ликой Китайской стены шли вереницы караванов из Персии и Афганистана. Обильные потоки товаров перемещались между Китаем и Юго-Восточной Азией, исламским миром, Индией и Африкой.
Неудивительно, что китайцы считали империю миром вообще. Все это искусство, вся торговля и все изобретения имели место внутри тесно взаимосвязанного созвездия – монады мировой истории. Происходящее только утверждало китайцев в правильности их мировоззренческой системы, согласно которой мир состоял из концентрических кругов, а настоящее являло часть циклического нарратива, ход которого не под силу было изменить ни одному человеку или народу. Китайцы считали свое общество Срединным государством, окруженным со всех сторон варварами, которые взирали на них с алчной завистью. В хорошие времена – а эпоха Сун была хорошим временем – императорская семья, наделенная Небесным мандатом, надежно правила Срединным государством, и это наполняло его такой вездесущей и полной гармонией, что бесчисленные замысловатые жизненные потоки сплетались в совершенное полотно, подобно нитям в шелковой ткани.
Однако «был открыт» не стоит воспринимать как «был открыт в обе стороны». Китай, открываясь для внешнего мира, оставался обращенной внутрь себя цивилизацией. Арабские корабли приходили в китайские порты, но китайские корабли не плыли к арабам. Зачем? Данники и варвары шли на поклон к императору, но не наоборот.
Имея мощную государственную машину, регулировавшую буквально все стороны жизни, Китай, однако, не был самым богатым обществом в мире. В 800-х гг. пальма первенства в этом, вероятно, принадлежала Индии. Китайский мир достиг процветания как контролируемая государством и сосредоточенная на себе самобытная культура. Индия превратилась в такое же органически связанное культурное созвездие, бурлящее жизнью, творчеством и коммерческой деятельностью, через множественность.
В Индии царства приходили и уходили, но это мало отражалось на ее социальной ткани. Полуавтономные деревни по-прежнему оставались основными ячейками повседневной жизни, а касты, как и раньше, существовали, невзирая на все политические границы. Эти ключевые факторы определяли общественную жизнь при Маурьях и продолжали определять ее во множестве более мелких империй и царств, возникавших после распада Маурийской империи. В Китае такие столетия назвали бы периодом Сражающихся царств. Но в Индии эта концепция была неактуальна: политическая раздробленность не означала здесь раздробленности культурной. Первые века нашей эры стали для Индии плодотворной эпохой – эпохой искусства, богатства и торговли, социального развития и интеллектуальных достижений.
Где-то через 500 лет после ухода Маурьев со сцены примерно в том же географическом пространстве возникла другая огромная империя. По странному стечению обстоятельств обе империи создали люди по имени Чандрагупта, хотя между ними не было никакой родственной связи. Вторую империю назвали по имени ее основателя, положившего начало правящей династии: государство Гуптов.
Маурьи предпочитали буддизм, Гупты – индуизм. Но ни та ни другая династия не возводила любимую веру в статус государственной религии. Это было бы очень не по-индийски. Гупты просто создавали условия, благоприятные для различных индуистских сект, как это делали Маурьи для буддизма. Во времена правления Гуптов на севере поклонялись преимущественно Вишну, на юге – Шиве, а по всей стране – множеству других богов. Эти боги отражали многочисленные социальные группы. Страна была усеяна храмами и монастырями, которые Гупты поддерживали, вероятно, не только из политической целесообразности, но и потому, что сами цари и придворные искренне веровали в богов.
Паломничество играло важнейшую роль в жизни индуистов независимо от того, кто находился у власти. Одним из главных мест поклонения считалась священная река Ганг: омовение в ее водах якобы очищало от грехов. Если до Ганга было слишком далеко, верующие находили священные места поближе, благо имелось множество вариантов. Паломники, как и местные жители, демонстрировали преданность богам с помощью богатых пожертвований в храмы. По водным путям и обычным дорогам двигались плотные потоки людей и транспорта. Богатство перемещалось по субконтиненту и аккумулировалось в определенных местах, особенно там, где индуистские храмы стимулировали рост оживленных рынков – точно так же, как это делали мусульманские гарнизоны в Северной Африке и буддийские монастыри в Великой степи.
Индийская тенденция к множественности со временем только усилилась. Касты подразделились на джати – еще более сложные группы, объединенные по роду деятельности. Число джати не было строго ограничено: в такую группу могли объединиться представители любых профессий. Ювелиры, кузнецы, гончары, ткачи – все принадлежали к своим джати. Государство не имело никакого отношения к организации этой системы; власти никак ее не регулировали и не контролировали. Взаимосвязанная мозаика профессиональных объединений стала порождением самой культуры и выполняла здесь ту же функцию, что и гильдии в других обществах в более поздние времена. Джати обеспечивали скоординированную работу все усложняющейся со временем системы производства и обмена.
