духа, что, в свою очередь, несет смертельную угрозу для социальных групп, которые сшиваются в единое целое общими нарративами, делающими их способными формировать и реализовывать намерения, то есть для того, что я называю здесь социальными созвездиями.
В этом контексте, когда Церковь сжигала на костре человека за сделанный им перевод, ее ревностные последователи не разочаровывались в ней. Напротив, они приветствовали жестокость и с облегчением вздыхали: нам не о чем беспокоиться, наше «мы» выживет – Церковь об этом позаботится.
И вот в 1519 г. случилось невероятное: монах-профессор Мартин Лютер составил список из 95 резких критических замечаний в адрес Папы Римского и, мало того, вывесил их на дверях местной церкви в германском городке Виттенберге, а также отправил в письме архиепископу Майнца. Вскоре «95 тезисов» Лютера были отпечатаны в виде брошюр и разошлись по всем немецкоязычным землям. Этот шаг не содержал политической подоплеки: Лютер был теологом и выражал свои взгляды в рамках традиционного для христианского мира дискурса. Все его «95 тезисов» касались церковной доктрины и церковной практики.
Непримиримее всего Лютер обрушивался на продажу индульгенций. Это был один из видов духовных благ, который Церковь предлагала своим грешным последователям. Индульгенция сокращала время, которое человек должен был провести в чистилище – месте, где души умерших горят в очищающем огне, пока полностью не очистятся от грехов и для них не откроются двери в рай. Никто не мог избежать чистилища, потому что в этом проклятом мире нельзя было выжить, не греша, но каждый хотел находиться там как можно меньше – и Церковь в обмен на добрые и важные дела обещала договориться о сокращении срока приговора.
Что это были за добрые и важные дела? Феномен индульгенций родился как побочный продукт Крестовых походов. Первоначально Церковь предлагала индульгенции людям, которые совершали грех кровопролития ради защиты христианского мира, в частности членам военно-религиозных орденов, таким как тамплиеры. Но когда Крестовые походы пошли на убыль, индульгенции превратились в чисто коммерческий продукт: пожертвовав сумму x местной церкви, вы могли получить очищение от грехов на сумму y, что сокращало ваше время пребывания в чистилище на срок z.
Мартин Лютер считал это абсолютно неприемлемым. Католическая церковь утверждала, что спасение души нельзя обрести только верой – чтобы попасть в рай, нужно подкреплять веру делами. Но это были не добрые дела в обычном понимании, а предписанные Церковью ритуалы, в том числе и денежные пожертвования. Лютер же провозгласил, что спасение души вообще не может быть достигнуто делами. Никакими делами. Только вера ведет к спасению. Дела – суть внешнее. А вдруг человек только показывает, что молится правильным образом? Вера же – внутри, это прямое общение с Богом. Ни один сторонний наблюдатель не может знать, верит человек или нет. Правда известна только ему самому и Богу.
Революцию Лютера следует рассматривать в контексте его времени. Пережитые Европой в XIV в. потрясения пошатнули авторитет Римской церкви. Некоторые светские правители начали претендовать на то, чтобы самим назначать церковных функционеров, и под этим они имели в виду не только скромных деревенских священников, но и высшее духовенство – епископов. На самом деле один светский правитель, король Франции, даже назначил собственного Папу Римского. Да, в христианском мире бывало и сразу два папы, а в какой-то момент и три. Очевидно, что Церковь не могла смириться с таким размыванием своей власти. Чтобы короли назначали епископов? Недопустимо! И тут, в самый разгар этой борьбы, на сцене появляется Мартин Лютер.
Лютер не вставал на ту или другую сторону в споре между королями и Церковью. В его системе идей это было неважно. Его учение гласило, что служители Церкви не в силах ни помочь, ни помешать кому-либо попасть в рай. Более того, поскольку внутренняя вера важнее внешних дел, священники даже не знали, кто туда попадет. Таким образом, они были не проводниками Божьей благодати, а просто управляющими церковными зданиями, то есть ничем не отличались от уборщиков, которые следили за чистотой в церкви, или от портных, которые шили священнические одежды. А раз так, почему не разрешить королям назначать таких управляющих?
Между тем религиозные бунтари удвоили усилия по созданию народных версий Библии, чтобы все христиане могли прочитать священные писания и осмыслить их, а не только услышать. Но в устоявшейся традиции католической церкви именно звучанию отводилась ключевая роль. Богослужения совершались на латыни (или на греческом), потому что звуки именно этих языков позволяли достучаться до Бога. Кроме того, распространение Библии, которую люди могли прочитать и понять, означало, что отныне они сами имели право решать, как поклоняться Богу. В рамках феодально-католического нарратива это представлялось немыслимым. Если христианство было единым Телом Христовым на Земле, каждая его клетка не могла самостоятельно решать, что и как ей делать. Такого рода фрагментация представляет смертельную угрозу для любого тела, ее следовало предотвратить во что бы то ни стало.
