Летом 1492 г. Христофор Колумб отплыл из испанского города-крепости Кадиса. Все три его суденышка и их команды в полном составе легко можно было бы расположить на корме одного корабля-сокровищницы легендарной китайской армады адмирала Чжэн Хэ, которая завершила плавания 60 лет назад. После двух месяцев пребывания в открытом океане в команде Колумба назревал бунт, но вдруг кто-то заметил в небе летящую птицу, а это означало, что где-то неподалеку есть земля. Люди успокоились, и несколько дней спустя матрос в «вороньем гнезде» увидел полоску суши – острова Багамского архипелага. На следующий день команда сошла на берег, и Колумб, рухнув на колени, пробормотал благодарственную молитву и объявил остров испанским владением. Он был уверен, что достиг Индии. Позже, когда он добрался до Кубы, он решил, что это Япония. Еще позже, когда он высадился в Венесуэле, он счел, что попал в Эдемский сад.
Если бы мировая история рассматривалась как история постоянно растущей взаимосвязанности, открытие Колумбом Америки должно было бы стать началом новой эры. Человечество не обнулило свой календарь только лишь потому, что на момент отплытия Колумба из Европы в каждой части мира уже глубоко укоренилась своя система летоисчисления. Христианский мир отсчитывал историю с момента рождения Христа. Еврейский календарь начинался с того дня, когда Адам и Ева предположительно были изгнаны из Эдемского сада. Дар аль-ислам считал началом истории год переселения пророка Мухаммеда и первых мусульман из Мекки в Медину. Китайский календарь следовал 12-летнему циклу и обновлялся всякий раз, когда новая династия объявляла новую имперскую эпоху. В индийском мире имелось множество календарей, но отсутствовала четкая отправная точка: начало всего было не так важно, как текущий момент, потому что, согласно местному нарративу, время иллюзорно.
Но с точки зрения взаимосвязанности и рождения глобального человечества запущенные Колумбом изменения дают все основания считать 1492 г. водоразделом, который разбивает всю человеческую историю на «до» и «после». Мы живем в VI в. по новому летосчислению. Но почему сделанное Колумбом открытие имеет такое значение? Потому что пересечение Атлантики было сверхчеловеческим подвигом? Нет. На самом деле, когда путь туда стал известен, он оказался не таким уж сложным. Или же потому, что Колумб олицетворял собой героизм человека, который не побоялся пойти против мира скептиков и победил? Тоже нет. Колумб так никому ничего и не доказал, и даже открытые им континенты впоследствии назвали не его именем. Или причина в том, что Колумб был человеком из Восточного полушария, который ступил ногой на земли Западного полушария впервые со времен миграции из Сибири в последнюю ледниковую эпоху? Тоже нет. Он не был первым. Судя по всему, африканцы переселялись в Америку еще во времена ольмеков. Полинезийцы высаживались на побережье современной Калифорнии задолго до Колумба. Викинги не раз пересекали Атлантику, доплывая до Исландии, затем до Гренландии и даже до Новой Шотландии.
Но эти ранние путешествия не имели эпохального значения, потому что не запускали перемен. Африканцы не оставили никаких следов, кроме – предположительно – вырезанных ольмеками гигантских каменных голов, в которых вроде бы угадываются африканские черты. Полинезийцы бесследно растворились среди населявших Калифорнию племен; никто не заметил их прибытия на континент. Что же касается викингов, то они пришли, посмотрели и ушли – на этом история закончилась.
В отличие от них, экспедиция Колумба пробила дыру между двумя полушариями, через которую тут же хлынул интенсивный поток взаимодействий. Теперь финансирование экспедиций на запад не считалось азартной игрой – это стало деловым предприятием. Там что-то было. Никто не знал, что именно и какие выгоды оно влечет, но люди из Западной Европы быстро смекнули, что наткнулись на целый новый мир, к которому не было доступа у их конкурентов.
Открытие Колумба пришлось на тот момент, когда Западная Европа стояла на пороге самого грандиозного подъема из всех, что доводилось пережить какому-либо культурному региону в истории: европейцы полностью оправились от «черной смерти» и только что «одержали победу» в Крестовых походах. Они были победителями, творящими эпическую историю, которые жаждали включить в свою модель мира всю планету и чувствовали себя вправе прибрать весь мир к своим рукам.
Вслед за Колумбом европейские корабли хлынули в Америку. Первая волна захлестнула народ таино, населявший первый из открытых островов; бóльшая часть этого народа погибла. В 1520 г. кастильский капитан Эрнан Кортес с отрядом из нескольких сотен человек высадился на мексиканском побережье, где на тот момент существовало довольно могущественное государство ацтеков, правившее территорией свыше 300 000 км2. Его столица Теночтитлан была сравнима по размеру с крупными испанскими городами, но Кортес со своим отрядом быстро сокрушил империю ацтеков и превратил Мексику в «Новую Испанию». Десять лет спустя другой испанский конкистадор, Франсиско Писарро, высадился в Перу, где инки правили империей в шесть раз большей, чем у ацтеков. На современной карте эта империя простиралась бы от севера Чили до Колумбии. Отряд Писарро состоял всего из 180 человек. На следующий день после того, как они подошли к столице инков, испанцы взяли в плен их императора и в течение следующего года завоевали всю империю.
