
Первая из грядущих непрерывной чередой,
Ярко пылая, Ушас, что поднимает (всё) живое,
Но никогда не пробуждает мертвого.
<…>
Отвращающая враждебность, охраняющая закон,
рожденная в законе,
Благосклонная, вызывающая богатые дары,
Несущая добрые предзнаменования, приглашающая богов:
Здесь, Ушас, сегодня зажгись, о самая лучшая!
Бесконечно зажигалась раньше божественная Ушас,
И сейчас здесь зажглась, щедрая,
И будет зажигаться она (все) последующие дни.
Нестареющая, бессмертная, странствует она по своим законам.
Она засверкала украшениями на пороге неба.
Богиня сняла черный наряд.
Пробуждая (все существа), на алых конях
Приезжает богиня на колеснице, в которую легко
запрягать (коней).
<…>
Поднимайтесь! Живой жизненный дух нашел на нас.
Прочь ушел мрак, приближается свет.
Она освободила путь, чтобы двигалось солнце.
Мы пришли (туда), где продлевают срок жизни.
Вожжами речи погоняет возница —
Прославляющий певец ярко сверкающие зори.
Зажгись здесь сегодня для воспевающего (тебя), о щедрая!
Воссвети нам срок жизни, богатый потомством!
(Те) зори, богатые коровами, богатые крепкими мужами,
Что ярко сверкают для почитающего (их) смертного —
Пусть тот, кто выжимает сому, достигнет их, дающих коней,
При вызывании песней щедрых даров, как при (призыве) Ваю.
Мать богов, лик Адити,
Знамя жертвы, высокая (богиня), — воссияй!
Зажгись, оказывая честь нашей молитве!
Укорени нас в роде (людском), о обладающая всем желанным!
То яркое богатство, которое привозят зори,
Благое — для того, кто приносит жертву (и) трудится,
Пусть нам это щедро даруют Митра, Варуна,
Адити, Синдху, Земля и Небо![11]
Несколько ведийских гимнов имели первоначально, согласно нашим понятиям, светский характер. Среди них наиболее известен «Гимн игрока». Эти стихи, вероятно, изначально были магической формулой, обеспечивающей успех в игре и обращенной к ореху вибхидака.[12]
ГИМН ИГРОКА
1. Дрожат подвески меня опьяняя
бурей сорваны текут из сосуда
подобно соме с вершины Муджават
рад я бурым недремлющим орехам.
2. И не ругала она не срамила
меня и моих дружков почитала
но из-за лишней проигрышной костяшки
я лишился жены моей законной.
3. Женой отвергнутый тещей гонимый
страдающий не знает состраданья
как старая лошадь на распродаже
так игрок и в нем я не вижу проку.
4. Чужие ласкают супругу мужа
чье богатство пожирает костяшка
и отреклись отец и мать и братья
мол не наш он и его свяжите.
5. Едва подумаю мол брошу кости
и отстану от дружков уходящих
тут снова брошены зовут костяшки
как любовница спешу на свиданье.
Это заклинание приобрело у анонимного автора форму увещевательных стихов, которые вошли в «Ригведу» из-за упоминаемого в них бога Савитри (Савитара), призванного избавить игрока от его порока:
13. Брось костяшки и возделывай поле
насладись высоким благом богатства
вот супруга твоя и вот корова
игроку сказал Савитар-владыка.
14. Смилуйтесь над ним и замиритесь
не привязывайте нас ворожбою
и не гневайтесь и нам не вредите
и не нас ловите в свои тенета1.
Неистовость «Ригведы», ее магические и мистические заклинания, ее примитивный взгляд на взаимосвязь явлений — характерные черты одновременно первобытного и научного мышления, которое со смешанным чувством преклонения и страха пытается выработать некий человеческий порядок.
Здесь следует сказать несколько слов о поздней ведической литературе. «Атхарваведа» — сборник магических молитв, среди которых тоже встречаются настоящие произведения искусства. Прозаические отрывки брахман, а также различные комментарии и жертвенные формулы «Яджурведы» в целом не представляют никакой художественной ценности; они написаны заурядным, безыскусным языком, в очень далекой от классической санскритской литературы манере. Тем не менее в этих текстах есть легенды, изложенные лаконичной и энергичной прозой, поразительной даже на фоне общего минимализма выразительных средств, присущего этому сборнику. История Пурураваса и Урваши рассказывается в «Шатапатха-брахмане», поскольку она включает в себя подробные инструкции о том, как благодаря магической жертве стать божественным музыкантом (гандхарвой). Это сказание восходит к ведийским временам: один из гимнов «Ригведы» представляет собой диалог между смертным любовником и его небесной подругой, и стихи, приводимые в брахманической версии, взяты оттуда. Позже история стала очень популярной, и Калидаса использовал ее как тему для своей пьесы «Мужеством завоеванная Урваши».
Упанишады обладают бесспорными художественными достоинствами, но имеют прежде всего религиозное значение.
Наиболее древние индийские произведения преимущественно светского характера представлены двумя большими поэмами: «Махабхарата», или «Сказание о великой битве Бхаратов», и «Рамаяна», или «Сказание о Раме», которые, хотя и дополнялись многочисленными авторами, принадлежавшими к жреческому классу, несут очевидные следы своего кшатрийского происхождения. Их религиозное значение заключается прежде всего в царском искупительном ритуале, который отчасти состоит в том, чтобы отмечать подвиги героев прошлого. Эти воинские баллады были переделаны жречеством, которое дополнило их вставками теологического, моралистического и политического толка.
Из двух поэм более значительна «Махабхарата». Она состоит приблизительно из девяноста тысяч строф, написанных в основном тридцатидвухсложными словами, и, без сомнения, является самым большим эпосом в мировой литературе. Это анонимный труд, и традиция, приписывающая авторство мудрецу Вьясе, ошибочна. По преданию, впервые поэма была рассказана по случаю большого жертвоприношения, совершенного царем Джанамеджаей, правнуком Арджуны — одного из героев сказания. Если убрать дополнительные эпизоды и вставки, поэма сводится к рассказу о семейной ссоре в царстве Куру — в регионе, в котором расположен современный Дели и который в то время назывался Курукшетра.
Трон Куру, столицей которых была Хастинапура, перешел к Дхритараштре. Но так как он был слепым, обычай запрещал ему править, поэтому царем вместо него стал его младший брат Панду. Вскоре Панду, пораженный проклятьем, ушел со своими двумя женами в Гималаи, чтобы вести там жизнь отшельника, оставив трон Дхритараштре. После смерти Панду пять его сыновей, еще дети, — Юдхиштхира, Бхимасена, Арджуна, Накула и Сахадева — возвратились в Хастинапуру, чтобы воспитываться там вместе с сотней сыновей Дхритараштры. Когда Юдхиштхира достиг подходящего возраста, он был объявлен наследником. Но сыновья Дхритараштры, завидуя Пандавам, под предводительством старшего брата Дурьодханы составили заговор против них, хотя Дурьодхана из-за недуга своего отца не мог быть законным наследником и Дхритараштра правил только временно. Разоблачив несколько покушений на свою жизнь, пятеро братьев решили оставить страну и ходили от одного правителя к другому, нанимаясь на службу. При дворе царя панчалов Арджуна, победив в турнире по стрельбе из лука, добился руки принцессы Драупади (сваямвара),и, чтобы избежать какого-либо соперничества, она по всеобщему согласию стала женой всех пяти братьев. Здесь произошла встреча с их большим другом и союзником Кришной, вождем Ядавов. Вскоре слепой Дхритараштра призвал их, отказался от трона и разделил свое царство между ними и своими собственными детьми. Пятеро братьев основали новый город Индрапрастху, недалеко от современного Дели.
Но сыновья Дхритараштры позавидовали новой столице; тогда Дурьодхана предложил старшему из своих противников сыграть в кости. С помощью своего дяди Шакуни, которому не было равных в этой игре, Дурьодхана выиграл все царство Юдхиштхиры, в том числе его братьев и их общую супругу. По соглашению пятеро братьев и их жена Драупади удалились в ссылку на тринадцать лет и последний год должны были провести там, где их никто не знал, прежде чем вернуть царство.
Время их изгнания закончилось, они спешно отправили посланцев к Дурьодхане, требуя от него царство согласно его обещанию. Не получив никакого ответа, братья приготовились к войне. У них было много друзей среди царей Индии, поэтому они могли собрать огромную армию. Со своей стороны Кауравы (Дурьодхана и его братья) набирали собственные войска. Все цари Индии, чужеземцы: греки, бактрийцы, китайцы — примкнули к тому или другому лагерю, и две огромные армии встретились на поле Курукшетры. Восемнадцать дней кипела битва, пока не погибли все вожди племен; в сражении уцелели только пятеро братьев и Кришна. Юдхиштхира был провозглашен царем, и в течение долгих лет он и его братья славно и безмятежно правили страной. В конце концов Юдхиштхира отказался от трона в пользу Парикшита, внука Арджуны. В сопровождении своей общей супруги пятеро братьев отправились в Гималаи, поднялись на гору Меру и были унесены в город богов.
Ниже приведен отрывок, в котором Драупади, супруга пятерых Пандавов, говорит о причинах их ссылки.
[Драупади говорит: ]
Какое гибельное намерение, о царь, (привело тебя) к этому жестокому проигрышу: ты потерял свое царство, свое богатство, свое оружие, своих братьев и меня. Как тебе, честному, миролюбивому, щедрому, скромному, правдивому, могла прийти мысль о таком пороке, как игра? Я не могу этого понять, и мой разум мутится, когда я вижу твое несчастье и все это бедствие.
Легенды говорят, что люди зависят от Бога и не распоряжаются сами собой. Распорядитель и Хозяин мира определил счастье и несчастье живых существ, их удовольствие и страдание, глядя на их прошлые жизни, которые как зародыш (их настоящей сущности).
О царь, герой среди людей, человек как деревянная кукла, которую исправляют в теле женщины и приводят в движение. Такова сущность вещей, так Бог распределяет в этом мире добро и зло. Как птица, попавшая в сети, человек не свободен, он не хозяин себе, но, подчиненный воле Хозяина, он не распоряжается ни другими, ни самим собой. Как жемчужина, нанизанная на нить, как бык, привязанный за ноздри, как дерево, упавшее с берега и увлеченное течением, человек следует повелению Распорядителя (мира), ибо он сделан из его сущности и пребывает в Нем: и нет такой минуты, когда бы он был предоставлен сам себе.
Неведающий, неспособный управлять своей радостью и своим страданием, человек идет на небо или в ад, ведомый Богом. Как былинки несутся по воле ветра, более сильного, чем они, так все люди движутся по воле Распорядителя (мира). Это Бог, привязывая людей к деянию, благородному или дурному, присутствует во всем сущем, но его не видно, и нельзя сказать: это Он! Тело, которое мы называем полем, — это просто средство, через которое Распорядитель, Хозяин, заставляет совершать деяние, которое приносит свой плод — прекрасный или безобразный.
