овле, к конторке, к служению экономическому росту?
Это верно лишь отчасти. Парижский банк — в начале XIX века скажут «женевский банк» — был на службе короля. И до и после эксперимента Лоу, эксперимента, который он перенес без особого ущерба, протестантский банк оставался на службе государства. Звезда поменяла хозяев. Туртон и Гине в момент отмены Нантского эдикта, звезда Самуэля Бернара во время Войны за испанское наследство, до и после Лоу, менее значительная роль Исаака Фелюссона, Кроза, семейств Андре, Буасье, Буе, Бита, Лаба,Троншен. и финальное восхождение Неккера. Было бы несправедливо сводить их деятельность единственно к служению Генеральным штатам. Гугенотские банкиры сыграли решающую роль в распространении благоприятных условий для международной торговли, они представляли собой наиболее активные элементы французской колонии в Кадисе; таким образом, их роль в развитии крупной американской торговли, пополнявшей монетные средства Европы, значительная в 1730-е годы, вырастает еще больше при Гарнье, Моле и Дюма около 1740–1750 годов. Столь же важной была роль группы женевских гугенотских банкиров в расцвете производства часов. Но за деревьями следует видеть лес. Именно на службе Генеральных штатов и особенно в деле мобилизации капиталов Франции и Европы, дружественной и враждебной, гугенотский банк совершил свои великие дела.
Довольно характерно для этой важнейшей среды гугенотского банка семейство Фелюссон. Происходящее из Сен-Симфорьен-ле-Шатель, под Лионом, оно относится к первому женевскому Убежищу XVI века, как и их родственники Дегуты и Батье де Баль, купцы, фабриканты шелка, хозяева тростилен. они и в Женеве слишком долго оставались верны фамильной традиции производителей шелка. Женевская ветвь, слишком долго приспосабливавшаяся, пребывала, следовательно, в упадке в конце XVII века, когда Исаак обеспечил ей на долгое время блестящее положение в финансах и банковской сфере. Родившийся в 1698 году, единственный сын (четверо живых детей при восьми умерших в раннем возрасте) Теофиля-второго и Жанны Гине, Исаак покинул Женеву в семнадцать лет, за год до смерти отца. От единоверцев-родственников к единоверцам-друзьям, упорно работая как приказчик и посредник, Исаак приобщился к деловой среде, изучил немецкий в Базеле, голландский — в Амстердаме (им он владел лучше, чем французским), английский — в Эксетере у Бидуэлла, лондонского единоверца кузенов Гине. Фелюссон обеспечил свое состояние во времена системы Лоу.
Убежища сыграли главную роль в формировании французской разновидности европейского Просвещения в сознании эпохи.
Разве положение меньшинства, толкавшее протестантскую буржуазию к обособлению в делах и подвигавшее ее на неустанное приращение своего богатства, фактически не отрезало ее от государства и его соблазнов? Парадоксальным образом, нет. Опорой короля Франции были католические чиновники и протестантские банкиры. Удивительное в конечном счете разделение труда, обнажающее важный факт структурного свойства.
Построение государства остается крупнейшим экономическим деянием классической Европы.
Глава XIКОНЪЮНКТУРА
Банк и государство — нет ничего более чувствительного к флуктуациям конъюнктуры.
Разве не парадокс — помещать рассмотрение конъюнктуры, т. е. движения в чистом виде, в заключение раздела, посвященного более ригидным структурам? Парадокс, в сущности, кажущийся. Колебательное движение — это еще и способ отрицания движения. Структурные сдвиги обеспечивает только непреодолимая тенденция на повышение. Колебательные движения всегда совершаются вокруг одной оси. Очевидно, неподвижность экономики Старого порядка лучше всего проявляет себя в устойчивом характере колебаний.
