Цифра в своем корне является математическим прочтением таинственного понятия «ничто», «небытие». Математики раскрывают эту категорию через ноль, то есть «отсутствие бытия». Ноль — это цифра всех цифр, источник и пафос цифровой реальности. Проблема цифры в том, что она не подозревает о Неприступном. Цифра ничтожна перед тайной жизни, она не может ею овладеть, но она стремится вытеснить ее из бытия… А для этого нужно убить веру, свести весь мир к его посюстороннему и осязаемому подножию.
Что касается метафизической категории «ничто», из которого, как известно, сотворен мир — данный символ оборачивается гораздо более глубокими смыслами, чем просто ноль или отсутствие единицы. Ничто — это фон, на котором разыгрывается драма символов и чисел (об этом учил и Пифагор). Данный фон может трактоваться не только как отсутствие бытия, но и как среда для бытия. У мистиков в разных традициях встречаются такие трактовки ничто как «Божественный мрак», а также как «сверхсущее небытие», как результат отрешения духа, «девственность души», «последняя нищета», среда для запечатления божественной жизни и др. Ничто может оказаться вовсе не отсутствием чего-то конкретного, а таинственной сакральной глубиной вещей. У Экхарта метафизика пустоты связана с проникновением в область «внутреннейшего человека — препространнейшего, ибо он велик без величины». Божественное Бытие (по сути Сверх-Бытие) выступает по отношению к просто-бытию как совершенная пустота, сокровенное «небытие» и «молчание», таящиеся в священном, алтарном нутре бытия[13].
С другой стороны, возможно и прочтение ничто как изнанки бытия, как черных дыр и бездн, поглощающих реальность и ничего не дающих ей взамен. (Однако не так давно астрономы NASA удивили общественность, впервые в истории зафиксировав факт не поглощения черной дырой материи, а «рождения» из нее новой планеты — впрочем, данное сообщение требует проверки, ибо может оказаться информационной «уткой» или ошибкой интерпретации.)
Сегодня в наиболее явном виде проблема цифры как стихии небытия проявляется в области культуры и информации. Через цифровую реальность происходит подмена символа и символизма кодом-числом, симуляция предметного смыслового содержания языком-знаком, замена личностного вещественным. Исчисление выступает как имитация мышления, и сознание превращается в функцию программы, заданной числом.
Пророки цифровой революции, такие как Курцвейл, утверждают, что за счет невиданного развития нано-, био- и когнитивных технологий цивилизация создаст мир более совершенный, чем мир Творца, а сознание человека будет «записано» на цифровые носители и таким образом обретет бессмертие. Содержание мозга станет голограммой в мире нано-биороботов — и ничто из исторического опыта не останется за рамками всемогущего Цифрового Разума, великой Цифровой Памяти. Такая трактовка сознания и человеческого духа воспроизводит самые крайние формы вульгарного материализма и атеизма. И одновременно с этим она не лишена своего рода мессианства и квазирелигиозной веры во всемогущество Цифры, а одновременно с этим — в ничтожество и фиктивность «обычного» человеческого духа.
В романе это мироощущение тонко передано устами того же Моргулиуса, который применяет самые совершенные методы телепатии, чтобы насильственно разгадать тайну Полуверцева. Находясь под пыткой, Полуверцев напоминает чем-то «Мальчиша-Кибальчиша» с его военной тайной, которая остается закрытой и эзотерической для буржуинов. Буржуин же Моргулиус пытается соблазнить писателя Полуверцева лукавыми обещаниями:
«Вы мистик Слова. И в новом „оцифрованном“ мире вам оставят заповедник Слова. Вам оставят „Сказку о золотом петушке“ Пушкина. Оставят „Казаков“ Толстого. Вторую часть „Тихого Дона“. „Страну Инонию“ Есенина. Ну хорошо, еще вам оставят „Заблудившийся трамвай“ Гумилева. (…) Сбудется, наконец, пророчество великого русского космиста Николая Федорова о воскрешении из мертвых. Цифра воскресит вас из мертвых и сделает бессмертным…» Но этот соблазн не действует на Полуверцева, который всем своим существом знает о другом бессмертии и другой бесконечности. Он — наследник иного мира и иной правды, чем мир Цифросферы.
Как подчеркивает Канафьева, цифра является воплощением линейного (меонического) времени, которое игнорирует феномены одновременности событий (сингулярности) и «живое время» личности, подчиняя все это мертвой последовательности, свойственной машинам и механизмам. Ему противостоит эоническое время (вечность) — к примеру, «Великий год» Платона синхронизирует «все восемь вращений» небесных сфер. Если символ больше самого себя, поскольку коренится в вечности, то цифра — меньше самой себя, она связана с убыванием во времени.