Посмотри, как Бог создал эту власть иллюзий, которая, смущая человека собственными иллюзиями, убивает его посредством его же самого. Мудрецы, которые видят реальность, по-особому смотрят на вещи; для других вещи кружатся, как потоки ветра; иначе их понимают люди, иначе — Хозяин, который их создает и уничтожает.
Как мы разбиваем дерево деревом, камень камнем, железо железом — вещи, не обладающие ни движением, ни разумом, — так же почтенный Предок — саморожденный бог, — воплощаясь, губит людей с помощью их самих, о Юдхиштхира! Ради удовольствия Хозяин соединяет и разъединяет, Бог играет с людьми, как ребенок со своими игрушками.
О царь, Распорядитель (мира) относится к людям не как отец или мать: он действует под влиянием гнева, как обычный человек. Когда я вижу благородных, добродетельных, скромных людей, подвергаемых гонениям, и недостойных людей, которые благополучны, моя душа переворачивается.
Поэтому, видя твое несчастье и благополучие Суйодханы, я кляну Распорядителя (мира), о сын Притхи, который допускает эту несправедливость. Даруя удачу сыну Дхритараштры, этому жестокому и жадному нарушителю священных законов, этому обидчику добродетели, какого плода ожидает Распорядитель (мира)?
Если любое деяние следует воле управителя и касается только его, а не других, то не порочит ли себя Бог, когда он заставляет поступать плохо? И если сотворенное зло не возвращается к управителю, тогда одна только сила движет нашим миром, и мне жаль людей, которые не обладают силой!
(Махабхарата, ///, 30)
Язык «Махабхараты», за исключением добавлений, очень живой и простой, несмотря на свойственные эпическому жанру общие места. Хотя характеры главных персонажей обрисованы вкратце, каждый из них вполне индивидуализирован и вполне реалистичен. Слепой Дхритараштра — слабый человек, стремящийся творить добро, но легко склоняемый ко злу. Из пяти братьев старший, Юдхиштхира, набожен, верен и благороден, но в какой-то мере слабоволен; Арджуна — воплощение идеального рыцаря, гордого, великодушного и смелого, в то время как Бхимасена более груб, прожорлив, наделен колоссальной силой и не отличается большим умом, зато простодушен, как дитя. Драупади, их супруга, умная женщина, которая не боится строго отчитать своих мужей за дело. Образы злобного Дурьодханы и его сторонников тоже имеют оттенки: они описаны не в абсолютно мрачных тонах и не лишены величия и мужества.
Среди вставных эпизодов некоторые представляют собой бесспорно выдающиеся литературные произведения, в то время как другие не обладают абсолютно никакими художественными достоинствами. Самый длинный — «Шанти-Парван», речь об искусстве управления и о морали, произнесенная раненным в великой битве и умирающим на груде стрел Бхишмой, старейшим военачальником государства Куру. Мы уже цитировали «Бхагавадгиту» — проповедь, которую Кришна адресует Арджуне и которая является шедевром индуистской народной этики и философии. В этом произведении можно найти и другие размышления по вопросам теологии, права, философии, политики, перемежаемые драматическими сказаниями, сказками и баснями. В более поздних эпизодах рассказываются легенды о богах, но большинство их имеют в той или иной степени светский характер, например знаменитые истории Рамы и Ситы, Шакунталы и Савитри. Самый большой эпизод такого рода — история Наля и Дамаянти, рассказанная Юдхиштхире в изгнании, чтобы продемонстрировать пагубность игры. В легенде рассказывается, как царь Наль добился в сваямваре руки принцессы Дамаянти, которая предпочла его самим богам, но потом проиграл царицу и свое царство в кости, и, чтобы вернуть их, ему пришлось пережить множество приключений. Эта длинная история, вероятно, такая же древняя, как большая часть поэмы, и ее отличает чрезвычайно простое стихосложение.
Вторая поэма, «Рамаяна», ощутимо отличается от «Махабхараты» по стилю и по содержанию. Более короткая (24 ООО двустиший), она состоит из семи книг, причем первая и последняя были созданы, вероятно, позднее других. Как и в «Махабхарату», сюда были включены вставные фрагменты, но эти добавления короче и носят преимущественно поучительный характер. Основной корпус поэмы был создан одним автором, который ориентировался на существовавшие сказания и стиль которого соответствует классической санскритской поэзии.
Хотя «Рамаяна» имеет меньше архаичных черт, чем «Махабхарата», и, по-видимому, создана позже, история Рамы, включенная как эпизод в «Махабхарату», позволяет предположить, что редактор окончательной версии «Махабхараты» знал «Рамаяну». В своем современном виде «Махабхарата», вероятно, была составлена позднее «Рамаяны», между тем большая часть повествовательных фрагментов восходит к гораздо более раннему времени.
Традиция приписывает авторство «Рамаяны» мудрецу Вальмики. В действительности поэтическая версия легенды в том виде, в котором она нам известна, скорее всего была создана немногим ранее начала нашей эры. Основным местом действия поэмы является город Айодхья, столица древнего царства Кошала, и, по всей видимости, она зародилась в регионе, находящемся восточнее той местности, где появилась «Махабхарата».
У Дашаратхи, царя Кошалы, были от трех его жен четыре сына, которых звали Рама, Бхарата, Лакшмана и Шатругхна. Все четверо отправились ко двору царя Джанаки в Видеху, где Рама получил руку дочери царя Джанаки, одержав победу в большом состязании по стрельбе из лука. Поженившись, Рама и Сита какое-то время жили счастливо при дворе Дашаратхи. Состарившись, тот назначил Раму своим преемником, но его вторая супруга Кайкейи напомнила царю о данном ей когда-то обещании: она требовала изгнать Раму и сделать наследником ее сына Бхарату. Дашаратха и Бхарата оба стали отказываться, но Рама настоял, чтобы его отец выполнил свое обещание, а сам он добровольно удалился с Ситой и Лакшманом. После смерти Дашаратхи Бхарата взял на себя управление царством, но только в качестве регента Рамы, который находился тогда в ссылке.
Тем временем Рама, Сита и Лакшмана жили отшельниками в лесу Дандаки, где Рама истреблял демонов, которые преследовали аскетов и жителей деревень. Равана, демон-царь Ланки (Цейлон), решил отомстить за убитых собратьев, и, пока Рама и Лакшмана были на охоте, он пришел к их жилищу под видом аскета, похитил Ситу и унес ее на Ланку на своей летучей колеснице (вимана). Оба брата обошли все деревни и города в поисках Ситы и воззвали о помощи к Сугриве, царю обезьян, и к его военачальнику, смелому и верному Хануману. Хануман отправился искать Ситу и, преодолев все препятствия, наконец нашел ее во дворце Раваны. С помощью огромной армии обезьян Рама построил каменный мост над морем, чтобы добраться до Ланки. После ожесточенного сражения Рама, Лакшмана и их союзники уничтожили Равану и его отряды, а затем освободили Ситу.
Похититель был почтителен с Ситой, но она жила под одной крышей с другим мужчиной, и Рама, согласно священному закону, должен был ее отвергнуть. Она поспешила к погребальному костру, но бог огня Агни отклонил ее жертву. После этого испытания она снова соединилась с Рамой, и они оба возвратились в Айодхью. Бхарата отказался от трона, и Рама стал царем.
Вот отрывок, в котором Сита умоляет Раму позволить ей отправиться в лес вместе с ним:
Если ты уезжаешь сегодня в непроходимый лес, я пойду перед тобой, протаптывая путь сквозь терния.
Избавься от ревности и гнева, как от недопитой воды; доверься мне, о герой: не имей на меня зла.
В высоком дворце, в колеснице, что бы ни случилось, впереди должна быть тень мужа.
Моя мать и мой отец подготовили меня к любой случайности: только скажи, что мне нужно делать сейчас.
Да, я пойду в этот глухой, необитаемый лес, полный диких зверей и тигров.
Я буду счастлива в лесу, как в доме у отца, не заботясь о трех мирах, но единственной моей заботой будет вера в супруга.
Повинуясь твоему слову, покорная, верная обету, я обрету счастье с тобой, герой, в лесу, среди чудесных ароматов.
В лесу ты сможешь защитить меня ото всего, о Рама: что я буду делать здесь, если останусь в мире?
Да, я сегодня же отправлюсь с тобой в лес, никто не сможет меня отговорить, я к этому готова.
Я буду питаться кореньями и плодами; живя с тобой, я всегда разделю твою в печаль.
Я пойду впереди тебя, я буду есть, только когда ты будешь сыт. Больше всего я желаю видеть скалы, пруды, бегущие воды всегда без страха, под твоей мудрой защитой. И пруды с лотосами — пристанище уток, и в изысканном оперении фламинго.
Для меня будет счастьем видеть их, герой, сопровождая тебя: и там я буду совершать свои омовения, верная своему обету.
С тобой меня ждут наслаждение и радость. Даже сто тысяч лет с тобой мне не будут в тягость, даже о рае я не помыслю, и если мне придется жить в раю без тебя, тигр среди людей, я не буду счастлива.
Я отправлюсь в труднодоступный лес, населенный газелями, обезьянами и слонами. Я буду жить в лесу, как в доме моего отца, бок о бок с тобой и в почтении к тебе.
Все мои чувства стремятся только к тебе, кому посвящена моя душа. Если я останусь, я умру. Увези меня, внемли моей просьбе: я не буду тяжелой ношей.
(Рамаяна, II, 27)
Последняя книга, видимо составленная позже, продолжает уже дошедшую до своего финала историю. Эта часть была добавлена, вероятно, ввиду предубеждений и растущего ригоризма ортодоксов, чтобы подтвердить законность прав Ситы, побывавшей в руках похитителя. Народ шептался, что их царица была вынуждена нарушить свои брачные обеты, и даже испытание огнем не смогло рассеять сомнений в ее целомудрии. Рама хотя и был почти уверен в ее невиновности, но, видя свой первейший долг в том, чтобы «угождать своим подданным», с глубоким сожалением был вынужден ее изгнать; Сита нашла приют в жилище Вальмики, где она родила близнецов Кушу и Лаву. Годы спустя Рама отыскал Ситу и признал своих детей. Чтобы окончательно доказать свою невиновность, она обратилась к своей матери-Земле, прося поглотить ее. Земля раскрылась, и Сита исчезла. А вскоре и Рама возвратился на небо и принял облик бога Вишну. Такой довольно мрачный финал, видимо, не удовлетворял некоторых оптимистов: драма VIII в. «Уттарарамачарита» Бхавабхути заканчивается полным примирением Рамы и Ситы.