Новейшими изысканиями в истории неоспоримо установлено столь же давнее, насколько проникает ретроспективный взгляд, постоянство больших фундаментальных экономических ритмов, хотя на деле нет возможности что-либо доказать за пределами престатистической эры, но Европа классическая была вполне престатистической и даже протостатистической. Вибрация, колебания повсеместно с амплитудами, превосходящими все то, к чему приучил нас экономический анализ реалий нынешней эпохи. Колебания цен в отношении обыкновенно 1:3 на самые ходовые товары; колебания сбора зерновых от года к году; колебания производства тканей в отношении 1:2 и даже, что поразительно для нас, 1:4; еще более поразительные колебания торговли на дальние расстояния: 1:10 по объему и 1:100 по стоимости от года к году — в частности, колебания на важнейшем направлении, в торговом сообщении между Европой и испанской Америкой, производившей монетный металл, колебания объема денежной массы. Испания, особенно до 1680 года, Франция в почти сопоставимой степени с 1700 по 1726 год, испытывали монетарные колебания, неизбежно наводящие на мысль о превратностях валютной системы в Европе 1920–1929 годов. И наконец, гораздо более драматичные — у нас они изучались издавна — колебания численности населения. Все эти колебания не создают беспорядочного фона человеческой деятельности. Они внутренне связаны между собой в едином пространстве системой соотношений, иной раз поразительных. Негативное, разумеется, соотношение между ценой и сбором зерновых. Это предсказуемо. Менее очевидное на первый взгляд позитивное соотношение цен и объемов морской торговли на дальние расстояния. Совокупная система таких соотношений представляет собой конъюнктуру. Но конъюнктура — это еще и обстановка. Экономическая конъюнктура, навязывающая себя человеку, не бывает независимой от человека. При экономике XVII — 1-й пол. XVIII века, непосредственно зависящей от природный условий, ее, разумеется, еще могли определять множество независимых от человеческой воли факторов, которые мы называем «экзогенными», но конъюнктура — это, по сути дела, равнодействующая, поразительно выводимая из системы согласования атомарных воль. Говорить о влиянии конъюнктуры на всю совокупность человеческой активности, и не только экономической, ибо ничто: ни политика, ни идеи, ни восприятие искусства, ни даже проявление религиозных чувств не ускользает от воздействия конъюнктуры — это равносильно утверждению о влиянии человека на человека, о влиянии людей и сопротивлении вещей. «Yo soy уо у mi circunstancia» («я — это я и мои обстоятельства»), как говаривал Ортега-и-Гассет. Конъюнктура не лимитирует человеческой свободы. Она выступает как воплощение circunstancia: пульсирующей структуры вещей, идей, человеческих существ.
Упорядоченные, сплоченные, связанные в рамках регионального и даже национального пространства колебания выделяли по крайней мере три Франции: одна Франция — между Соммой и Луарой, другая Франция — южная и еще одна Франция на востоке — маргинальная; в общей сложности три Испании: ансамбль Кастилия — Андалусия, кантабрийский ансамбль и ансамбль Каталония — Валенсия; была Англия восточная и Англия западная, Ирландия южная и Ирландия западная — совокупность Шотландии и Северной Ирландии, а вот Соединенные провинции были близки к гомогенному экономическому целому. Именно в этом главное завоевание экономической истории последних лет, достоверность равнодействующей мировой конъюнктуры всех конъюнктур далеко за признаваемыми за нею пределами. Уже существует более или менее обширная сфера деятельности, охваченная единой мир-экономикой и, таким образом, подчиняющаяся мировой конъюнктуре в XIX веке, но также и в XVIII, и в XVII веках — эпоха классической Европы — и даже, без сомнения, в XVI веке — момент великой пространственной мутации, планетарного взрыва христианского Запада, — где анализ выделяет четыре фундаментальных ритма: краткосрочные двух-, трех-, четырехлетние флуктуации; цикл приблизительно 10-летний; интерциклический вариант и, если угодно, флуктуация Кондратьева — в целом 30-летняя; столетняя фаза.
Можно и должно удивляться, когда обнаруживаешь в столь далеком прошлом при столь глубоко отличных способах производства и способах коммуникации целый мир относительно неплохо согласующихся флуктуаций. Еще более поразительно наблюдать, сколько частных конъюнктур образуют начиная с XVI века в масштабе не только европейском, но собственно мировом равнодействующую — первый, неполный, неуверенный эскиз мировой конъюнктуры. Такой подход — главное. Без него мы были бы не в праве говорить о конъюнктуре. Эта конъюнктура прошлого вытекает из расчетов по статистическим данным, которые мы постараемся выстроить, отталкиваясь от фрагментарных цифровых элементов престатистики Старого порядка.
Эти предварительные сведения не должны затмить для нас главное: весьма специфическую динамику старой конъюнктуры. Нам предстоит очень скоро вывести ее основные линии. И условия.
Какие это условия? Прежде всего, порядок и соотношение родов деятельности. Мы, в Европе 60-х годов XX века, привыкли к соотношению: индустрия — торговля — агрикультура с существенным преобладанием промышленного сектора. Отношение, которое утвердилось по всей классической Европе, было отношением традиционным: агрикультура — торговля — индустрия с большим весом аграрной сферы.
Тут главной особенностью аграрной конъюнктуры является прежде всего то, что это была конъюнктура падения производства, конъюнктура скудости. Эрнест Лабрусс великолепно обрисовал ее, он перевел ее в некую модель, которая учитывает основное. Метеорологический кризис недопроизводства, взлет цен, неравное распределение неизбежного конъюнктурного голода, дефицит аграрного дохода обездоленных, недостаточно компенсированный сверхдоходом привилегированных, вызывает кризис наиболее значительного, по крайней мере наиболее чувствительного, промышленного сектора — сектора текстильного и, в силу факторов взаимодействия, — кризис всей индустрии. Затронута даже часть торгового сектора. Эта модель кризиса совершенно исчезла в Европе с середины XIX века. Аграрные кривые отражают три типа флуктуаций: цикл 7—9-летний, концентрирующийся вокруг пика цен, который соответствует метеорологическим обстоятельствам недопроизводства; кондратьевский 25—30-летний цикл, более или менее связанный с ритмом солнечной активности; столетняя ценовая тенденция: конец широкого движения на повышение (начало XVII века), долгое пл