Время правления Гуптов вошло в историю Индии как классическая эпоха, почти золотой век. Значительные успехи были сделаны в металлургии и медицине. Индийские врачи научились прижигать раны, проводить хирургические операции, а также изготавливать лекарства из минералов, металлов и растений. Аюрведическая медицина занималась не только лечением болезней, но и укреплением здоровья. Индийские математики разработали десятичную систему счисления и заложили основы тригонометрии. В эту эпоху были построены великолепные храмы и дворцы, созданы великие произведения искусства, а Калидаса, «индийский Шекспир», написал свои гениальные сочинения. После столетий устной передачи наконец-то были записаны великие ведийские эпосы «Рамаяна» и «Махабхарата». В состав «Махабхараты» входила знаменитая книга «Бхагавад-гита» – философский диалог между богом Кришной и правителем Арджуной, который приобрел статус одного из фундаментальных священных писаний в мире индуизма.
Что касается правового регулирования, то в позднюю эпоху правления Гуптов значительное влияние приобрели так называемые «Законы Ману». Ману предположительно был либо великим мудрецом, либо даже самим прародителем человечества – здесь мнения расходились. Кем точно можно назвать Ману – так это непримиримым консерватором. В своих «Законах» он скрупулезно кодифицировал правила жизни для индийцев: что и когда можно есть; как следует одеваться; должны ли женщины иметь какие-то права (разумеется, нет); разрешено ли представителям разных каст вступать в брак (разумеется, нет) или потреблять пищу за одним столом (Ману считал, что это запрещено). Предписания и запреты, изначально существовавшие в рамках устной индуистской традиции, отныне стали писаным правом и фактически узаконили кастовую систему. «Законы Ману» также заложили основу для сати – ритуальной традиции, которая обязывала женщину покончить жизнь самосожжением, если муж умер раньше ее. Как уже было сказано выше, у растущего благосостояния и культуры обычно есть темная сторона.
Но постепенно Гупты теряли хватку. От их империи откалывались большие куски, и к тому времени, когда в аравийской Мекке родился будущий создатель исламского мира, Индия снова распалась на множество отдельных царств. Политическая фрагментация, как и прежде, не отразилась на целостности культуры. Раскиданные по всему этому огромному пространству богатые и энергичные общества продолжали следовать единой судьбе.
Что же касается буддизма, то он угасал по мере того, как на субконтиненте набирал популярность индуистский нарратив. Буддисты отвергали различия между людьми, но кастовая система слишком глубоко укоренилась в этом мире, чтобы так легко раствориться. Две высшие касты – брахманы и кшатрии, – которые были крупными землевладельцами и сосредоточили в своих руках политическую власть на всех уровнях, начиная с деревень, по вполне объяснимым причинам сопротивлялись системе идей, подрывающей их права. Тем не менее между индуизмом и буддизмом не было большой войны. Фундаментально ничто не мешало этим двум учениям мирно сосуществовать. Как и в Китае, в Индии не было традиции ревнивых богов, требовавших исключительного права на поклонение. В этой социальной среде человек мог чтить Будду, верить в Шиву и задабривать множество более мелких божеств. Никто не считал такое поведение ересью, потому что понятие ереси не имело смысла во вселенной, определяемой множественностью.
Однако эта же социальная среда превращала единую природу буддизма в проблему. Буддийский нарратив не мог вобрать в себя всей пестроты индуистских сект и остаться буддизмом. Индуизм же, напротив, был открытым, многоликим, способным впитать в себя все и вся. Он представлял собой не столько религию, сколько религиозность как таковую. С точки зрения индийцев, ничто не мешало человеку почитать Будду, дополняя буддийские практики другими ритуалами по своему вкусу и поклонением прочим богам, которые могли сыграть полезную роль в его жизни. Со временем индийцы включили Будду в свой пантеон как аватара верховного бога Вишну наравне с Кришной и другими его земными воплощениями. Так Будда стал одним из множества божеств, достойных поклонения, и специфическое буддийское наполнение его культа исчезло. Индуизм не столько победил или вытеснил буддизм, сколько поглотил его и переварил – такой вот очень индийский способ «слидинения».
Какое-то время буддизм в более-менее чистом виде сохранялся на юге Индии, где развивалась так называемая школа Тхеравада, или «учение старейшин». Этим названием южные буддисты хотели подчеркнуть, что, в отличие от ревизионистов – последователей буддизма Махаяны – с севера, они оставались верны ортодоксальной традиции. Они настаивали на том, что путь к нирване каждый проделывает в одиночку, и никак иначе. Никто не может достичь просветления за чужой счет; каждый человек должен пройти путь самостоятельно, строго соблюдая предписанные нормы и правила. Вокруг этой фундаментальной доктрины и были сформированы практики буддизма Тхеравады. С южной оконечности Индостана это учение попало в Шри-Ланку и там обрело дом.