Буддисты тхеравады сохранили в джатаках версию легенды, в которой рассказывается только о похищении Ситы Раваной и о войне против демонов, — наиболее увлекательную часть сказания Вальмики. Это позволяет предположить, что автор объединил два различных предания: о тяжком изгнании благородного принца и о завоевании Цейлона. Рассказ о приключениях Рамы в изгнании, таким образом, не имеет никакого исторического основания, даже если мы примем за его союзников-обезьян племя аборигенов, тотемом которого была обезьяна.
«Рамаяна», более изысканная по стилю и более совершенная по языку, чем не всегда соблюдавшая правила грамматики и стихосложения «Махабхарата», тем не менее уступает ей в выразительности, несмотря на замечательные драматические пассажи и изумительные по своей красоте описания.
Таково, например, описание города Айодхья в основной части поэмы:
Город, названный Айодхья, прославленный во всем мире, город, основанный Ману — Индрой среди людей. Великий и славный город длиной в двенадцать йоджан, шириною — в три, разделенный на большие, красивые улицы, украшенный царской дорогой, которая пересекает его из конца в конец и которую непрерывно орошает вода среди пышных цветников. Здесь сводчатые портики, удобные внутренние рынки, всевозможное вооружение на случай войны, и ремесленники всех родов работают здесь. Барды и вестники спешат сюда. Башни этого знаменитого, несравненно великолепного города сотнями вздымаются ввысь, со знаменами и катапультами.
Повсюду здесь молодые женщины и комедианты. Город окружают парки, манговые леса, кольцо крепостных стен. Непреодолимы его глубокие каналы. И ни один враг не может к нему, неприступному, приблизиться. Неисчислимы там лошади, слоны, а также быки, верблюды и ослы.
Вассальные цари не по одному приходят туда со своими дарами.
Торговцы, пришедшие из различных мест, — его украшение. Украшают его также здания, сделанные из драгоценных камней, напоминающие горы: ибо он полон дворцов, как Амаравати — (город) Индры.
Чудесный (город), настоящий неиссякаемый источник, богатый красавицами, изобилующий всевозможными сокровищами, украшенный дворцами и прекрасными домами. И дома там примыкают один к другому. Он выстроен на ровной земле, (его амбары) ломятся от риса, и сок сахарного тростника течет целыми реками.
Наполняясь грозным шумом барабанов, тамбуринов, кифар и литавр, он не имеет себе равных на земле, подобно дворцу сиддхов, достигших неба своим аскетизмом. Его жилища великолепно обустроены, и те, кто их населяет, — лучшие из людей.
(Рамаяна, I, 5, 6–8, 10–19)
Эпический стиль стал использоваться в дидактической литературе; это огромное наследие, состоящее, помимо прочего, из пуран и дхармашастр, включает в себя произведения бесспорного литературного значения; но, не имея возможности все их процитировать, мы перейдем сразу к богатой лирической литературе.
Наиболее древние из дошедших до нас санскритских классических поэм принадлежат буддийскому поэту Ашвагхоше, который жил в конце I или в начале II в. н. э., был современником царя Канишки и пользовался его покровительством. Он автор двух лирических поэм. «Будхачарита», или «История Будды», частично сохранившаяся на санскрите, свидетельствует о стремлении к умелому сочетанию крайне лаконичных назидательных пассажей. Те же поэтические качества встречаются в «Саундарананде», или «Прекрасном Нанде», — поэме, посвященной сводному брату Будды, который был им обращен. Надпись Рудрадамана в Гирнаре, датированная 150 г. н. э., — первый пример санскритской куртуазной прозы, который до нас дошел. Таким образом, лирическая литература в Индии развилась достаточно поздно, хотя ее эволюция, несомненно, началась задолго до указанной нами даты.
Классическая санскритская литература в основном создавалась с расчетом на декламацию или презентацию на придворных литературных турнирах; поэтому она была ориентирована на относительно ограниченный круг эрудитов, знатоков строгих литературных канонов и больших любителей виртуозной словесности. Поэты жили в почти статическом обществе, и их существование подчинялось до самых последних мелочей древним общественным обычаям, усугубленным требованиями религии.
Вопреки пессимистической репутации, которую приобрела на Западе индийская философия, индусская литература в основном оптимистична: трагедия, история с печальным финалом в ней почти не встречаются.
Предпочтительные темы и жанры индийского поэта — любовь, природа, панегирик, нравоучительная басня и сказка. Религиозные сюжеты в виде божественных легенд хотя и использовались, но найти в придворной литературе произведение, исполненное религиозным духом, практически невозможно. Редко кто из поэтов по примеру Бхартрихари брался за священные сюжеты с пламенной верой, но, как правило, санскритская классическая поэзия, рассматривая мифологические сюжеты или обращаясь к богам, всегда сохраняет светский характер. Если в произведении фигурируют божества, то они действуют просто как люди, только наделенные сверхвозможностями.
Любовь показана прежде всего как чувственная страсть. Как и в большинстве литератур древности и европейского Средневековья, природа появляется только в связи с человеком и редко описывается ради нее самой. Времена года, день и ночь, животные и цветы используются либо как фон для человеческих переживаний, либо как сопровождение поэтических персонажей. Тем не менее этой литературе было присуще глубокое чувство, особенно у Калидасы, который отчасти именно поэтому известен в Европе больше других индийских поэтов древности. Панегирики и хвалебные песни князьям были очень распространены и являются одним из главных источников информации об истории Индии. Назидательность преобладает у большинства поэтов. Калидаса любил вводить моральные поучения в свои стихи; этот прием считается одним из наиболее признанных санскритской поэзией украшений (аланкара). Максимы и афоризмы, полные иронии и мудрости, близкой к здравому смыслу, очень часто использовались в поэзии.
Поэтический метод был научно разработан, и правила стихосложения являлись предметом многочисленных трактатов. Цель поэзии, говорится в них чаще всего, состоит в том, чтобы вызывать переживание; переживание, о котором идет речь, не имеет, однако, ничего общего с жалостью и ужасом Аристотеля, это более спокойное чувство, эстетическое ощущение, основанное на восприятии такого высокого уровня, на котором печаль не ощущается больше как печаль, а любовь — как любовь. Приведем здесь вывод специалиста: «Это несказанное эстетическое удовольствие, где любой материальный след стирается». Расы, или эмоциональные тональности, — квинтэссенция этого эстетического опыта — выделены в количестве восьми: любовь, мужество, ненависть, гнев, могущество, ужас, жалость и удивление. В принципе любое стихотворение должно отразить одну или несколько из этих эмоций.
Одно из основных качеств санскритской поэзии — дхвани («отзвук»), воздействие, или магия, слов и оборотов. Слова имеют свое непосредственное значение и свои коннотации, свой буквальный и переносный смысл, и именно этот последний компонент и должен задействовать поэт. Старательно подбирая слова, он может заставить их сказать гораздо больше своего элементарного смысла и породить целую гамму ощущений в одном коротком стихе. Индийские мыслители очень далеко продвинулись в этого рода исследованиях и выработали теории по психологии поэтического восприятия, которые в целом еще действительны для многих современных западных поэтов. Одним из фундаментальных языковых приемов поэта была аланкара, или украшение, которое подразумевало сравнение, метафору, обобщение, игру слов, различные типы аллитераций и ассонансов и т. д. Эта сторона поэтического метода тоже получила детальное развитие у теоретиков, и неумеренное использование «украшений», или стилистических фигур, породило перегруженную и многословную поэзию. Эту тенденцию поддерживала характерная для санскрита способность образовывать синонимы, омонимы и перифразы, такие как «кладезь сокровищ» (ратнакара), т. е. море, «то, что не двигается» (акала), т. е. гора, «прохожий небес» (кхага) — птица и «хрупкое существо» (абала) — женщина.
Единица стихотворения — строфа, которая чаще всего является завершенной фразой. Махакавья (буквально «большая поэма»), что можно перевести приблизительно как «эпопея», часто представляет собой группу стихов, соединенных очень слабой повествовательной нитью. В придворной литературе, изобилующей украшениями, интрига и композиция в общем очень слабы и практически не соблюдается никакого равновесия. Другое дело — собственно повествовательная поэзия, в которой Сомадева, автор «Океана сказаний», демонстрирует лаконичность и сдержанность. Зачастую даже самые перегруженные кавьи прерываются время от времени живыми и драматическими фрагментами. В целом же большая санскритская поэма остается многословной и не имеющей четкой композиции.
Напротив, отдельные строфы уравновешенны и плотны. Стихотворения, состоящие из одной строфы и напоминающие персидские рубаи или японские танка, были крайне популярны. Они могли быть как самостоятельными произведениями, так и вставными элементами в драме или в прозе. Большинство их очень красивы и даже в переводе способны восхищать западного читателя. Они объединялись в антологии, часть которых сохранились и спасли таким образом тысячи стихов от забвения.
Стихосложение в санскритской поэзии было метрическим и подчинялось строгим правилам. Типичная строфа состояла из четырех строк равной длины (от восьми до двадцати одного слога), почти всегда нерифмованных. В эпической поэзии обычно использовался размер шлока, состоящий из четырех стихов по восемь слогов каждый, что давало возможность для некоторых вариаций; но классические поэты предпочитали более сложные и жесткие размеры, многие из которых были придуманы трактатами о поэзии. Эти размеры ограничивали поэтическую свободу, навязывая определенный порядок слогов согласно сложным сочетаниям, что, как правило, придавало стихам особую красоту.
Структура санскрита делает невозможным буквальный перевод классической поэзии на иностранный язык и не позволяет передать ее эстетический эффект. Короткие цитаты, которые мы здесь приводим в ритмизованной прозе, дают только приблизительное понятие о структуре, богатой и емкой в оригинальном тексте, и о потрясающей музыкальности языка, который, используя все тонкости стихосложения и риторики, добивается бесподобной гармонии. Классическая индийская поэзия, так же как музыка и искусство, подчиняется особым канонам, совершенно отличным от западных, и обладает своими собственными достоинствами и своей собственной красотой.
Индийские и европейские специалисты признают Калидасу великим санскритским поэтом. Принято считать, что он жил во времена правления императоров Чандрагупты II и Кумарагупты I, в эпоху, когда индийская культура достигла своего расцвета. В той же степени, как и фрески Аджанты, его творчество всесторонне и блистательно отражает эту культуру. Будучи глубоко проникнут традицией, он тем не менее был свободен от ее уз, и в каждом произведении Калидасы его индивидуальность прорывается сквозь навязанные формы. Мы ничего не знаем точно о его жизни и характере, за исключением нескольких легенд из более поздних источников. На основании его рукописей можно заключить, что он, по-видимому, был удачливым человеком, чувствительным к страданиям других, тонко понимающим женскую и детскую психологию и очень чувствительным к природе. Кроме трех драм он написал две большие поэмы: «Рождение бога войны» («Кумарасамбхава»), «Род Рагху» («Рагхуванша») — и еще две более короткие: «Облако-вестник» («Мегхадута») и «Времена года» («Ритусамхара»); авторство этой последней еще требует подтверждения. Одни специалисты считают ее ранним произведением Калидасы, другие не сомневаются, что она ему приписана.
