Даже беглый обзор этих фигур дает представление о несравненном богатстве скульптурного убранства западного портала – и о концепции всей декоративной схемы собора. Но с точки зрения цивилизации наиважнейший элемент центрального портала, еще более важный, чем перекличка с древнегреческими образцами, – это особый тип голов так называемых «королей» и «королев» (кто они на самом деле, доподлинно неизвестно). Вспомните всех тех, кого мы встретили в IX и X веках, – людей волевых, деятельных, темпераментных, искренне рвущихся к свету знания, однако по природе своей все еще варваров; их можно назвать воплощением воли, и все их внутренние и внешние черты сформированы борьбой за выживание. Но посмотрите: разве шартрские «короли» и «королевы» не являют собой новый этап в восхождении западного человека?
На мой взгляд, их утонченная красота, выражение смиренной отрешенности, их одухотворенность – все говорит о чем-то дотоле невиданном в искусстве. По сравнению с ними древнегреческие боги и герои надменны, бездушны, а то и брутальны. И мне кажется, что эти лица, глядящие на нас из глубины веков, точнее всего выражают самую суть эпохи. Разумеется, здесь многое зависит от интуиции и масштаба дарования художника. Если перейти от творений старшего мастера к тем, которые созданы его коллегами-ретроградами, ты словно бы возвращаешься в слегка безумный мир Муассака. Но великих портретистов рождают великие лица, и наоборот, упадок портрета чаще всего говорит о деградации лиц – посмотрите на фотографии в наших газетах! Лица «королевских» статуй западного портала Шартра – одни из самых чистых, искренних и в подлинном смысле слова аристократических во всей западноевропейской истории.
«Короли» и «королевы». Шартрский собор. Ок. 1145–1155. © getty/istock/photodisc/Martin Child
В старых хрониках можно найти некоторые сведения, позволяющие лучше понять, какой душевный настрой запечатлен на этих лицах. В 1144 году, рассказывают летописцы, башни собора росли словно по волшебству, а все потому, что верующие впрягались в телеги, груженные строительным камнем, и тянули их от каменоломни к храму. Праведный порыв охватил всю Францию. Мужчины и женщины из дальних мест таким же точно образом доставляли строителям тяжелые обозы с провизией – вино, оливковое масло, зерно. Наряду с другими в оглобли впрягались знатные господа и дамы. И все соблюдали строжайшую дисциплину и полную тишину. Люди сплотились по зову сердца и забыли вражду и обиды. Чувство самоотверженного служения великому цивилизационному идеалу с новой силой передается вам, когда вы входите под своды храма. Интерьер Шартрского собора не просто одно из двух прекраснейших крытых пространств в мире (второе – Софийский собор в Константинополе). Здесь испытываешь душевное потрясение. Те, кто своими руками создавал его, сказали бы вам почему: потому что Шартр – излюбленная земная обитель Пресвятой Девы Марии.
В Шартре хранилась одна из самых знаменитых богородичных реликвий – нижняя рубашка Девы Марии, которая была на ней во время ее кончины (успения). Реликвию передал храму Карл Лысый в 876 году, и она изначально обладала чудотворной силой, но только в XII веке культ Мадонны завладел воображением масс. Предположу, что в предшествующие столетия жизнь была слишком сурова. Так или иначе, если искусство может служить ориентиром – а именно такую роль я отвожу ему в нашем телевизионном сериале, – в X и XI веках Богоматерь занимала очень скромное место в сознании людей. Она фигурирует, разумеется, в ряде сцен вроде Вознесения и Поклонения волхвов, но образ Мадонны с Младенцем как объект особого почитания чрезвычайно редко встречается в оттоновском искусстве. Самая древняя культовая статуя этого типа относительно крупных размеров (раскрашенная деревянная скульптура, созданная около 1130 года) появилась в Сен-Дени. Все великие храмы романского периода носили имена тех святых, чьи реликвии они хранили, – Сатурнина, Стефана, Лазаря, Дионисия, Марии Магдалины[24], – и ни один из них не был посвящен Богоматери. И вдруг, вслед за Шартром, в честь Богоматери (Нотр-Дам) стали называть знаменитейшие соборы в Париже, Амьене, Лане, Руане, Реймсе.
В чем причина столь внезапной перемены? Раньше я думал, что это следствие Крестовых походов: возвращавшиеся домой воины восхищались женскими добродетелями, добротой и состраданием, по контрасту с мужскими – отвагой и физической силой, то есть своими собственными. Теперь такое объяснение кажется мне сомнительным, хотя оно как будто бы подтверждается тем фактом, что первые культовые изображения Богоматери выполнены в откровенно византийском стиле. Примером может служить миниатюра в манускрипте из аббатства Сито, где начинал свой монашеский путь святой Бернард. Одним из первых святой Бернард провозгласил Деву Марию воплощением совершенства, милостивой заступницей всех смертных перед Богом. И Данте с полным основанием вложил в уста Бернарда (в последней песне «Рая») восторженный гимн Деве-Матери[25] – свой нетленный поэтический шедевр.