Проблема заключалась в том, что теперь любой, кто располагал деньгами, был способен напечатать много достаточно дешевых книг и продать их грамотным людям. Не то чтобы простой крестьянин мог позволить себе печатную Библию, но многие люди могли. К тому времени европейское социальное созвездие включало массу ремесленников, торговцев и других категорий зажиточных горожан. Учитывая такое слияние технологий и социальных тенденций, Церковь не могла удержать Священное Писание под замком. Библия вышла в мир. И когда религиозная информация хлынула в христианское общество из множества конкурирующих источников, она – как и наблюдаемые астрономические аномалии, нарушавшие стройную конструкцию птолемеевских звездных карт, – разъела и подорвала всеобъемлющий религиозный нарратив, долгое время сшивавший европейское созвездие в единое целое.
Критические замечания Лютера в адрес Римской церкви были подобны горящей спичке, поднесенной к бочке с порохом. Прежде целостный христианский мир взорвался гражданской войной между католическим монолитом и группами христиан, которые хотели создать собственные автономные конфессии, не связанные с Римской церковью. Это не имело ничего общего с «великим расколом» между Церквями Рима и Константинополя. Здесь Церковь не противостояла Церкви. По существу говоря, здесь одна монолитная Церковь противостояла множеству попыток отдельных людей создать свои собственные Церкви. Протестантское движение вычленило из единого христианства множество разных христианств, и это переплелось с появлением множества отдельных светских королевств. Религиозные гражданские войны продолжались почти два столетия и закончились только с заключением в 1648 г. Вестфальского мира, по которому светские правители отныне получили право решать, какая версия христианства будет исповедоваться на территории их государств. Таким образом, религиозная гражданская война в Европе завершилась тем, что посеяла семена новой формы социального образования, которая созревала следующие несколько столетий, – национального государства.
В то время как Европа переживала грандиозное крушение старого нарратива, среди его обломков нарождалось еще одно ее детище. Выдающиеся мыслители, которые стояли у истоков науки, не были учеными в нашем понимании, потому что феномена современной науки еще не существовало. Исследователи-первопроходцы все до единого были служителями Церкви. Возьмем, к примеру, знаменитого ныне астронома Николая Коперника, который в XV в. разрешил проблему растущего несоответствия между массивом наблюдений и птолемеевскими картами звездного неба, выдвинув новую дерзкую теорию: он предположил, что в центре мира находится не Земля, а Солнце, вокруг которого вращается все, включая Землю. Автор этой революционной перестройки Вселенной провел всю жизнь в уютной утробе Матери-Церкви. Коперник имел ученую степень доктора канонического права. Его гелиоцентрической теорией восхищался сам папа римский.
У Коперника был ученик по имени Иоганн Кеплер, еще один гигант ранней науки. Кеплер получил религиозное образование и ревностно исповедовал христианство. Он поставил своей целью завершить начатую Коперником работу, потому что, как и все схоласты (а все схоласты были церковниками), считал, что универсум как Божье творение должен отражать совершенство Бога, а в разработанной его учителем гелиоцентрической модели имелись кое-какие удручающие неувязки. Неосхоласты стремились связать математику и природу, и Кеплер сумел сделать именно это. Он показал, что модель Коперника описывает совершенную Вселенную, если добавить в нее всего лишь одно элегантное предположение: что траектории движения планет вокруг Солнца имеют не круглую, а чуть вытянутую, эллиптическую форму. А поскольку существуют формулы для расчета периметра эллипса, положение любой планеты в любой момент времени вычислялось с математической точностью.
Такие достижения открывали захватывающую дух перспективу: «А что, если можно объяснить весь мир? Что, если все ранее неизвестное способно стать известным?» Натурфилософы (первые ученые) принялись искать математические закономерности в явлениях физического мира: в том, как происходит расширение газов, как камни катятся вниз по склону, как разные вещества, соединяясь, образуют новые вещества. Они пытались количественно объяснить все и вся: действующие на материю силы, движение объектов, процессы, заставляющие живые организмы расти и умирать. Наука получила статус социального проекта и вступила в фазу расцвета в XVIII в. благодаря работам великого Исаака Ньютона, который раскрыл корпускулярную природу света (корпускулами назывались материальные частицы), установил существование гравитации как всепроникающей силы во Вселенной и свел все наблюдаемые типы движений к трем невероятно простым законам.