В IX в., когда в Китае на смену империи Тан пришла империя Сун, Индия представляла собой густую сеть деревень, соединенных плотной паутиной торговых и прочих связей, которая оплетала весь субконтинент и, пересекая границы множества мелких царств, сходилась узлами в крупных процветающих городах. Десятки миллионов людей занимались земледелием, ремеслами, отправлением религиозных культов, торговлей, кредитованием и искусствами. Этот мир был не просто сказочно богат – он был зримо и осязаемо богат. Его богатство бросалось в глаза каждому, кто сюда попадал, и дельцы всех мастей тянулись сюда, как мухи на сахар.
Торговые караваны из дальних стран текли в Индию через горные перевалы на северо-западе, однако индийские торговцы не стремились в обратном направлении. В древних индуистских Ведах было сказано, что движение на север от Инда делает человека ритуально нечистым, и отголоски этого утверждения сохранились в постведийские времена. Впрочем, такое ограничение не сильно вредило индийской экономике – та была достаточно большой и разнообразной, чтобы бурно развиваться за счет внутренней торговли.
Множество купеческих кораблей прибывало в Индию по морю. Южная часть субконтинента представляет собой большой клин суши, заросший густыми джунглями и омываемый самыми оживленными судоходными водами мира. Но и здесь индийские торговцы не стремились на запад, так что у индийского созвездия идей не было шанса пустить корни в Аравии и тем более добраться до Рима. Это объяснялось не только и не столько большими расстояниями. Южная Индия находится к Аравии ближе, чем Северная Индия – к долине Хуанхэ. Но, как и в мире степей, индийские нарративы сопротивлялись «слидинению» с нарративами, господствовавшими в Средиземноморье и Средневосточном мире. Нет, в 800 г. эти миры не враждовали друг с другом. Торговцы-мусульмане из Аравии и Персии, прибывавшие на Индийский субконтинент, легко находили общий язык со своими местными коллегами, будь то индуисты или буддисты. Гости продавали индийцам лошадей, покупали специи и золото. Торговля процветала без всякого «слидинения», и это удовлетворяло обе стороны.
Из Индии культурные течения были направлены на восток. Не только мусульмане, но и индуисты и буддисты распространили свои созвездия идей на полуострова и более чем 83 000 островов Юго-Восточной Азии. Исходящие из Индии культурные волны в конце концов встретились и смешались с волнами, исходящими из Китая, – это случилось на полуострове, который теперь называется – а как же еще? – Индокитаем.
Политическая раздробленность не доставляла индийцам больших проблем, потому что те черпали свое единство в обширной паутине идей, которая позже стала известна как индуизм. Подобно китайцам, они жили в центре собственной модели мира. Все, что находилось за ее границами, было малозначимой периферией. Индийцы охотно торговали с чужеземцами, которые прибывали из дальних краев и привозили экзотические товары, например шелк. Они были рады гостям и товарам. Но у них не возникало желания самим отправиться в путешествие и повидать дальние страны. Да и что интересного могло происходить на окраинах мира, если вся история разворачивается у тебя дома?
Средневосточный мир, распростершийся от Малой Азии до Гималаев и ставший исламским, также обладал внутренней связностью и проистекавшими из нее самодостаточностью и обращенностью внутрь себя, так как в ходе экспансии ислам показал себя не просто религией или основой для религиозного государства, а силой, формирующей цивилизацию. Исламский халифат уступил место множеству светских государств и отныне существовал разве что в фантазиях мусульман, будучи благодатной темой для возвышенных речей, но, несмотря на это, мусульманская культура продолжала, как и прежде, свободно течь через все политические границы, и исламский мир существовал как единое социальное целое.
Во всех странах, где правили мусульмане, люди постепенно начинали отдавать предпочтение стилю одежды и образу жизни, которые предписывал пророк Мухаммед. Во всех этих землях сформировались характерные для ислама архитектурные стили. Мечеть в Кордове может в деталях отличаться от мечети в Центральной Азии, но обе отражают один и тот же эстетический канон. По всему исламскому миру изобразительное искусство перешло к формам выражения на основе абстрактных, цветочных и геометрических узоров, отказавшись от изображения человекообразных божеств и обожествленных людей, без которых были немыслимы миры, сформированные индуизмом, буддизмом, христианством или эллинизмом.
Ислам, как и индуизм, обеспечил всеобъемлющую концептуальную парадигму для множества разных народов, далеко не все из которых были мусульманами. В первых исламских государствах видное место занимали евреи и христиане.
Многие персидские интеллектуалы (хотя они искренне считали себя мусульманами) продолжали обращаться к призракам зороастризма, которые все еще бродили по их земле. Но эти столь разные люди населяли одну и ту же монаду мировой истории.