Сколь ни велико было влияние святого Бернарда, не меньшую роль в распространении культа Марии сыграло великолепие Шартрского собора. Уже то, что он был воздвигнут, иначе как чудом не объяснить. Старую романскую базилику уничтожил страшный пожар 1194 года, от нее остались только башни и западный фасад, и все уже оплакивали погибшую в огне бесценную реликвию. Но когда разобрали завалы, рубашку Девы Марии обнаружили в крипте невредимой. То был несомненный знак – Божья Матерь повелевала отстроить новый храм, еще более прекрасный, чем прежний. И вновь летописцы свидетельствуют, как со всех концов Франции в Шартр стали стекаться добровольные помощники, как целые деревни снимались с места, чтобы доставить строителям все необходимое, а потребности на этот раз многократно возросли – новый собор был больше по размерам и сложнее по архитектуре, над ним трудились сотни каменщиков, не говоря об армии витражистов, которым предстояло остеклить сто семьдесят огромных оконных проемов. Рискуя показаться сентиментальным, признаюсь, что меня не оставляет чувство, будто истовая вера людей, всем миром строивших Шартр, наполнила его своды таким могучим духом всенародного религиозного подъема, что в этом отношении ему уступают даже великие французские соборы в Бурже и Ле-Мане.
Однако, справедливости ради, надо сказать и о том, что одна только вера не способна была бы воздвигнуть собор, не будь шартрская епархия баснословно богата. После пожара соборный капитул во главе с епископом принял решение три года подряд отдавать свой доход на восстановление храма, а доход их, в пересчете на современные деньги, составлял около 750 000 фунтов в год (из которых 25 000 – доход епископа). Прибавьте к этому особые отношения Шартрского аббатства с французским королевским домом, и вы увидите, что чуду Шартра, как и большинству чудес на свете, можно дать сугубо материальное объяснение, которое, впрочем, далеко не все объясняет.
Новый собор был построен в новом архитектурном стиле, который осенил своим авторитетом Сугерий в Сен-Дени и за которым в истории искусства закрепилось наименование «готический» или «готика». Вот только в Шартре перед зодчим поставили задачу возвести здание на фундаменте сгоревшего романского храма, а это означало, что готическими сводами нужно было перекрыть небывало широкое пространство. Для решения этой конструктивной проблемы архитектор воспользовался системой передачи распора от свода с помощью аркбутанов (наружных полуарок) и контрфорсов (наружных опорных столбов), и это тот самый счастливый случай, когда суровая необходимость приводит к архитектурной инновации невероятной, фантастической красоты. Заметьте, что внутри храма нет и следа натужности или компромисса, продиктованных техническими сложностями: кажется, будто это органичное в своей целостности пространство выросло из земли само собой, в силу естественного закона гармонии.
О готическом стиле написано уже столько, что его давно воспринимают как данность, как нечто само собой разумеющееся. А между тем это одно из выдающихся достижений человечества. Со времен самых первых попыток цивилизованной жизни выразить себя в архитектуре – взять хотя бы древнейшую пирамиду в Саккаре – человек мыслил любое строение как некую опирающуюся на землю тяжесть. Он покорно принимал материальную природу своего творения, а если и пытался преодолеть ее посредством пропорций, цвета и драгоценных камней, всегда наталкивался на ограничения, вызванные проблемами устойчивости и веса. Вес всегда пригибал его к земле. Но с изобретением готического стиля (опорных столбов в виде пучка колонн, разветвляющихся в вышине на ребра свода или стрельчатой арки) камень становится словно бы невесомым – невесомым выражением человеческого духа.
По той же причине у человека появилась возможность окружить свое пространство стеклом. Сугерий пошел по этому пути, чтобы наполнить светом храмовый интерьер, но затем ему пришло в голову использовать застекленную поверхность в эстетических и дидактических целях, причем зрительское впечатление от витражных панно благодаря игре света было несравненно сильнее, чем от матовых стенных росписей. Мне кажется, мысль Псевдо-Дионисия о постижении божественного через материальное, через чувственное восприятие, как нельзя лучше воплотилась в Шартрском соборе. Когда обводишь взглядом витражи, окружающие тебя со всех сторон, пронизанный их светом воздух словно дрожит и мерцает, и этот поразительный эффект достигается на чувственно-эмоциональном уровне восприятия. Что касается иных уровней, то уяснить развитие сюжетов на многочисленных витражах, даже если в руках у вас схема-подсказка, составленная знатоком иконографии, очень непросто; и я сильно сомневаюсь, что богомольцы начала XIII века были настолько сведущи, чтобы расшифровать все представленные здесь истории. Но мы знаем и другое: знаменитый фриз Парфенона, когда он занимал свое первоначальное положение