Империя была промежуточным звеном между смертными и бесконечной, всеобъемлющей, сверхъестественной силой Тянь. Зачастую это понятие переводят как «рай», однако Тянь не была местом, куда хорошие люди отправляются после смерти. Она вообще не была местом. Нельзя назвать Тянь и китайским миром богов, поскольку она не выражала сверхъестественной воли и какой-либо воли вообще – китайцы не персонифицировали Тянь. Она была безликим отражением паттерна всеобъемлющей реальности хаотичной вселенной.
Около 500 лет до н. э. человек по имени Кун Фу-цзы (более известный как Конфуций) объединил ритуалы и церемонии китайской культуры в систему верований, которая одновременно объясняла жизнь и наставляла, как нужно править. Конфуций не претендовал на пророческую оригинальность, он был всего лишь ученым. Он изучил древние пророчества и прочие классические китайские тексты и доступно пересказал, о чем там говорилось. Основное внимание он уделил ежедневному распорядку, особенно внутри семьи. Он указал, что члены семьи играют разные роли, поэтому должны подчиняться разным правилам. Детям надлежит слушаться взрослых, а взрослые обязаны относиться к детям с любовью и теплотой. Семья подчиняется отцу, а отец должен заботиться о семье. Все имеют обязательства друг перед другом. Жизнь вообще представляет собой сеть социальных обязательств.
Последователи Конфуция составили книгу «Аналекты», включив в нее лаконичные комментарии учителя, а также собственные наблюдения за тем, что делал мастер каждый день. К примеру, они отметили, что Конфуций всегда расправлял циновку, прежде чем сесть. Деталь кажется незначительной до тех пор, пока вы не увидите в этом действии одну из бессчетного множества нитей. Конфуций много говорил об этикете и социальных ритуалах, но он не выстраивал клетку из бессмысленных правил. Он говорил, что люди смогут развить нравственную интуицию, если будут вежливы в любых обстоятельствах, и обучал такому поведению. Гармонично вливаясь в великий общественный проект, люди сумеют достичь осмысленной и целеустремленной жизни. Его рекомендации дополняли рецепт идеального общества, в котором империя и семья были отражениями друг друга. Отец – это император в семье; император, которого называли Сыном Небес, – это отец империи. Когда все работает так, как должно, империя и семья составляют единое гармоничное целое.
Конфуций ничего не говорил о богах, но его система взглядов имела силу религии. Даже мыслители, предлагавшие альтернативу конфуцианству (а таких было много), строили аргументацию на его же системе взглядов. Единственным исключением можно назвать Лао-цзы, автора трактата «Дао дэ цзин», – этот человек не стал спорить с Конфуцием, а просто начал новый разговор. Он сформировал параллельную конфуцианству философскую систему на основе того же ключевого нарратива. Лао-цзы не был публичной фигурой, поэтому никто точно не знает, когда именно он жил, известно только, что его книга активно распространялась в IV в. до н. э. Он ухватился за китайскую идею основополагающего паттерна вселенной, который он назвал дао («путь»). Лао-цзы говорил, что человеческие страсти – источник всех проблем. Он учил людей не сопротивляться невзгодам, освободиться от всякого рода занятий, отказаться от планов и позволить себе плыть по течению. Только отпустив все, можно следовать дао.
В 3000 км к юго-западу от Китая обретал форму иной ключевой нарратив. Здесь не считали, что мир однополярен: местная история не могла сформировать подобное представление. Индия была страной деревень, раскиданных по бескрайним просторам. Там и сям возникали государства, но ни одно из них не имело метафизического значения. Жившие здесь люди представляли мир не как несколько концентрических кругов; для них он был многослойным. В каждой деревне сформировались одни и те же четыре сословия, которые произошли от древних видов деятельности. Эти сословия назывались варнами, а позже – кастами. Существовала варна брахманов, в которую входили жрецы, варна воинов и царей, варна земледельцев и торговцев и, наконец, варна ремесленников и рабочих. На самой нижней ступени иерархии, под всеми четырьмя сословиями, находились люди, выполнявшие самую черную работу, к которой никто другой не хотел притрагиваться, вроде омовения покойников.
Эти сословия определялись не социальными, а политическими границами. География также не имела на них влияния. К примеру, вступить в брак людям из разных сословий было сложно, даже если они жили в одной деревне. А вот брак между людьми из разных поселений не представлял проблемы, если только жених и невеста принадлежали к одной касте. Города формировались на субконтинентах, но расслоение жизни там проявлялось точно так же, как и в деревнях.
Для индийцев время не было циклично, оно было иллюзорно. Одни события сменяли другие, но в конечном счете во многом все оставалось неизменно. Менялась только внешняя сторона жизни, а сама жизнь всегда проходила через одни и те же четыре стадии (снова многослойная структура): люди рождались, взрослели, старели и умирали. Это происходило и с нищими, и с царями. Какие бы события ни происходили в обществе, самую важную драму каждому человеку предстояло прожить лично: рождение, взросление, старческую немощь и смерть.