Дар аль-ислам был так же сосредоточен на себе, как и другие монады, но удивительным образом самодостаточная природа делала его обращенной вовне цивилизацией. Прежде всего это был «срединный» мир, который располагался между другими мирами. Исламская социальная галактика граничила со всеми великими монадами мировой истории, существовавшими в то время и в том месте. Она простиралась через Великую степь до Северного Китая, соприкасалась с северной и южной частями индийского мира, протягивала щупальца через Юго-Восточную Азию до южных берегов Китая, граничила с греческими остатками римского мира в Восточном Средиземноморье, занимала всю Северную Африку, распространяясь на исламизированные царства Черной Африки на юге, и упиралась в границы зарождающегося римско-католического мира на севере.
Такое местоположение только усиливало ключевую особенность, присущую этой монаде: отношение мусульман к коммерции. Когда ислам хлынул из Аравии на окрестные земли, впереди шли армии, а сразу за ними – торговцы. В доисламские времена дух коммерции пронизывал арабов до мозга костей, и они мало изменились с появлением ислама. Сам великий пророк был торговцем, женатым на предпринимательнице. Он знал все о деньгах, кредитах и долгах. Учитывая эти ценности, неудивительно, что всюду, куда приходил ислам, начинала процветать торговля.
Местоположение и торговля сделали переводческую деятельность основной заботой исламских интеллектуалов. Как только до них дошли технологии изготовления бумаги и книгопечатания из Китая, мусульмане принялись создавать книги. Они заполняли свои библиотеки арабскими и персидскими переводами произведений выдающихся мыслителей других культур, как более ранних, так и современных им. Западные историки склонны отвергать интеллектуальную значимость исламской культуры того периода, указывая на то, что та якобы не производила собственных прорывов: мусульмане просто переводили достижения чужой интеллектуальной и творческой мысли. Но обеспечение взаимосвязанности культур всегда играло важнейшую роль в истории человечества, и одной из ключевых составляющих здесь был перевод. Благодаря своей страсти к переводам и уникальному географическому положению мусульманские интеллектуалы стали первыми, кто смог непосредственно изучить и сопоставить идеи великих китайских, индийских, греческих и персидских мыслителей. И они первыми задали вопрос: «Как все это может быть верным?»
Знакомство с таким многообразием систем знаний заразило мусульманских ученых манией к энциклопедическим компиляциям. Ими двигала страстная мысль: «Давайте соберем в одну книгу все, что известно людям об этом предмете, чтобы у нас была возможность сравнить». Составленный мусульманским философом и ученым Ибн Синой сборник медицинских знаний стал авторитетным учебником не только в исламском мире, но и в Европе, где использовался на медицинских факультетах вплоть до 1600-х гг.
То же стремление побудило мусульманских мыслителей предпринять попытку великого философского синтеза. По их мнению, если Бог един, мир также должен был сводиться к чему-то единому. В греческой философии они уловили любопытную перекличку с собственной концептуальной системой. Платон утверждал, что осязаемый мир, мир вещей, всего лишь тень реального мира, состоящего исключительно из идей. Философ-неоплатоник Плотин развил эту мысль в радикальную доктрину абсолютного, окончательного единства. Если все стулья являются лишь тенями идеальной сущности стула, а все круги – тенями идеальной сущности круга и т. д., то и все сущее в мире должно быть тенью некоей первосущности, которая сама пребывает в виде идеи. Плотин назвал совершенное первоначало Единым. Для мусульман это звучало почти как «Аллах» (для меня же оно больше похоже на «высшее созвездие, вмещающее в себя все остальные»).
Мусульмане с волнением открыли для себя логику Аристотеля – метод постижения истины через разум. Почему бы не использовать предлагаемое им орудие, чтобы доказать максимы религиозной веры?! Наряду с развитием логики Аристотель скрупулезно разбивал материальный мир на категории, чтобы лучше его изучить и объяснить. Следуя по его стопам, мусульмане постепенно проникли в те области естественной философии, которые намного позже стали известны как естественные науки. Если китайцы фокусировались на практически применимых технологических инновациях, таких как часы, компас, повозки, то мусульманских философов больше интересовали фундаментальные принципы, лежащие в основе материальной реальности. Например, что будет, если соединить разные металлы в один сплав? Свои исследования таких материальных изменений арабы называли «аль-кимия» (от греческого слова «хюма» – «литье»). Позже на Западе эта сфера деятельности стала известна как алхимия. Сегодня мы называем ее просто химией.
Интерес к абстрактному и фундаментальному неизбежно привел исламских мыслителей к математике, которая по своей природе представляет чистейшее воплощение абстрактных фундаментальных принципов. Мусульмане не только впитали индийскую математику с ее цифрами, десятичной позиционной системой счисления, нулем как полноценным числом и множеством другим блестящих идей, но и добавили свои важнейшие концепции, например такие, как конкретная неизвестная величина. Сегодня мы обычно обозначаем ее знаком