x. Люди давно научились определять приблизительное значение неизвестной величины на основе некоторого количества известных. Но исламские математики хотели узнать, существует ли систематический способ свести весь диапазон возможных значений неизвестной величины к единственному предопределенному значению. По-арабски «то, что предопределено [Аллахом]» называется словом «джабр». Среднеазиатский математик Аль-Хорезми (его прозвище переводится как «человек из Хорезма») разработал систему правил для выполнения таких расчетов и назвал ее «аль-джабр» – сегодня она известна нам как алгебра. Он также формализовал общие процессы решения в виде цепочек последовательных механических шагов, выполнение которых неизбежно ведет к одному правильному ответу. Эти последовательности шагов были названы по имени их создателя «аль-хоризми», или «алгоритмами». Деление многозначных чисел – это алгоритм. Как и умножение многозначных чисел. Как и любая компьютерная программа. Многие слова современного языка, начинающиеся со слога «ал-» или «аль-» («алкоголь», «альманах» и т. д.), пришли к нам из арабского языка и несут в себе следы мыслительного труда некоего ныне забытого мусульманского интеллектуала. Как видите, все в этом мире взаимосвязано.
Но при всем своем энергичном любопытстве к интеллектуальным достижениям других народов исламская цивилизация была так же сосредоточена на себе, как Китай, Индия и другие монады мировой истории. Когда мусульмане смотрели на мир, находящийся за пределами сконструированной ими реальности, они видели его исключительно через призму исламского мировоззрения. Согласно ему, люди, которые еще не стали частью исламского мира, рано или поздно должны были к нему присоединиться – точно так же, как все дети неизбежно вырастают и становятся взрослыми. Изучая греческие труды, мусульманские ученые не стремились понять греков – греческая мысль интересовала их лишь с точки зрения того, как она могла помочь им развить и дополнить исламскую модель реальности. Что же касается этой модели, то здесь они не были готовы ни на какие уступки: они рассматривали ее не как модель, но как сам мир. Впрочем, такое восприятие собственной модели мира характерно для всех – и для людей, и для целых цивилизаций.
Таким образом, греческие и индийские идеи интересовали мусульман только как дополнение к центральному социальному проекту, реализуемому их собственной монадой мировой истории: строительству общества, которое живет на основе непреложных, установленных Богом законов, известных как шариат. Мусульманские интеллектуалы рассматривали шариат примерно так же, как европейские интеллектуалы гораздо позже – науку: тому и другому присуще объективное существование. Законы шариата нельзя «разработать»; их можно только открыть. Они так же неизменны и вечны, как звезды. Как только религиозные ученые откроют все до единого божественные предписания, повеления и запреты, каждый человек наконец-то сможет жить в полном соответствии с начертанным Аллахом путем, ведущим к вечному блаженству в раю, и все человечество превратится в единую общину, живущую по законам шариата, то есть так, как задумано Богом. Таким образом, завершение этого масштабного строительства стало центральным проектом исламской цивилизации точно так же, как в последующие эпохи наука станет центральным проектом западного мира.
В то время как Дар аль-ислам расширял границы и переживал период расцвета, в Западной Европе формировался свой новый мир. За несколько столетий, последовавших за папством Григория, политическая жизнь здесь стабилизировалась и оформилась в систему феодальных владений, по сути представлявших собой независимые королевства. Каждое такое владение производило более-менее все, что требовалось для жизни его обитателей. Феодальный правитель сам устанавливал законы на своей земле и вершил правосудие. Более крупные структуры выстраивались только на клятвах личной преданности между мелкими и крупными феодалами. Эта политическая система была сформирована еще германскими полукочевыми племенами в те времена, когда они с завистью взирали на плодородные римские земли. Завладев этими желанными землями, они установили там свои порядки.
Во времена папства Григория христиане уже рассматривали Церковь как нечто большее, нежели просто собрание культовых сооружений, священных текстов и идей. Восточные богословы давно описывали Церковь как единое мистическое целое, царство Христа на Земле. Если вы являлись частью этого сообщества верующих, Тела Христова, вы могли попасть на небеса; если нет, путь на небеса вам был однозначно закрыт.
Церковь оставила за собой власть решать, кому быть ее частью, а кому нет. Она имела право отлучить любого человека, то есть исключить его из числа своих членов, и таким образом обречь на вечные муки в аду. Святые могли ходатайствовать за грешников, но только Церковь решала, кто праведник, а кто грешник.