«Облако-вестник» — элегия немногим более ста строф, одна из наиболее популярных в санскритской поэзии. Многочисленная литература «посланий» как на санскрите, так и на местных языках создавалась по этой модели. Более уравновешенная, более композиционно выстроенная, чем большинство индийских поэм, «Облако-вестник» предстает чрезвычайно цельным произведением. Крайне сжато Калидаса охватил такое количество образов и аллюзий, что поэма кажется квинтэссенцией всей этой культуры. Он рассказывает историю якши (служителя бога Куберы), жившего в божественном городе Алака, в Гималаях. Оскорбив бога, он был изгнан со своей родной земли и осужден жить в течение года на холме Рамагири, в современном Мадхья-Прадеше. Тяжелейшим испытанием в изгнании для него была разлука с красавицей женой, которую он оставил в горах. И вот в сезон дождей он видит большое облако, плывущее на север; он обращается к нему и рассказывает о своем наказании. После однойдвух вступительных строф поэма развивается в виде обращения к облаку. В изумительных стихах якша сначала описывает путь, который предстоит одолеть облаку, чтобы достичь гор: страны, реки и города, которые оно должно миновать. Мы приводим здесь два отрывка, описывающие Нармаду и растущие по ее берегам леса. Первая строфа представляет взгляд с высоты птичьего полета, которому открывается великолепный вид:
Немного отдохнув на горе, где жены лесных племен с удовольствием живут среди джунглей, и, быстро пролив свою воду, продолжая свой путь, ты заметишь разделяемую на рукава скалами у подножия гор Видхья Реву, подобную лентам, которыми мы украшаем тело слона.
Воды этой реки пропитываются резким запахом желез диких слонов и медленно текут через густые яблоневые леса. Напитайся ею, после того как прольешься дождем. Когда ты наполнишься соком, о облако, ветру будет не совладать с тобой: кто пуст — тот легок, избыток дает вес.
Затем изгнанник просит облако поспешить на запад и посетить блистательный город Удджайн. Калидаса не может долго сопротивляться призыву расы (эмоции) шрингары — эротическому чувству, которое проявляется здесь в воспоминаниях о городе:
Пришедший с берегов Сипры бриз разносит далеко пронзительный крик, напоенный любовью и лотосами. Наполняясь на заре ароматом, взятом у распустившегося лотоса, он ласкает тела красавиц и, как нежные ласки любимого, не может пресытить их удовольствием.
Просочившееся сквозь оконную решетку душистыми парами, окутывающими волосы; приветствуемое домашними павлинами, которые танцуют, радуясь тебе как другу, ты спустишься, утомленное путешествием, ночью среди благоухающих цветами дворцов на землю, по которой ступали нарумяненные ноги красавиц.
Затем якша вспоминает свой дом и свою супругу, угнетенную печалью и ожиданием. Он поручает облаку отнести ей послание: любовь неизменна и час их соединения приближается.
«Рождение бога войны» может считаться религиозной поэмой; но хотя в ней много сверхъестественных элементов и присутствует собственной персоной Шива, ее атмосфера остается по преимуществу светской. Эта очень длинная поэма рассказывает о любви и свадьбе Шивы и Парвати и рождении их сына Кумары, или Сканды, — бога войны. Достигнув зрелости, Кумара был назначен военачальником богов и возглавил их в сражении против ужасного демона Тараки, который долгое время приносил миру бедствия. Поэма заканчивается гибелью Тараки в поединке с Кумарой. «Род Рагху» — идеализированная поэтическая хроника легендарных царей, ведущих свое происхождение от солнца; самый знаменитый из них — принц-герой Рама, драматическая история о котором составляет центр этой эпопеи в девятнадцати песнях; но произведение это явно не закончено. «Времена года» — описание шести сезонов индийского года, полное эротических элементов — шрингара. Но несмотря на ряд чрезвычайно очаровательных картин, поэма гораздо слабее других произведений Калидасы.
Многие поэты, подражая Калидасе, писали махакавьи — длинные эпические и лирические поэмы, но никто не смог с ним сравниться. «Похищение Ситы» («Джанакихарана») Кумарадасы продолжает эпическую традицию, в то время как «Бой Кираты и Арджуны» («Киратарджуния») Бхарави, повествующая о битве между героем Арджуной и богом Шивой, принявшим облик Кираты, свирепого горца, написана более цветистым языком.
В VII в. Бхатти создал замечательную поэму на сюжет истории Рамы, известную как «Поэма Бхатти» («Бхаттикавья»), которая содержит очень красивые фрагменты, поданные как грамматические примеры. Еще более виртуозным оказывается поэт Магха (VII или VIII в.), автор большой поэмы, в качестве сюжета которой взят эпизод из жизни Кришны, — «Смерть принца Шишупалы» («Шишупалавадха»).
Хотя и были исключения, но в целом после Магхи большие поэмы становятся зачастую просто упражнениями в плетении словес. Чем сильнее стиль тяготеет к украшениям и метафорам, тем все больше повествование теряет свою значимость. Эта тенденция достигает своей крайней степени в двъяшраякавъе — приеме, который состоит в наложении друг на друга двух историй благодаря изобретательному использованию двойного смысла слов и фраз. Наиболее известный пример — «Рамачарита» («Сказание о Раме») Сандхьякары, поэта XII в.; это произведение обращается как к легендарному герою Раме из Айодхьи, так и к царю Бенгалии Рамапале, исторической личности, современнику и покровителю автора. Подобным трюкам нельзя не отдать должное, но они малоинтересны современному читателю и практически непереводимы.
Лучшими в средневековой поэзии являются стихи, состоящие из одной строфы, которые объединялись в антологии одного или нескольких авторов. Их существует огромное количество: короткие оды объединяются в длинные циклы, которые образуют «сотни» и имеют либо абсолютно лирический характер, либо лирический с дидактической тенденцией. Можно также выделить два направления, которые, как правило, пересекаются: чувственный и религиозный. Выдающимся поэтом этого жанра является Бхартрихари, согласно традиции живший в VII в. Он не оставил больших поэм, но создал триста отдельных строф, темами которых стали житейская мудрость, любовь и аскетизм. Эти шедевры лаконизма, в отличие от большинства санскритских лирических произведений, дают нам представление о характере их автора.
В его чувственной поэзии часто присутствует дух неудовлетворенности, словно бы поэт пытался убедить себя, что любовь — не пустая трата времени. В разгар своих любовных приключений он ощущает потребность в религиозной жизни:
Жизнь одолевается смертью; быстрая, как молния, молодость одолевается старостью; удовлетворение — жаждой богатства; сердечный покой — назойливостью кокеток; добродетель — завистью; леса — хищниками; принцы — злодеями; великие — изменой. ЕсТь ли хоть что-то, что нельзя разрушить? Единственное, что неуничтожимо?
Наживем ли состояние превыше любых желаний — а потом? Повергнем ли Своих врагов — а потом? Одарим ли своих любимцев богатством и властью — а потом? Даже если бы человечество дожило до конца космического века — что потом?
По-видимому, в конце жизни Бхартрихари отказался от любви женщин ради божественной любви, хотя его изречения иногда полны скептицизма:
К чему «Веды», трактаты, чтение пуран, толстенные технические труды? Вся эта масса произведений и документов, которая обещает нам в награду хижину в небесной деревне? Единственное, что несокрушимо, — огонь в конце времен, который уничтожает всю эту тягостную муку существования и приводит нашу душу в состояние высшего блаженства. Остаток — дело торговцев.
Вера Бхартрихари была тем не менее достаточно пылкой, чтобы мы могли оценить блестящий гимн, в котором он обращается к пяти первоначалам индусской физики:
О моя мать-земля, мой отец-ветер, мой друг-огонь, мой предок-вода, мой брат-эфир: к вам в последний раз я обращаюсь, сложив почтительно руки. Благодаря вам у меня предостаточно хороших произведений, открывающих мне незапятнанное знание. Заблуждения уничтожены. Я погружаюсь в абсолют.
Амару, поэт эротического направления, не знавший сомнений Бхартрихари, жил приблизительно в VII в. Его строфы о человеческой любви зачастую очень чувственны, но при этом окрашены тонкой иронией и всегда свидетельствуют о глубоком знании женского сердца. Амару любит описывать острые моменты в истории человеческих отношений, и один-единственный стих, запечатлевающий апогей этой истории, таким образом, предоставляет воображению читателя восстановить ее целиком.
Прежде чем перейти к другим поэтическим формам, назовем еще Билхану, уроженца Кашмира (XI и XII вв.), который в «Пятидесяти строфах вора» («Чаурапанчашика») с потрясающей экспрессией описывает тайную страсть вора и принцессы.
Проникнутые очень личным чувством «Песни волопаса» («Гита Говинда») Джаядевы были созданы в Бенгалии в XII в. Это цикл кантилен, посвященных любовным играм молодого бога Кришны со своей любимой подругой Радхой и другими пастушками. Это произведение до сих пор исполняется в религиозных церемониях вишнуитов Бенгалии, но хотя оно и начинается великолепным обращением к десяти воплощениям Вишну, его направленность с точки зрения европейца скорее больше эротическая, чем сакральная. В отличие от большинства санскритских лирических текстов, поэмы Джаядевы рифмованы и их стихотворная форма определена особенностями местной литературы.
За исключением незначительных произведений, основным источником литературных сказок Индии является знаменитый сборник, на сегодня утерянный, — «Брихаткатха» («Великое сказание»), составленный из историй, которые вставляются одна в другую наподобие «Тысячи и одной ночи». Этот немалый труд приписывают полулегендарному Гунадхье. Оригинал, написанный на кашмирском диалекте санскрита, был утерян, но его можно датировать первыми веками нашей эры. Однако остались вторичные версии, самая известная из которых — «Океан сказаний» Сомадевы (XI в.), написанная гладким и при этом отточенным стихом. В повествовании драматические эпизоды чередуются с ироническими. Сборник состоит почти из трехсот пятидесяти сказок, которые уводят читателя от главной темы рассказа, сюжет которого постепенно забывается. Герой — принц царства Ватса, который отправляется на поиски жены, похищенной незнакомцем, и находит ее в конце книги после множества приключений. Изображение нравов, реалистические сцены, возникающие вопреки легендарному и феерическому ореолу, — большое достоинство этого романтического произведения, которое становится одним из существенных источников наших сведений о повседневной жизни средневековой Индии.
