нетократия[41]. Это будут люди, способные манипулировать цифровой средой, существующей автономно от физического мира, – виртуальной реальностью, или Метавселенной, как назвал ее писатель-фантаст Нил Стивенсон в своем пророческом романе «Лавина»[42] (1992). Главный его герой – в реальном мире неудачник, работающий разносчиком на мафию, которая осталась единственным на планете производителем пиццы. Но в виртуальном мире он – всесильный герой, который спасает человечество от смертельного наркотика. В романе Стивенсона Метавселенная – единственная вселенная, имеющая значение. Не это ли происходит сегодня в реальности? Все зависит от того, что подразумевать под словом «реальность».
31.Наши миры – наши модели мира
Сегодня мы, люди, достигли такой ступени развития, что способны уничтожить собственную планету, и, судя по всему, мы движемся именно к этому. Такое положение вещей не может не озадачивать. У нас есть знания и технологии, чтобы отказаться от ископаемого топлива, прекратить загрязнение окружающей среды, накормить всех людей, сдержать стремительный рост населения – короче говоря, мы решили бы все проблемы, стоящие перед нашим видом, если бы объединили силы и выработали общий план действий. Почему мы этого не делаем? Почему даже сегодня, когда кто угодно может общаться с кем угодно, нам так сложно стать единым интегрированным сообществом, которое формирует и реализует общечеловеческие намерения?
На мой взгляд, ответ очевиден: кто угодно с кем угодно – вовсе не то же самое, что все со всеми. Технологии обеспечивают первое, но не второе. Мы не можем действовать как единый вид, потому что, по большому счету, не ощущаем себя единым видом. А все потому, что мы живем во множестве разных смысловых миров – и эта проблема относится к области языка, а не технологий. Каждый из нас является частью какой-либо коммуникационной зоны, разветвленной сети людей, которые взаимодействуют между собой намного интенсивнее, чем с посторонними. Обмениваясь внутри нашей зоны историями и интерпретациями, мы создаем модель реальности, которая кажется близкой и наполненной смыслом всем, кто ее создает. Эта модель мира делает нас понятными друг для друга, тем самым давая нам возможность действовать как единое социальное созвездие, но одновременно делает нас менее понятными для людей вне нашего нарратива. Как заметил писатель Янн Мартелл, «мы все – граждане языков, на которых мы говорим, но мир – это не язык».
Коммуникационные зоны формировали жизнь людей с момента рождения человечества и продолжают делать это в настоящем с тем лишь отличием, что сегодня фактор физического местоположения перестал играть прежнюю роль. Природные феномены, такие как реки, долины, моря, больше не имеют никакого значения. В информационно-цифровом веке мы получили возможность общаться с теми, кто разделяет наши взгляды, где бы ни жили эти люди географически. Технологии позволяют формировать в киберпространстве мировоззренческие модели, которые не выносятся на публичную арену, а потому остаются невидимыми для посторонних. Но эти модели также невидимы и для самих инсайдеров, потому что так устроен любой нарратив: нам трудно отличить созданную нами модель реальности от объективной, «нефильтрованной» реальности. Мы все живем под возведенными нами куполами, которых обычно не замечаем. После того как мы договорились нарисовать на потолке небо, мы, глядя вверх, видим не потолок и не нарисованную картину. Мы видим там настоящее небо.
Принято считать, что люди склонны формировать замкнутые мировоззренческие сообщества – социальные пузыри, – потому что намеренно ограничивают свое общение только теми, кто разделяет их убеждения. Я не уверен, что проблема именно в этом. Большинство людей, которых я встречал, уверены, что их идейное сообщество открыто для дебатов и диалога. Это касается догматичных марксистов. И непримиримых исламистов. И ярых апологетов политкорректности. Все они настаивают на том, что готовы обсуждать свои идеи с кем угодно… кроме этих «тупых невежд», которые не разделяют их идей. Однажды я наткнулся на онлайн-чат, где двое ультраправых, оба страстные почитатели Гитлера, яростно спорили о Гиммлере. Не думаю, что это можно рассматривать как свидетельство того, что сообщество неонацистов готово к диалогу с другими.
Дело в том, что люди с разными взглядами способны вести плодотворный диалог только при условии, что их высказывания одинаково понимаются всеми участниками. Между тем любая идея наполняется смыслом посредством того, что включается в уже существующую систему идей. Каждое знание представляет собой всего лишь узел в паутине знаний. Вот почему, чтобы понять что-то новое, нам нужно связать это новое со всем остальным, вплести его в наше созвездие идей. Из таких узлов знаний и связей и состоит наша картина мира: узлы – это то, что дает нам мир, связи – то, что мы создаем сами. Картина мира существует в наших умах, но, если ее видят и другие, она кажется нам реальной. На самом деле во всех практических отношениях она является реальной.