Как могли 180 человек завоевать многомиллионную империю? Что там произошло? Историк Джаред Даймонд называет три причины: «Ружья, микробы и сталь». Именно так. Но я бы добавил сюда еще кое-что: нарратив. Из четырех этих факторов решающую роль, несомненно, сыграли микробы. Первые европейцы уничтожали коренное американское население разными способами: убивали людей, делали их рабами, даже жарили на вертелах. Но больше всего людей они истребили непреднамеренно, не только не зная о происходящем, но и не имея возможности это предотвратить: они принесли с собой инфекцию.
До прибытия экспедиции Колумба заразные болезни в Америке были редкостью. В Восточном полушарии многие распространенные болезни, такие как корь, передались человеческому обществу от домашних животных, и со временем люди выработали некоторый иммунитет. Оспа все еще оставалась вирулентным заболеванием, но существовала в Европе достаточно долго, чтобы ею переболело большинство людей. А вот на американских континентах почти не существовало животных, пригодных для одомашнивания, поэтому местное население не знало таких болезней. В Америке не было даже обычной простуды.
Эпидемия «черной смерти» унесла миллионы жизней в Европе, но то, что произошло в Америке, было похоже на апокалипсис. На коренное американское население обрушилась не какая-то конкретная болезнь, а феномен болезни как таковой – во всех ее бесчисленных формах. Так, королева Изабелла настояла на том, чтобы Колумб (и последующие путешественники) брали с собой на борт живых свиней как источник мяса, а также как способ отвратить от участия в экспедициях тайных евреев и мусульман. Свиньи привезли в Америку одного из самых беспощадных убийц – грипп (вспомните о недавней эпидемии свиного гриппа). Сбежавшие поросята могли выжить практически в любой природной среде, так что в конце концов они одичали, начали интенсивно размножаться и расселяться по Новому Свету, разнося с собой и европейскую заразу.
Целые сообщества выкашивались новыми смертельными недугами еще до того, как успевали увидеть первых европейцев. Болезнь опережала первооткрывателей, конкистадоров и миссионеров, потому что все в мире было тесно взаимосвязано, пусть даже большинство людей не подозревали об этом. До высадки Колумба на Карибских островах, к северу от Мексиканского залива вдоль рек Миссисипи и Огайо, процветала какая-то неизвестная развитая культура. Когда сюда прибыли первые европейцы, они обнаружили лишь небольшие племенные группы, жившие в огражденных частоколами деревнях, вокруг которых высились огромные культовые курганы, возведенные их недавними предками. Португальские первооткрыватели, исследовавшие бассейн Амазонки, сообщали об огромных городах, которые были соединены между собой прорубленными в джунглях дорогами и населены народами с очень высокой культурой, сравнимой, на их взгляд, с испанской. Первые португальские поселенцы уже не увидели ничего этого: развитые человеческие общества исчезли, и джунгли поглотили опустевшие города, стерев следы самого их существования.
Сколько людей жило в Америке до прибытия Колумба? Точно никто не знает, но, по некоторым современным оценкам, ее население составляло порядка 112 млн человек. Сколько из них умерло в течение следующих одного-двух столетий? Этого тоже никто не знает, но к 1650 г. коренное население обоих континентов сократилось примерно до 6 млн человек. Судя по всему, во многих регионах вымерло не менее 90 процентов коренного населения. Каковы бы ни были точные цифры, спровоцированную открытием Колумба эпидемию можно считать самой крупной гуманитарной катастрофой в истории человечества, которая затмила собой монгольское нашествие, «черную смерть» и все мировые войны XX в. Ничего подобного не случалось до, и ничего подобного не случалось после. Неудивительно, что это событие сегодня называют Великим мором.
Микробов мы обсудили. С ружьями и сталью тоже все понятно: огнестрельное оружие превосходит дубинки и томагавки, а стальные доспехи защищают куда надежнее тканевых, которые носили инки. Но что насчет нарратива? Какую роль могла сыграть система идей в крахе целой галактики социальных созвездий?
Колумб открыл Америку спустя два с лишним столетия после последнего Крестового похода, состоявшегося в конце XIII в. Но европейские «исследовательские экспедиции», начавшиеся в XV в., были неизбежным и естественным продолжением Крестовых походов. Дух крестоносцев все еще витал в воздухе, придавая экспедициям эпический смысл. Именно через эту призму испанцы и португальцы рассматривали покорение американских континентов. Они служили Богу, расширяя владения Его Церкви. И это была не просто рационализация. Конкистадоры искренне верили в то, что совершают богоугодное дело, и успешность их усилий лишь убедительно подтверждала их нарратив. Будь они не правы, разве могли бы они добиться таких побед? Более того, теперь христианский нарратив тесно переплетался с нарративом прогресса. Этот ключевой нарратив укреплял солидарность нового поколения европейских крестоносцев, и она вкупе с уверенностью в своей правоте делала их еще более грозной силой.