К категории повествовательных поэм следует отнести большую хронику Кашмира, составленную Калханой, — «Река царей». Существует несколько произведений смешанного жанра — среднего между повествовательной поэмой и куртуазной эпопеей, которые содержат одновременно и описания, и панегирик, и легендарную историю; наиболее значительное из них — «Сказание о Харше» Баны, написанное «украшенной» поэтической прозой, о которой речь пойдет дальше. «Сказание о Викраманке» («Викраманкадевачарита») Билханы отличается высоким литературным достоинством. В нем рассказывается о жизни и легендарных приключениях великого императора династии Чалукьев Викрамадитьи VI. «Рамачарита», о которой мы уже упоминали, представляет собой пример другого рода. К этим произведениям можно добавить также труд джайнского монаха Наячандры Сури «Хаммирамахакавья», который относится к последним выдающимся творениям санскритской литературы. Эта великолепная, но малоизвестная поэма обращается к жизни Хаммиры, последнего царя династии Чахаманов, который был побежден и убит султаном Дели Ала ад-Дином Хильджи в 1301 г. после длительной осады его столицы Ранастхамбхапуры (сегодня известной как Рантхамбхор). Так как Хаммира был уничтожен со всеми своими приближенными, поэт был вынужден отклониться от литературного канона, который требовал счастливой развязки; для того чтобы примирить историческую правду и традицию, он закончил свой рассказ уходом Хаммиры и его сторонников на небо.
Истоки индийского театра остаются до сих пор неясными. Тем не менее известно, что даже в ведийский период давались театральные представления; в старинных документах неоднократно упоминается о разыгрывании во время праздников религиозных легенд, возможно только средствами танца и мимики.
Некоторые последователи находят общие элементы в индийском театре и древнегреческом театре школы Менандра: занавес, расположенный за сценой, назывался яваника — слово, производное от принятого в Индии названия греков. В любом случае, пьеса «Глиняная повозка» представляет внешнее сходство с поздней греческой комедией. Нельзя категорично отвергать гипотезу о том, что греческие комедии, разыгрываемые при дворах греко-бактрийских царей на северо-западе Индии, побудили неизвестных индийских поэтов превратить свой собственный народный театр в придворное искусство.
Сохранившиеся до нашего времени санскритские драмы многочисленны и разнообразны: от небольших одноактных произведений до неимоверно длинных пьес в десять актов. В них играли, как правило, профессиональные актеры обоих полов, но существовали также актеры-любители, упоминаются даже цари или их гаремные супруги, которые участвовали в представлениях во дворце. Обычно драмы разыгрывались на закрытой иЛи полузакрытой сцене либо во дворцах и в домах богатых, либо публично — в храмах в праздничные дни.
Занавес (яваника) отделял сцену {ранга) от задцей части сцены (непатхья), из которой появлялись актеры. ЗанавеСа же отделяющего сцену от публики не было. Декорации и бутафория были минимальны, их заменяла мимика, утонченность языка, поддерживаемая танцем: каждая часть тела участвовала в изложении истории, и публика, зная этот миметический код, по условным движениям рук, ног и по мимике могла понять, что речь идет, например, о том, что царь восходит на колесницу или что героиня гладит свою любимую газель. Роскошные костюмы актеров соответствовали определенным правилам, поэтому герои, боги, демоны и предатели сразу идентифицировались публикой.
Пьеса начиналась с обращения к одному или нескольким божествам и пролога, по ходу которого главный актер и режиссер (сутрадхара), беседуя со своей супругой (главной актрисой), излагал обстоятельства представления и характер пьесы. Большая часть диалогов была в прозе, но они свободно перемежались со стихами, которые чаще всего рассказывались или читались речитативом, но никогда не пелись. Классические правила трех единств не соблюдались; что касается единства времени и места, то годы и тысячи миль могли отделять одну сцену от другой; тем не менее внутри одной сцены единство места и времени было соблюдено. Если в этом пункте индийские театральные законы расходились с канонами европейского классического театра, то относительно запрета изображать на сцене насилие они были единодушны, хотя и это правило, и многие другие иногда нарушались. Действию часто предшествовала прелюдия (правешака), по ходу которой один или два персонажа подготавливали сцену и подводили итог событий предыдущего действия.
Как и в других литературных жанрах Индии, театральные законы исключали трагический финал. В напряженных или душераздирающих сценах не было недостатка, но конец обязательно был счастливым. С европейской точки зрения это требование часто приводит к неправдоподобным и натянутым интригам. Заметим, однако, что индийцы древности, отвергая трагедию, предпочитали мелодраму. Даже если эмоция, которую индийский писатель пытался вызвать, навязывалась теорией, индийские пьесы изобиловали волнующими сценами, которые часто заставляли чувствительную публику плакать. Благородные герои, идя на казнь за преступления, которых они не совершали, признавались в своей невиновности перед своими женами и детьми, и только в самый последний момент получали спасение. Несчастные жены несправедливо изгонялись из своего дома мужьями, теряли детей и находили их только в последнем действии. Что бы об этом ни говорили теоретики, и в первую очередь Бхарата, индийский театр вызывал животрепещущие чувства.
По примеру греческих драматургов индийские писатели заимствовали свои сюжеты из старинных источников, которые они вольно инсценировали. Легенды о богах и героях древности были неисчерпаемым кладезем тем. Другие пьесы вдохновлялись бытовыми народными сказками. Третьи, посвященные искусству управления, использовали жизнеописание царей прошлого. Существовали также легкие комедии о гаремных интригах, где герой (царь) усмиряет гнев первой фаворитки (царицы), которая поклялась помешать героине (молодой служанке — чаще всего переодетой принцессе) стать царицей и взойти на ложе ее супруга. Встречаются также аллегорические драмы, в которых персонажи олицетворяют человеческие добродетели и недостатки; до нас дошло несколько образцов фарсов. Теоретики классифицировали пьесы по стилю и длине, выделяя дюжину категорий.
Герой (наяка), героиня (найика) и злодей (пратинайяка) — традиционные действующие лица большинства драм. Любопытный персонаж (видушака) привносит в действие комическую ноту; это безобразный и уродливый брахман, преданный друг героя и комическое лицо, которое вызывает смех зрителей. Другой классический тип, выделяемый теоретиками и встречающийся в одной или двух длинных пьесах, — вита, образованный, но легкомысленный мирянин, который помогает герою и представляет определенную аналогию с параситом (нахлебником) из греческой комедии.
Древнейшие из дошедших до нас драм — это фрагменты пьес, приписанные Ашвагхоше, рукописи которых были обнаружены в пустынях Центральной Азии. Наиболее ранние, сохранившиеся целиком драмы — это произведения, приписываемые Бхасе, который, вероятно, был предшественником Калидасы, хотя специалисты не согласны с этой точкой зрения. Среди тринадцати пьес Бхасы, которыми мы располагаем, есть выдающиеся произведения, в частности «Увиденная во сне Васавадатта» («Свапнавасавадатта») и «Обет Яугандхараяны» («Пратиджняяугандхараяна»). Бхасой также написаны несколько коротких пьес лаконичного и выразительного стиля на эпические сюжеты. Он достигает большого мастерства в изображении героического чувства и в индивидуализации своих персонажей. Не раз он нарушал правила поздней драматургии, показывая на сцене насилие.
Величайший из санскритских поэтов был также великим драматическим автором. До нас дошли три пьесы Калидасы: «Малавика и Агнимитра», куртуазная комедия, сюжетом которой стала гаремная интрига эпохи шунгов; «Мужеством завоеванная «Урваши» («Викраморваши»), своего рода феерия, в которой рассказывается история страсти Пурураваса и Урваши; и «Узнанная по кольцу Шакунтала». Эта последняя во все времена считалась шедевром индийского театра, поэтому нам следует остановиться на ней особо.
Действие ее происходит в легендарную эпоху, когда боги и люди не были так бесповоротно разделены, как это случилось позднее. Пьеса начинается со сцены, в которой царь Душьянта охотится на лань возле обители аскетов, расположенной в глубине леса. Он сходит со своей колесницы, чтобы поприветствовать главу отшельников, мудреца Канву, но тот в это время отсутствует. Зато царь встречает его приемную дочь Шакунталу, внебрачное дитя апсары Менаки. Девушка выбегает на сцену, преследуемая пчелой, которую отгоняет высокодержавный кавалер. Естественно, он влюбляется в нее, и с должной скромностью она дает ему понять, что его чувство взаимно. Второй акт представляет нам Душьянту, охваченного любовной страстью. Он не может просить руки Шакунталы, поскольку ее приемный отец отсутствует, поэтому царь остается возле обители якобы для того, чтобы защищать ее от диких слонов и демонов. В третьем акте Шакунтала, изнемогая от любви, признается в своих чувствах двум подругам — Анасуйе и Приямваде, которые убеждают ее написать письмо царю. Пока она пишет, появляется Душьянта, который все слышал, находясь рядом в зарослях, и обе подруги удаляются. Царь дает Шакунтале перстень, и, обменявшись любовными клятвами, они сочетаются браком согласно обряду гандхарва, то есть по взаимному соглашению.
В четвертом акте Душьянту призывают в столицу государственные дела, и он покидает Шакунталу. Канвы все еще нет. В это время могущественный и гневный отшельник Дурвасас приходит к Шакунтале и под предлогом вымышленного оскорбления налагает на нее проклятие: муж забудет ее и не вспомнит, пока не увидит данного ей перстня. В этот момент возвращается Канва. Он в уже курсе событий и решает отправить беременную Шакунталу к царю. Она трогательно прощается со своим приемным отцом и подругами и уезжает в столицу в сопровождении двух молодых монахов и пожилой монахини Гаутами. Пятый акт проходит при дворе Душьянты. Шакунтала появляется со своим окружением. Она напоминает царю о его любви, и монахи подтверждают правдивость ее речей; но проклятие Дурвасаса стерло из памяти царя все воспоминания о ней, к тому же она потеряла перстень. Когда главный жрец уводит Шакунталу к себе, появляется небесное видение и переносит ее на небо. Это ее мать, апсара Менака, которая отыскала ее, чтобы вернуть в дом настоящих родителей.
В шестом акте на сцене появляются два стражника и рыбак. Этот последний только что нашел драгоценный перстень в животе рыбы и, подозреваемый в его похищении, был доставлен к царю. Как только Душьянта увидел перстень, он узнал его и все вспомнил. Но Шакунтала исчезла. Царя охватывает отчаяние от того, что он потерял свою жену и лишился наследника. Но он быстро овладевает собой и решает действовать, так как Матали, посланец Индры, настойчиво просит его помощи в великой битве между богами и демонами.