Для цифросферы, в которой реальность лишь имитируется, время движется по ступеням от 1 до 9 и каждый новый час или год представляет собой всего лишь новую комбинацию цифр. Неповторимость и уникальность символа, слова, живой личности подменяется эксклюзивностью кода, числа. Однако на поверку числа безлики и подобны друг другу. Их эксклюзивность измеряется только одним — отношением к шифровальному ключу, местоположением внутри глобальной операционной системы. Но все операции цифр сводятся к двоичному компьютерному языку, «скачку» от 0 к 1 и обратно.
У Проханова эта истина выражена в романе весьма выпукло: Полуверцев постоянно путешествует по пространствам своей памяти, он весь в нелинейном движении в прошлое, будущее, в прозрениях Настоящего, в которых он надеется приобщиться Вечности. «Цифровики», напротив, линейны — для них история завершена и подошла вплотную к своему финалу — им нужно не мытьем так катаньем затащить Полуверцева а вместе с ним Президента России, саму Россию и Церковь Христову в цифросферу. Их логика измеряется примитивным движением: вперед и более никак. Когда телепатическое волшебство приоткрывает им реальные мысли и воспоминания главного героя, они не могут удержаться от удивления и брезгливо заявляют:
— Вы набиты всякой чушью! (…) На что вы потратили жизнь, Николай Николаевич? Могли бы плавать на яхте по Средиземному морю.
Согласно магам и оккультистам между 10-й и 11-й буквами еврейского алфавита проходит граница: первая десятка букв означают мир невидимый (мир ангелов), а вторая десятка — мир видимый, астрологический. Эта граница между двумя мирами, между разрядом единиц и разрядом десяток — своего рода щель мироздания, через которую может войти погибель. Ведь именно через переворачивание смысла видимого мира является извращение сущности Адама как квинтэссенции человека и великого ангела Метатрона — высшей сущности, вводящей человека пред лицо Божие. Адам и Метатрон как раз стоят на этой границе 10 и 11. Рене Генон обращает внимание на то, что нумерология имени Метатрон — 666, та же что и у Зверя Апокалипсиса. Это не означает какой-либо сатанинской или антихристовой сущности Метатрона. Но это означает, что здесь, на грани миров, происходит перверсия, переворачивание — традиция превращается в контртрадицию, а таинство божьего закона в тайну беззакония. Здесь же лежит и неснимаемое противоречие между трепетным эсхатологизмом христиан и мусульман с одной стороны и горячим мессианством иудеев с другой. Одни видят в истории охлаждение мира и его упадок, что обуславливает необходимость Страшного суда, другие — ожидают Избавителя и установления Царства благоденствия как итог прогресса и всех революций.
В романе Проханова эта дилемма ярко и иронично обрисована в сцене, где Полуверцева пытаются совратить профессора, мечтающие оцифровать еврейский и русский народы и создать на этой основе новое цифровое человечество: «Господь отвернулся от прежних евреев и поручил нам создать новый еврейский народ. (…) У евреев есть ум, а у русских сметка. Еврейский ум и русская сметка могут перевернуть горы, если правильно вложить деньги». Когда профессора в кипах видят, что Полуверцев сомневается, они приводят последний, «убойный» аргумент, демонстрируя свою истовую веру в божественность Цифры:
— Господин Полуверцев, мы угодны Богу, — произнес профессор Перельман, — Бог нашими руками готов выплатить вам очень хорошую сумму…
По мысли Павла Флоренского, слово есть мост между Я и не-Я и в символе-имени осуществляется синергия разных сущностей, место встречи Бога и мира. Здесь мы видим резкое отличие философии имени Флоренского, Булгакова, Лосева от западной лингвистической философии (Витгенштейна и его последователей). Буквоедство и цифроедство Запада связано с его попыткой развязать магические силы и через науку и мощный разум подчинить себе космос.
В этом мироощущении поиска ключа ко всем языкам и сущностям все противно православному духу Пятидесятницы (Троицы). Цифросфера с ее двоичным кодом выступает как противница Троицы, Анти-Троица. Ведь чудо сошествия Святого Духа на апостолов проявилось в языках пламени и в том, что сами апостолы вдруг заговорили на неведомых им ранее языках, так что сошедшиеся к их дому иноземцы услышали и поняли их — каждый на своем языке. Так действует Святой Дух — он всем понятен и принимает всех.
В цифровом мире все наоборот — код непонятен ни для кого из непосвященных, тайное имя и формула заклинания — шифр в руках избранных. Эти «избранные» захватывают мир с черного хода, с его теневой изнанки, через 3D-реальность, а не через живые корни жизни. Они мечтают взломать мир Слова с помощью цифровых отмычек — найти заклинание, которое сделает самого Бога магическим орудием человека-мудреца, эдакого метафизического медвежатника.
Мир перед концом представляет собой, согласно учению традиционалистов, «царство Количества». Но также его можно назвать и господством пустот. Пустые сущности появляются как симулякры Бодрийара или как квазисимволы, которые «символизируют» не бесконечную реальность культуры с ее саморазворачиванием смыслов, а конечную реальность массовой культуры и экономики (б