Даже самые искренне верующие христиане не обязательно попадали на небеса. Одной только веры, согласно католическому созвездию идей, было недостаточно. Ее требовалось подкреплять делами. Это означало не некие добрые поступки в бойскаутском стиле, а исполнение предписанных Церковью обрядов и ритуалов, таких как участие в богослужениях, исповеди, епитимьи. Все это было строго прописано и исполнялось только в лоне Церкви. Кроме того, чтобы получить право на вечное блаженство, человеку следовало очиститься от грехов. Выжить в этом мире, не совершая хотя бы мелких прегрешений, понятное дело, было невозможно, и Церковь заявляла о своей способности освобождать людей от таких «пятен», а также даровать их душам последнее очищение перед смертью. Все это в сумме наделяло институт Церкви колоссальной властью.
Католическая церковь не была государством. Она была западноевропейской альтернативой государству. Мощная связность ее созвездия идей позволяла ей соперничать в могуществе с любым правительством. Церковь имела свои законы в форме кодифицированного канонического права. У нее был собственный источник доходов в виде десятины, а иногда и в виде права взимать налоги. Она владела обширными земельными угодьями, которые все увеличивались. Наконец, Церковь обладала эксклюзивным правом присваивать сан священнослужителям, которые, в свою очередь, могли отпускать людям грехи. В последующие несколько веков после папства Григория католическое духовенство выработало не только форму одежды, отличавшую его ото всех прочих людей, но и особые правила жизни. Священникам запрещалось жениться и иметь детей, зато они были способны делать то, чего не мог сделать никто другой: открывать двери в рай.
Римско-католическая церковь расширяла и углубляла свой охват, пока в каждой деревне в Западной Европе не появился свой храм со священником. В каждой местности был свой епископ, и все они признавали папу римского как высший авторитет в духовных делах, что наделяло того поистине огромным влиянием, поскольку духовные дела занимали важнейшее место в жизни среднестатистического европейского христианина той эпохи. К концу VIII в. почти все жители Западной Европы стали христианами. Исключениями были только странствующие евреи-торговцы и варвары-язычники, жившие на далеком Европейском Севере. Всеобъемлющая структура, созданная католической церковью, превратила Западную Европу в единое культурное пространство, что компенсировало ее политическую раздробленность.
Одним из ключевых элементов этой новой монады мировой истории были монастыри. Монастыри зародились в Африке на заре христианства и распространились по всей Западной Европе не как соперники Церкви, но как ее союзники. В тяжелые и смутные времена, когда европейский мир был раздроблен на феодальные владения и никакая власть не гарантировала безопасности простым людям, принятие монашества, дававшее возможность вести богоугодный, целомудренный и ненасильственный образ жизни, посвящая себя религиозным практикам и в некоторых случаях даже интеллектуальному труду, было довольно привлекательной альтернативой для многих европейских христиан.
В 800 г. светская и духовная власти Европы заключили официальный союз. В этому году в день Рождества Христова папа римский возложил корону на голову германского короля Карла Великого и объявил того императором Священной Римской империи. Она просуществовала больше девяти веков, хотя довольно скоро превратилась из реального политического образования в воображаемый конструкт, повторив судьбу исламского халифата. Но символически это событие ознаменовало собой рождение Европы как единого целого, отчетливо отличающегося от монад мировой истории, сформировавшихся на Востоке: Дар аль-ислама, Индии, Китая, кочевого скотоводческого мира азиатских степей и морского Муссонного мира Юго-Восточной Азии. Позже жители Западной Европы назовут свою монаду христианским миром.
Если Дар аль-ислам был образцом обращенной вовне цивилизации, то христианский мир казался полной его противоположностью. Большинство жителей этой монады жили и умирали в пределах нескольких километров от места, где родились. Путешествия не пользовались популярностью. У большинства людей не было причин интересоваться чем-то за пределами крошечных мирков, где протекала их непосредственная жизнь, да они и не знали о существовании других миров. Когда ислам начал свою экспансию, Западной Европе пришлось держать оборону, что только усугубило ее закрытость. На западе европейские христиане сдерживали напор хлынувших из Африки мусульманских армий. На востоке отбивали волну за волной вторжения кочевников из Великой степи – аваров, венгров, печенегов и бессчетного числа других. На севере маячили свирепые скандинавские язычники.
Историки называют тот период Темными веками. Конечно, этот термин неприменим в глобальном масштабе: солнце никогда не заходит над всей планетой сразу – над одними частями мира день, над другими ночь. Но в те несколько столетий, что последовали за Аларихом и Аттилой, вандалами и вестготами, Западная Европа действительно была, пожалуй, худшим местом на Земле. Даже самые богатые европейские феодалы вели более аскетичный и примитивный образ жизни, чем более-менее зажит