Действие в последнем акте происходит много лет спустя в нижних слоях эфира, s' обители божественного мудреца Маричи. Возвращаясь победителем с войны, Душьянта замечает маленького мальчика, бесстрашно играющего с прирученным львенком. Он останавливает свою колесницу, восхищенный мужеством и силой этого ребенка, и узнает, что это не кто иной, как Бхарата, сын Шакунталы. Влюбленные соединяются, и все заканчивается счастливо.
Интрига «Шакунталы» основывается на случайности и вмешательстве сверхъестественных существ, вполне признаваемых аудиторией, к которой обращался Калидаса. Все его персонажи, даже второстепенные, индивидуализированы. Так, два молодых монаха, которые после встречи Шакунталы с царем больше не появляются ни разу, явно не похожи друг на друга. Шарнгарава, бесстрашный и честный, не колеблясь готов разоблачить злодеяния вельмож; он несгибаем и тверд в своей правоте; Шарадвата раскрывается перед нами с двух сторон: он слаб и помышляет лишь о том, как поскорее выпутаться из затруднительного положения. Не стремясь к реализму, Калидаса сумел создать здесь внятный и живой диалог. Действительно, диалоги в лучших санскритских пьесах, черпающие языковые средства в местных наречиях, изобилуют идиоматическими выражениями. Калидаса выделялся среди индийских драматургов как выдающийся знаток человеческой психологии, передаваемой им с большим искусством. Без сомнения, он не только великий поэт и великий драматург, но и один из великих художников человеческой души.
Драматических авторов было множество, но мы остановимся здесь только на нескольких. Шудрака, вероятно современник Калидасы, оставил после себя только одну пьесу — «Глиняная повозка»; это одна из наиболее реалистичных индийских драм, изобилующая запутанными приключениями, исполненная юмора и патетики. Ее сюжет — любовь бедного брахмана Чарудатты к добродетельной куртизанке Васантасене; на эту историю накладывается политическая интрига, которая приводит к низложению царя Палаки; пьеса представляет крайне напряженную сцену суда, в конце которой герой в последний момент избегает казни на колу. Это произведение примечательно своими непосредственными наблюдениями за городской жизнью и целой серией второстепенных персонажей, умело схваченных в самой своей сути. Переведенная «Глиняная повозка» много раз ставилась на европейских сценах, и это наиболее доступная для западной аудитории пьеса из всего репертуара индийского театра.
Вишакхадатта (V или VI в.) — политический драматург. Единственное его произведение, которое сохранилось целиком, — «Перстень Ракшасы» («Мудраракшаса»), сюжетом которой стали попытки Чанакьи разоблачить интриги Ракшасы, министра последнего из Нандов, и возвести на трон Чандрагупту, первого из Маурьев. Интрига пьесы крайне сложна, но она ярко и стремительно идет к своей кульминации — патетической сцене (напоминающей «Глиняную повозку»), в которой одного из героев в последний момент минует смерть на колу. От другой пьесы Вишакхадатты, «Царица и Чандрагупта» («Девичандрагупта»), сюжет которой связан с приходом к власти Чандрагупты II, остались только фрагменты.
В VII в. появляются три драматических произведения, приписанные великому царю Харше, но они вполне могут принадлежать другому автору. Это «Ратнавали», «Приядаршика» и «Нагананда» («Радость нагов»). Две первые, названные по именам своих героинь, являются изысканными гаремными комедиями, в то время как последняя, религиозной тематики, повествует об истории принца Джимутаваханы, который пожертвовал собой ради прекращения жертвоприношений змей во имя божества Гаруды.
Говоря о Харше, необходимо упомянуть его современника Махендравикрамавармана, царя Паллавов, который оставил одноактную пьесу «Фарс пьяниц» («Маттавиласа»). В ней рассказывается о пьяном шиваитском аскете, который, потеряв череп, куда он собирал милостыню, обвиняет в его краже буддийского монаха. В конце сатирического диалога, в котором принимают участие беспутные аскеты разных сект и обоих полов, выясняется, что череп утащила собака. Этот короткий фарс раблезианского духа разоблачает некоторые стороны жизни тогдашней эпохи.
Бхавабхути — второй после Калидасы выдающийся драматург индийского театра. Он жил в Каньякубдже в начале VIII в. Три его пьесы дошли до нас: «Малатимадхава», «Жизнь великого героя» («Махавирачарита») и «Дальнейшая жизнь Рамы» («Уттарарамачарита»). Первая — история любви, разворачивающаяся на фоне чудесных событий, полная неожиданных, иногда волшебных развязок, в которой героиня всегда чудесным образом избегает смерти. Два последних произведения инсценируют легенду о Раме. И хотя интриги Бхавабхути кажутся слабыми, а его персонажи мало индивидуализированными, его сила — в мощном и глубоком сочувствии к страданиям. В использовании волнительйых и даже ужасающих ситуаций он, пожалуй, пошел дальше Калидасы.
После Бхавабхути начинается упадок индийской драмы. Наиболее талантливые авторы, такие как Бхатта Нараяна (VIII в.?), Мурари (начало IX в.), Раджашекхара (IX–X в.) и Кришнамишра (XI в.), продолжают писать драматические произведения, но их пьесы становятся все более надуманными и подходящими скорее для чтения, чем для театра. До нас дошли упоминания о санскритских пьесах, созданных после мусульманского завоевания, но театральная традиция если и не окончательно утрачивается, то становится, так сказать, рутинной.
Древнейшая проза, которой мы располагаем, представлена несколькими отрывками из брахман и следующих за ними палийских джатак. В гуптскую эпоху развилась «украшенная» проза, которая весьма далека от простых палийских историй и которую классифицировали как кавью. Наиболее выдающимися писателями этого жанра были Дандин, один из главных теоретиков санскритской литературы, Субандху и Бана — все трое жили в период между концом VI в. и началом VII в.
«Похождения десяти принцев» («Дашакумарачарита») Дандина — цикл остросюжетных рассказов, имеющих общую композицию и мастерски увязанных друг с другом. Их стиль относительно прост. Сюжет имеет многочисленные ответвления, но там нет запутанных и цветистых фраз Баны. Эти истории имеют светский характер, зачастую сатирический, иногда безнравственный, и их персонажи четко обрисованы. «Десять принцев» примечательны отчасти своим реализмом: действительно, по ходу приключений десять героев сталкиваются с купцами и преступниками, принцессами и проститутками, крестьянами и суровыми горцами. Немногие произведения индийской литературы содержат столько подробной информации о жизни низших классов.
Субандху, второй большой прозаик, известен единственным своим произведением «Васавадатта», названным по имени героини, о бурном романе которой с принцем Кандарпакету он повествует. В отличие от Дандина, Субандху отличался не мастерством повествования и создания живых образов, а прежде всего утонченностью своих описаний и виртуозностью владения словом. Роман состоит из сменяющих друг друга картин, слабо соединенных сюжетом; каждое описание представляет собой одну-единственную фразу, которая занимает две, а то и более страниц. Они изобилуют стилистическими фигурами, игрой слов, аллитерациям и ассонансами. Адекватный перевод этого романа невозможен, так как его подлинное литературное значение неразрывно связано со стилистическими канонами, по которым он создан. В европейской литературе ему более близки по стилю и концепции такие произведения, как «Эвфуэс» Вильяма Лили,[13] «Критикон» Бальтазара Грациана или романы эпохи позднего Ренессанса.
Стиль Баны, будучи очень близким стилю Субандху, между тем сильно от него отличается. Помимо того что его мастерские описания свидетельствуют о нем как о чутком наблюдателе, в «Сказании о Харше» («Харшачарита») и «Кадамбари» сама личность автора прорывается сквозь повествование. Кроме того, в «Сказание о Харше» помещен единственный в санскритской литературе автобиографический фрагмент. Бана происходил из семьи зажиточных брахманов и очень рано остался без матери; в четырнадцатилетием возрасте он потерял отца и, когда закончился траур, пустился в разгульную жизнь. Он с большой теплотой вспоминает товарищей своей бурной молодости, с которыми бродил из города в город, вращаясь в кругах тогдашней интеллектуальной богемы. Его знакомства были удивительно разнообразны; он водился с различными аскетами, ортодоксами и иноверцами, литераторами, актерами, музыкантами, врачами, даже с простонародьем из низших каст. Список друзей Баны, упоминаемых вперемежку, без какой-либо дискриминации, вполне способен доказать, насколько ничтожны были кастовые предубеждения для просвещенного человека. Автор не вдается в подробности своих приключений, но так или иначе они приводят его ко двору Харши, где он по неизвестной нам причине оскорбил царя. Позже он на время вернулся на родину, где вел мирную жизнь сельского брахмана; но вскоре Харша призвал его обратно ко двору. Поначалу Бана был встречен очень холодно, но постепенно вновь вошел в милость.
Несмотря на свою глубокую религиозность, Бана в течение жизни отошел от ортодоксальной религии и сохранил бунтарский дух своей безрассудной молодости. Он не боялся высказывать суждения, которые могли повредить ему в глазах его царственного покровителя: так, он осуждал доктрину божественности царской власти как низкое подхалимство и объявлял варварской и безнравственной теорию об искусстве управления макиавеллиевского толка, которая в Индии была связана с именем Каутильи. Некоторые отрывки его произведения свидетельствуют о явной симпатии к бедным и незнатным — чувство очень редкое для литературы Древней Индии. При этом он был превосходным наблюдателем. Богатство стиля и острота наблюдений роднят его скорее с авторами XX в., чем с другими индийскими писателями древности.
«Сказание о Харше» рассказывает с относительной достоверностью о важных событиях, которые привели Харшу на трон; между тем в тексте есть очевидные преувеличения и неточности, способные возмутить историка. «Кадамбари» является, возможно, сознательной попыткой посостязаться с «Васавадаттой» Субандху. Этот роман состоит из объединенных сложной интригой историй. В нем повествуется о перипетиях, в которые попадают на протяжении нескольких последовательных жизней две влюбленные пары, разделенные судьбой. Это произведение, оставшееся незаконченным, было продолжено сыном автора, о чем неоспоримо свидетельствует его неловкое перо.
После Баны создается множество романов в прозе того же жанра и появляются романы гибридного жанра — чампу, в которых проза чередуется со стихами и которые имели неравноценное литературное достоинство.