Когда связная картина мира сформирована, отдельные узлы могут исчезать или видоизменяться, либо же в ней могут появляться новые узлы, но картина сохраняет свою целостность и актуальность. Этому способствует и наша склонность обращать внимание только на те узлы, которые вписываются в нашу картину мира, и игнорировать противоречащие ей. Но когда вдруг исчезает слишком много знакомых нам узлов или появляется слишком много новых, картина размывается. Если этот процесс продолжается, прежняя картина может трансформироваться в совершенно новую, которая в одночасье поменяет значение всех существующих узлов, поскольку они свяжутся в абсолютно другую паутину смыслов.
Насколько я могу судить, мы все оперируем моделями реальности, которые не осознаем в полной мере и не в силах четко описать, потому что большей частью они состоят из негласных идей. Мы не знаем того, что знаем, пока не задумываемся. Все «знают», что единорогов в мире нет, а коровы есть, но до того, как вы прочитали эту фразу, вы вряд ли осознавали свое знание. Если бы вас попросили перечислить сто вещей, которые вам известны, знание о коровах и единорогах вряд ли попало бы в список – и у вас бы даже не возникло мучительного ощущения, что вы что-то упустили. Негласные идеи составляют основную часть нашей концептуальной модели мира аналогично тому, как темная (то есть невидимая ученым) материя составляет основную часть физической вселенной.
Мне довелось быть «своим» в двух разных культурах с двумя разными нарративами, и меня неизменно поражало, как кардинально отличается мир под этими двумя куполами, пусть даже отличия зачастую касаются малозаметных мелочей. Однажды я сидел в баре в Сан-Франциско и вместе с другими посетителями смотрел телевизор, где спортивный комментатор брал интервью у бывшего квотербека НФЛ Колина Каперника. На протяжении всего интервью Колин не снимал бейсболку. В какой-то момент сидевший рядом со мной мужчина недовольно заметил:
«Почему он все время в кепке? Никакого уважения к людям!»
Его комментарий меня озадачил.
«Кепка на голове – признак неуважения?» – переспросил я.
«Конечно, – сказал он, – это всем известно».
А вот в исламском мире всем известно, что в присутствии незнакомых людей ваша голова должна быть чем-нибудь покрыта. Обнажить голову? Да тебя что, коровы воспитывали?! Я к тому времени прожил в Америке уже много лет, но не знал, что общение в головном уборе считается здесь признаком невоспитанности. Я просто никогда об этом не задумывался.
В прошлом люди, существующие в разных мирах, и территориально жили в разных местах. Сегодня они могут жить бок о бок. Они встречаются друг с другом на улицах, сталкиваются в магазинах. Между тем два человека, которые видят одну и ту же картину или слышат одну и ту же музыку, испытывают совершенно разные чувства, потому что у каждого из них эти образы и звуки активируют свое созвездие воспоминаний, идей и убеждений, свою паутину смыслов. Реагировать только на кажущиеся, поверхностные сходства без осмысления глубокого контекста – путь к непониманию и конфликтам, которые неразрешимы по определению. Благородное утверждение «все люди одинаковы» легко превращается в идею «все люди должны быть похожи на меня», так что не забывайте: контекст значит очень много.
Каждое мировоззрение представляет собой модель, которая определяет, как устроен мир – весь мир. Каждая такая модель имеет механизмы, обеспечивающие его выживание. Как у любого организма, у него есть воля к жизни. Чтобы избежать смерти, он естественным образом стремится впитывать идеи, которые подтверждают и усиливают его, и отвергать те, что ему противоречат. Любое стабильное, здоровое общество осуществляет такую фильтрацию идей, чтобы поддерживать ядро нарратива и его общую связность, но в целом его созвездие идей организовано довольно свободно и динамично: оно включает большое разнообразие элементов, многие из которых являются негласными и произвольными, а также имеет границы, вполне открытые для новой информации, и оставляет достаточно свободного пространства для появления новых звезд. Сравните это с мировоззрением, которое скрепляет культ: в его модели все идеи четко сформулированы и жестко связаны между собой, нет никаких серых зон, а мощный механизм предупреждает проникновение внутрь любой информации, которая может дискредитировать модель или лишить ее актуальности. Такое мировоззрение не просто целостно – оно чрезмерно целостно, сцементировано. Это и называется социальным пузырем. Социальный пузырь не способен адаптироваться к изменениям окружающего мира.
Но модель мира должна трансформироваться, чтобы оставаться жизнеспособной в постоянно меняющейся реальности. Мир вокруг нас существует; он такой, какой есть, и он делает то, что делает. Да, сегодня мы стали «хозяевами мира», но от него продолжают исходить угрозы, а еще он таит возможности, и мы, как и люди каменного века, должны реагировать на первые и использовать вторые. Если мы не будем этого делать, мы обречены. Но поскольку «реальность» сегодня – в значительной мере творение наших рук, от того, как мы отвечаем на исходящие от него вызовы, зависит то, с какими вызовами мы столкнемся в будущем.