Боги в Индии были многочисленны, однако они не выступали отражением неких абстракций. Они являли собой изменяющиеся силы, они обладали лицами, телами и собственными историями, и жили они сразу на множестве уровней. Некоторые выступали инкарнациями высших богов на более низком уровне. Другие воплощались непосредственно в материальном мире и какое-то время оставались людьми. Материальный уровень, наиболее открытый для непосредственного восприятия, вместе с тем считался и наиболее иллюзорным. Индийцы полагали, что чем выше уровень, тем более он настоящий и на самом верху все многообразие растворяется в единой, безвременной, неопределимой и непреходящей реальности.
Около 900 г. до н. э. в долине реки Ганг появилось несколько мыслителей, которых называли «садху». Эти люди оставили свои семьи и родные места и уединились в лесу, чтобы посвятить себя размышлениям и медитации. Из ведийского нарратива они выделили зерна новой системы верований, известной сегодня как индуизм. В священных песнях Упанишадах они завершили формирование идеи о мире как иллюзии и о реальности как едином и неделимом целом. Они пели о том, что у людей нет души, но люди и есть сама душа. Они пели, что все души страстно желают подняться на самый вверх, но не могут, поскольку заточены в своих телах, и что, когда те умирают, души переходят в новые тела.
В Упанишадах впервые появилось понятие кармы как непреложного закона вселенной: каждое действие имеет свои последствия. Если вы сеете добро, то вам воздастся добром. Если же вы навредили кому-то, вас тоже кто-то заставит страдать. Не обязательно это случится в той же жизни. Карма следует за душой в процессе реинкарнаций, определяя, переместится ли она на уровень вверх или вниз при каждом следующем перерождении. Души, которые накопили достаточно хорошей кармы, смогут вырваться из круговорота перерождений, пройдя через уровни этой многоярусной вселенной, и освободятся наконец от бесконечно повторяющейся печальной истории – той самой, которая начинается радостью рождения и заканчивается мраком немощи и смерти.
Как и в Китае, некоторые мыслители здесь вывели несколько различающихся философских систем из одного и того же ключевого нарратива. Махавира – исторический основатель джайнизма – утверждал, что люди могут прервать цепь реинкарнаций, если откажутся от секса, насилия и имущества. Другой плодовитый мыслитель, Сиддхартха Гаутама, больше известный как Будда («пробудившийся»), предложил не столько новую философию, сколько практический способ разорвать бесконечный цикл в течение всего одной жизни. Будда не призывал своих последователей отрекаться от мира и спать на гвоздях; он говорил, что нужно ступать по миру легко, соблюдать умеренность и следовать определенной технике медитации. Эта практика ослабит хватку желаний, причину всех страданий, и откроет путь к нирване, просветлению, то есть к освобождению. Подобно Конфуцию, Будда не рассуждал о богах. Когда ученики спрашивали его о сверхъестественных вещах, он отвечал, что этот вопрос не имеет отношения к просветлению и не способствует ему. Он уподоблял себя врачу: мир был полон страданий, он же предлагал лекарство.
На пике развития Хараппской цивилизации племена пастухов и земледельцев жили на лугах к северу от реки Амударья – этот регион известен как Трансоксания. Сами себя они называли ариями, что на их языке означало «знатные». Около 4000 лет назад началась миграция жителей Трансоксании на юг и запад. Те, кто отправился на юг, вошли в долину реки Инд. Они поглотили остатки Хараппской цивилизации и основали ведийскую цивилизацию. Те же, кто отправился на запад, мигрировали на территорию современного Ирана – название этой страны очень похоже на слово «арии». Как только ведийская цивилизация и иранцы географически дистанцировались друг от друга, между ними началось и культурное расхождение. На юге языком этих людей стал санскрит, а на западе – авестийский. Гимны, которые они пели, превратились в Индии в Веды, а в Иране – в Авесту[6]. В ритуалах ведийской цивилизации использовалось ныне неизвестное растение под названием «сома». У авестийцев были свои похожие ритуалы, в которых важную роль играло неизвестное растение хаома. В ведийской цивилизации ритуалы проводили религиозные специалисты, которых называли брахманами. У авестийцев за ритуалы отвечал свои религиозные специалисты – маги[7]. В пантеон ведийских богов входила группа существ, которых называли дэвами, и другая – асуры. Дэвы имели ангельскую сущность, а асуры – демоническую. Авестийцы также различали две группы божеств, которых они называли дэвами и ахурами. Несомненно, в самом начале это были одни и те же божества. Однако, как ни странно, в авестийской культуре их воспринимали иначе: дэвы там стали демоническими созданиями, а ахуры – ангельскими.