К прозаическим произведениям можно отнести также басню, первые образцы которой появляются в палийских джатаках. Эти энергичные короткие рассказы, персонажами которых часто выступают говорящие животные, нередко аналогичны столь популярным басням Древней Греции, так что не раз поднимался вопрос о влияниях. Прямое литературное заимствование кажется маловероятным, можно лишь предположить, что некоторые сюжеты имеют общий ближневосточный источник. Каким бы ни было происхождение этих историй, индийский фольклор оказал определенное влияние на западную литературу, так как один из знаменитых сборников индийских басен «Панчатантра» был переведен на пехлеви, или среднеперсидский язык, в VI в. Этот перевод позже лег в основу сирийских, а еще позже, в VIII в., — арабских версий. Одна из этих последних была переведена на иврит, греческий и латинский языки, и через них эти басни распространились по всей Европе. Второе издание «Басен» Лафонтена (1678) уточняет, что дополняющие его произведения частично взяты из рассказов индийского мудреца Пилпая, то есть Видьяпати, мудреца, который, согласно одной из гипотез, являлся автором «Панчатантры». Не только басни, но и приключения Ренара — тема, общая для фольклора многих европейских стран, — были вдохновлены в большой степени сборником Пилпая. Другие индийские сказки, в том числе некоторые вставки из «Брихаткатхи», достигли Запада: сборник «Тысяча и одна ночь» позаимствовал некоторые свои сюжеты и темы у литературы Индии — например, ряд чудесных приключений Синдбада-морехода.
«Панчатантра» («Пятикнижие»), содержащая политические инструкции, создавалась с расчетом на царей и государственных деятелей. Ее истории вставлены в единую повествовательную рамку: царь, огорченный дурными наклонностями и глупостью своих сыновей, поручает их воспитание мудрецу, который исправляет их за шесть месяцев, рассказывая им басни. Книга включает несколько версий разной длины и достоинства; большая ее часть составлена в прозе с включением множества стихотворных вставок. Наиболее знаменитая из этих версий — «Хитопадеша», «Полезные наставления», приписанная некому Нараяне и составленная в Бенгалии в XII в. Произведение создавалось как «книга для чтения» для изучающих санскрит и по сей день выполняет эту функцию. Ни один школьный учебник не может сравниться с ним в эффективности. Дидактическая цель, которую преследовал автор, уберегла его от претенциозности и педантичности, которыми иногда отмечены некоторые произведения этой эпохи; его стиль прост и ироничен, щедро приправлен афоризмами в стихах. Его этика своеобразна, ибо он в основном поощряет осторожность и соблюдение личного интереса, а не альтруизм.
Язык пали ближе к повседневному языку, чем санскрит. Стиль авторов, пишущих на пали, в целом проще, но, хотя у них и встречаются очень красивые пассажи, канонические палийские рукописи зачастую слишком прозаичны и однообразны. Одни и те же шаблоны, одни и те же описания, нередко многословные и пространные, часто повторяются. Но в то же время повествовательные фрагменты канонических палийских текстов обычно высокохудожественны. Так, «Джатаки» («Рождения») представляют сборник сказок, анекдотов, поэм и баллад, которые, взятые из разных источников, были канонизированы как относящиеся к предшествующим воплощениям Будды. Время составления этих сборников определить очень трудно; думается, что некоторые джатаки существовали во II или в III в. до н. э., как о том свидетельствуют барельефы в Бхархуте и Санчи.
«Песни монахов» («Тхерагатха») и «Песни монахинь» («Тхеригатха») образуют сборник поэм, приписанных без всякого основания великим ученикам Будды, стоявшим у истоков общины. Стиль этих поэм проще, чем у придворных санскритских поэм, и в нем обнаруживается влияние народных песен.
За исключением канонических текстов, палийская литература развилась к V в., главным образом на Цейлоне, и была представлена разнообразными жанрами: назидательные рассказы в прозе и стихах в духе хинаяны, исторические хроники, такие как «Дипавамса» и «Махавамса».
Канонические джайнские рукописи до начала нашей эры записывались на пракрите или на его наречиях. В целом они не имеют большого литературного значения. Подобно самому джайнизму, они строги, как палийские произведения, и воспроизводят одни и те же клише и растянутые описания, которые некогда, без сомнения, имели мнемотехническое значение. Непрерывные упоминания о тиртханкарах, набожных монахах, могущественных царях, богатых купцах, процветающих городах даются в неизменно идентичных выражениях на всем протяжении канона, придавая тексту сухой и безжизненный вид. Более образный, чем в палийской литературе, язык тяготеет к лирической санскритской литературе.
Джайнская поэзия богаче, чем проза. Огромное количество светских трудов было составлено на пракрите в Средние века. Наиболее выдающиеся — эпические поэмы: «Возведение моста» («Сетубандха»), ошибочно приписанная Калидасе и повествующая о вторжении на Цейлон Рамы; «Убийство царя Бенгалии» («Гаудавадха») — длинный панегирик поэта VIII в. Вакпати, описывающий подвиги Яшовармана, царя Канауджа (Каньякубджи); наконец, драма, озаглавленная по имени героини «Карпураманджари» и написанная Раджашекхарой, драматургом X в. Эти произведения не лишены определенного литературного достоинства, но не отличаются ни по стилю, ни по содержанию от санскритских произведений того же жанра.
Наиболее известное произведение, написанное на махараштри, — «Семьсот строф» («Сапташатака»). Это объемная антология лирических пьес, часть которых очень интересны. Предание приписывает ее некоему сатаваханскому императору Хале, который правил в Декане в I или во II в. Но на деле большинство стихов написаны гораздо позже и считаются анонимными. Они замечательны своей лаконичностью. Как и Амару, их авторам удается в четырех строках изложить целую историю. Такая экономия слов и такое мастерство составления фразы свидетельствуют, что эти стихи предназначались для изысканной аудитории. Тот факт, что при этом в них присутствуют натуралистические описания и упоминания о жизни крестьян, указывает на народное влияние. Манера описания любовных страстей сельских жителей напоминает древнюю тамильскую поэзию и свидетельствует о том, что Халу вдохновляли народные песни южной Индии. Ниже приводится отрывок из «Сапташатаки» о крестьянской жизни Древней Индии, в котором чувствуется народное влияние.
ЛЕТО
Буйвол, страдающий от жары, лижет змею, приняв ее за струю горного потока, она же пьет слюну буйвола, приняв ее за ручей, бегущий по черным камням.
Земледелец радуется тине на рисовом поле, залитом водой по колено, как (он радуется) своему сыну (измазавшемуся, пьющему молоко и подпрыгивающему на его колене).
Молодой месяц на небе, окруженный красным сумраком, как след от ногтя на груди юной супруги, прикрытый красным муслином.
О лето, осушающее каналы и одевающее листьями рощи, благоприятствующее свиданиям, о семя, вызревающее в плод любовного удовольствия, если бы ты не кончалось!
Тамильская литература восходит к первым векам нашей эры. Точная хронология еще вызывает споры, но почти несомненно, что наиболее древние рукописи были созданы за несколько веков до того, как паллавская династия из Канчи установила свое господство над страной.
Легендарная тамильская традиция говорит о трех литературных академиях — сангах, которые были основаны правителями династии Пандьев и находились под их покровительством. Две первые относятся к мифической древности; действительно, первая существовала 4400 лет и имела 4449 поэтов; она находилась в Мадурай, который погиб и на смену которому в нынешнюю эпоху пришел как столица Пандьев современный Мадурай. Вторая охватывала период в 3700 лет и имела около 3700 поэтов в Кавадапураме — городе, местоположение которого неизвестно, но который упоминается в санскритской «Рамаяне». Третья санга была перенесена в город Мадурай; ее период длился 1850 лет, и она насчитывала 449 поэтов. Произведения первых двух академий утрачены. Поэты третьей академии написали «Восемь антологий» («Эттутогаи»), которые являются одним из значительнейших трудов архаичной тамильской литературы. Некоторые специалисты с оговорками принимают предание о трех академиях, но сегодня почти доказано, что грамматика «Толькаппиям», относимая ко второй санге, создана гораздо позднее многих поэм третьей санги. Укоренившаяся легенда о сангах не имеет эквивалента в северных преданиях, и можно предположить, что тамильские барды по приглашению племенных вождей и сельских жителей ходили по стране, периодически встречаясь на больших поэтических и музыкальных турнирах, читая там свои стихи, объединяемые позже в антологии.
Поэзия «Восьми антологий» мало известна за пределами своей страны, ее происхождение и язык столь архаичны, что непонятны современному образованному тамилу без специальной подготовки. «Восемь антологий» представляют крайне внушительное произведение: в них входит более двух тысяч поэм, приписанных более чем двумстам авторам. К этим поэмам были добавлены «Десять песен» («Паттуппатту»), которые включают десять длинных стихотворений подобного же стиля, но чуть более поздних. В конце прошлого столетия этот огромный сборник был почти забыт тамилами; только в течение XX в. некоторые рукописи были опубликованы. В эпоху создания этих произведений (приблизительно между II и III в.) тамильская поэзия уже должна была иметь долгую традицию, так как поэтические правила, определяемые в «Толькаппияме», в наиболее древних поэмах антологий почти окончательно сформированы.
Но их стиль гораздо ближе к народной литературе, чем к придворной санскритской. Жизнь крестьян и пасторальные сцены, городская суета и жестокость войны описаны без какой-либо идеализации. Большая часть этих произведений еще не переведена, и литература санг еще нуждается в серьезной литературоведческой работе и в значительных исторических исследованиях.
Очень рано у тамилов обнаружилась страсть к классификации, свойственная индийской системе образования. Поэзия была разделена на две основные категории: на внутреннюю (агам), повествующую о любви, и на внешнюю (пурам), посвященную военной теме. Поэмы также классифицировались по ландшафту, который в них упоминался или к которому они тематически подходили. Каноны различали пять ландшафтов (тинат): горы (куринджи), засушливые земли (палаи), джунгли и лес (муллам), возделанные равнины (марудам) и побережье (нейдал). Каждый из них был связан с особым аспектом любви или войны: так, горы являлись декорацией к сценам добрачной любви и кражи скота; на фоне сухих земель происходили расставания любовников на долгий срок и систематическое уничтожение посевов в военных кампаниях; среди джунглей — прощание любовников на короткий период и набеги; долины избирались для изображения отношений между супругами, преследования куртизанок и осады города; что касается побережья, на нем происходили прощание рыбаков с женами и массовые сражения. Каждый тип местности имел также свою специфическую фауну, флору и население. Все поэмы «Восьми антологий» были распределены в соответствии с этими типами по пяти группам, большинство произведений не особенно старались следовать этой формальной классификации.
Оригинальная черта тамильской поэзии — ее начальная рифма, или созвучие. Ее нет в древнейших произведениях, но в конце последней санги (приблизительно III в.) она уже регулярно соблюдается. Первый слог или первая группа слогов должны рифмоваться. В некоторых поэмах начальное созвучие повторяется в трех или четырех строках, что никогда не встречается ни в санскритской поэзии, ни, насколько это известно, в поэзии на любом другом языке. Создающийся при этом эффект, вначале непривычный для уха, вскоре производит очень приятное впечатление на читателя, и тамилу он доставляет такое же удовольствие, какое получаем мы от конечной рифмы.
Следующая фаза тамильской литературы (VI–XI вв.) обнаруживает сильное арийское влияние. Арийские религиозные понятия и обряды, следы которых видны уже «Восьми антологиях», отныне скрещиваются с тамильским наследием и приводят к господству джайнизма. «Восемнадцать малых произведений» («Падиненкилканакку») в основном афористичны и нравоучительны; два наиболее знаменитых — «Тируккурал» и «Наладияр», которые объединяет общая трактовка трех целей жизни согласно индийской традиции: долг, деньги, любовь. Первое, часто называемое «Тамильской библией» и приписываемое ткачу Тируваллувару (V–VI вв.), является поистине национальным литературным произведением. Оно несет светскую и эмпирическую мораль. Признавая верховного бога, оно тем не менее не присоединяется ни к какой религии; ее сжатый, эпиграммный стиль иногда темен. «Наладияр» имеет более проработанный и более художественный стиль, чем «Тируккурал», и содержит очень красивые стихи высокой нравственной ценности.
В VI в. арийское влияние широко охватило всю территорию тамилов: цари и вожди поклонялись индуистским, джайнским и буддийским богам и поддерживали их культы. Местная поэзия быстро видоизменялась под растущим влиянием санскритской литературы, и тамильские авторы начали писать большие поэмы, которые они называли санскритским понятием «кавья». Наиболее древнее и значительное из них — «Повесть о браслете» («Шилаппадикарам» — речь идет о ножном браслете, украшенном драгоценными камнями), еще заметно отличающееся от санскритской поэзии. Хотя оно и создавалось для образованной публики и имеет рафинированный стиль, оно близко к жизни народа; более реалистическое по сравнению с санскритской литературой, оно повествует о превратностях судьбы двух персонажей; в отличие от куртуазной санскритской эпопеи, эта поэма имеет поистине трагическую тональность. Авторство ее приписывается Иланго, внуку великого царя династии Чола Карикалана, который жил в I или во II в. н. э. Разумеется, это ошибка, и поэма явно была создана несколькими веками позже этой даты. В любом случае автор, будучи прекрасным поэтом, был плохим рассказчиком. История, которую он поведал, была хорошо известна публике, поэтому в повествовательной части он позволил себе что-то опустить и ограничиться просто намеками, сосредоточившись на описательной стороне. Он успешно объединил все темы предшествующей тамильской поэзии в единое целое, основой которого стала история несчастий Ковалана и Каннахи. С полным правом эта поэма может считаться наряду с переложением «Рамаяны» национальной тамильской эпопеей. Этот текст дает нам замечательные сведения о политической жизни тамилов в Средние века. Центральный эпизод достигает потрясающего накала и по великолепию не имеет себе равных в индийской литературе.
Ковалан, сын богатого купца из города Пугар, или Кавириппаттинам, женился на красавице Каннахи, дочери другого купца. Какое-то время они жили счастливо, пока на празднике, устроенном при царском дворе, Ковалан не влюбился в танцовщицу Мадави. Он добился взаимности и, увлеченный страстью, забыл и Каннахи, и свою семью. Понемногу растрачивая свое состояние на танцовщицу, он дошел до того, что стал продавать драгоценности Каннахи. В итоге, полностью разорившись, он раскаялся и вернулся к своей супруге, которая ни в чем его не упрекнула. Единственное, что у нее осталось, — это пара ножных браслетов, которые Каннахи не раздумывая ему отдает. Имея только эти браслеты, они решают отправиться в город Мадурай и попытаться восстановить свое состояние.
Прибыв в Мадурай, Ковалан отправляется на рынок, чтобы продать один из браслетов Каннахи. У жены царя пандьев Недунджелиян только что был украден подобный браслет придворным ювелиром. Этот ювелир, увидев Ковалана с браслетом Каннахи, отбирает украшение и доводит это до сведения царя. Стража хватает Ковалана, который без суда предается казни. Когда об этом узнает Каннахи, она лишается чувств; но, быстро придя в себя, с горящими от гнева глазами, она спешит к царю, потрясая парным браслетом в доказательство невиновности своего мужа. Внимательно сравнив этот браслет с тем, который оставался у царицы, все признали, что Ковалан был невиновен. Обезумев от гнева и боли, Каннахи отрывает себе грудь и бросает ее на улицу, тем самым проклиная город гореть в огне.
Но божество, покровительствующее городу, просит Каннахи забрать свое проклятье, и огонь гаснет. Ослабев от потери крови, Каннахи тяжело взбирается на холм за городом. Через несколько дней она умирает и соединяется на небе с Коваланом. Между тем известие о ее смерти распространяется по всей тамильской стране. Ее начинают боготворить, возводить в ее честь храмы и совершать обряды, она становится богиней — покровительницей супружеской верности и целомудрия.
Продолжение «Повести о браслете», «Манимехалей», приписанное поэту Саттанару из Мадурай, было написано чуть позже. Хотя традиция считает это произведение предшествующим, все свидетельствует об обратном, ибо оно предполагает знакомство читателя с «Повестью о браслете» и является ее своеобразным буддийским продолжением. Несмотря на многочисленные религиозные и моральные наставления, которые оно содержит, «Повесть о браслете» прежде всего излагает историю, тогда как в «Манимехалей» рассказ используется лишь в качестве обрамления для философского спора, а само повествование имеет безличный, отрешенный характер санскритской кавьи.
Героиня, Манимехалей, — дочь Ковалана, героя «Повести о браслете», и танцовщицы Мадави, которая, узнав о смерти своего бывшего любовника, стала буддийской монахиней. Эта история повествует о любви принца Удаякумарана к Манимехалей и о чудесно сохраненной ею девственности. Она войдет в буддийскую общину, как ее мать. Большую часть поэмы составляют споры между представителями различных индуистских и иноверных сект, которые заканчиваются блестящим опровержением их учений.
Третья тамильская эпопея, «Дживакасиндамани», воспевает подвиги героя Дживаки — выдающегося человека, который превосходит других во всех искусствах: от стрельбы из лука до врачевания змеиных укусов; и после каждого своего подвига он получает новую супругу в гарем. Но, познав столь блестящий светский триумф, он становится джайнским монахом. Автором поэмы был джайн Тируттаккадевар. Его абсолютно фантастическое произведение не имеет ничего общего с реальностью. Утонченный и цветистый стиль отмечен влиянием санскритской придворной литературы. Эта эпопея явно создана позже двух предыдущих и датируется XI в.
Кроме этого мы обязаны тамильским поэтам многочисленными переводами и переработками различных северных произведений, наиболее значительной из которых является «Рамаяна» Камбана, написанная в 1180 г. Эта большая поэма, до сих пор еще читаемая и любимая тамилами, — гораздо больше, чем просто перевод с оригинала, поскольку Камбан очень вольно обращается с некоторыми темами, добавляя в свое произведение новые эпизоды. Необходимо отметить тот факт, что под пером Камбана демон Равана принял героический облик, который удачно противопоставляется бледной и невыразительной фигуре Рамы.
Однако самыми значительными произведениями тамильской средневековой литературы, бесспорно, являются гимны религиозных шиваитских и вишнуитских учителей. Расцвет религиозной лирики происходит в VII в. и продолжается до конца XI в. Сразу можно выделить три имени: Аппар, Самбандар и Сундарар. Первый, исповедовавший всеобщую и исключительную веру в Шиву, обращается непосредственно к нему с горячей, почти фанатичной набожностью. Самбандар, собрат Аппара, с меньшей проникновенностью прославляет святыни страны тамилов и основные шиваитские обряды, например обладающую мистическими свойствами золу:
Магическая, эта зола, покрывающая небесных жителей,
Прекрасная, эта зола, восхваляемая, эта зола:
Все тантры, вся религия, эта зола,
Да, зола посвящена Богу Алавай,
Чьи красные губы — убежище красавицы Умы.
Наконец, рядом с Аппаром и Самбандаром следует поставить Сундарара, который творил позже. Произведения всех трех лириков были объединены в сборнике «Теварам», читаемом в шиваитских храмах на юге.
Маниккавашагар (VIII в.) занимает особое место среди лирических шиваитских поэтов зрелостью своего таланта и цельностью своего учения. Его шедевр «Тирувашагам» является одним из великолепных тамильских гимнов, а наиболее знаменитая пьеса, «Божественный восход», изображает верующих, поклоняющихся на заре своему богу:
Спасение, сущность и основа моей жизни!
Красная звезда приблизилась к сектору Индры,
Ночь ушла.
Заря разлилась, и от твоего лица
Солнце доброты восходит понемногу,
И из твоих глаз расцветают цветы,
И к новому, прекрасному храму
Пчелы слетаются дружным роем.
Посмотри же на них,
О господин Перундурей, о великий Шива,
О вершина радости, что расточает сокровище Милосердия!
Бурное море! Позволь поднять тебя с твоего ложа.
Уже прокричали яркие птицы! Уже пропели петухи!
Пташки громко щебечут, раковины раскрылись;
Бледнеют звезды: свет на востоке, твой свет
Собирается; с благосклонностью яви нам
Свои божественные, прекрасные, унизанные браслетами ноги,
О Шива, о великий учитель Перундурей!
Для всех ты непостижим;
Нам ты открываешься,
Наш великий! Позволь поднять тебя с твоего ложа!
Кроме этих гимнов, в поздней тамильской литературе очень мало значимых трудов. Первые рукописи на каннара, телугу и малаяламе появляются между V и приблизительно X в. и менее интересны, чем тамильские рукописи.
До XII в. язык каннара использовался исключительно для переписывания больших санскритских произведений: эпопей, назидательных легенд, адаптированных такими авторами, как Пампа, Понна и Ранна (X в.). Индуистское влияние проявляется к концу XII в., когда начинается период среднего каннара, связанный с доходящей до фанатизма деятельностью секты вирашайва. Ее основателем и главным автором был Басава; произведения, которые ему приписаны, — это безыскусная проза: ваканы, или «сказанное», — короткие религиозные эпиграммы.
Литература телугу, связанная с растущим влиянием шиваитского индуизма, появляется в XI в. В ней выделяются три крупных автора: Нанная Бхатта (XI в.), Тиккана (XIII в.) и Ерапрагада (XIV в.); основатели поэтической традиции, они были также инициаторами широкого движения, тяготеющего к вирашайве. Но, бесспорно, два выдающихся имени в этой литературе — Вемана (вторая половина XV в.?), который радикально отличался от предшественников порой очень грубым реализмом своих социальных сатир, и Потана (XV в.), автор «Бхагаваты», наиболее известной из телугских версий «Бхагавата-пураны».
Тем не менее эти литературы принадлежат к эпохе, когда арийское влияние проникло уже достаточно глубоко, и, хотя им не откажешь в определенных достоинствах, они не отличаются от древней тамильской поэзии. Таким образом, они могут претендовать на первостепенное место в тамильском языке, который среди живых языков мира вправе гордиться непрерываемой двухтысячелетней литературной традицией.