Сегодня мы переживаем период быстрых, радикальных изменений, на нас обрушиваются колоссальные, невообразимые ранее объемы информации. Нарративы, наполнявшие наши миры смыслом всего столетие или даже всего год назад, теряют актуальность. Ничто из того, что мы знаем, не помогает нам осмыслить тот мир, что окружает нас сегодня. Но с ослаблением доминирующего нарратива созвездия идей теряют связность. От них, как айсберги от ледника, начинают откалываться отдельные идеи и отправляться в свободное плавание в виде культурной взвеси, которая дрейфует в глобальном океане, перемешиваясь и соединяясь с обломками других культур. Некогда казавшиеся абсолютно несовместимыми идеи, будучи вырванными из своих ныне распавшихся созвездий, начинают слипаться неожиданным образом.
В 1964 г. студенты Калифорнийского университета в Беркли развернули массовые протесты, отстаивая право свободно выражать свое политическое мнение. Выросшее из этого движение «Свободное слово» слилось с зародившимся тогда же антивоенным движением, к ним присоединилось множество других течений, в основном левого толка, породив мощную волну левого политического активизма.
В 2017 г. тот же университет стал ареной столкновения левых либералов и крайне правых, где первые пытались лишить вторых возможности открыто высказывать свое мнение на публичной площадке. Свобода слова перестала быть неотъемлемой частью левого созвездия идей, к которому она принадлежала в 1964 г., и стала свободно дрейфующей идеей, которую теперь мог присвоить себе кто угодно – и в 2017 г. это сделали правые радикалы.
В 1962 г. философ Томас Кун опубликовал знаменитый труд «Структура научных революций»[43], где ввел концепцию смены парадигмы. Под парадигмой Кун подразумевал доминирующую теоретическую модель, принятую в какой-либо области науки. Парадигма говорит ученым, как следует объяснять известные факты и на какие вопросы необходимо дать ответы. Согласно Куну, развитие науки происходит не в виде плавного, пошагового прогресса, когда ученые открывают все новые факты и каждым таким открытием двигают науку вперед. Она развивается скачкообразно, от одной парадигмы к другой. Ученые делают предсказания в рамках общепринятой парадигмы и проводят исследования и эксперименты, чтобы узнать, верны их гипотезы или нет. Многие предсказания подтверждаются экспериментально и тем самым позволяют уточнить или расширить существующую модель. Но так происходит не всегда.
Ученые регулярно сталкиваются с данными, которые не поддаются объяснению в рамках доминирующей парадигмы. Кун назвал такие данные аномалиями. Научные исследования высшего уровня сосредоточены на объяснении именно аномалий. Тем не менее остаются особо крепкие орешки, которые не укладываются в рамки существующей модели, как ее ни корректируй. Когда таких аномалий накапливается слишком много, доминирующая модель теряет объяснительную силу. Тогда происходит научная революция: кто-то предлагает новую фундаментальную идею, и старая парадигма заменяется новой. В ее рамках все снова обретает смысл, и ученые опять могут заниматься «нормальной наукой», объясняющей частные наблюдения[44].
Кун писал о науке, но концепция смены парадигмы позволяет объяснить и многое из того, что происходит в человеческой истории. На мой взгляд, каждое стабильное общество формирует свою социальную парадигму, которая организует человеческие взаимодействия, придает смысл жизни людей и делает значимыми те или иные события. Но, как и в науке, всегда есть что-то, выходящее за рамки общепринятой парадигмы: социальные завихрения, идущие в противоток основному течению; группы людей, которые не могут найти себе места в общей структуре; нонконформисты, кричащие, что король голый; работники, требующие особых условий; сумасшедшие, утверждающие, что контактируют с внеземным разумом; тайные движения недовольных, которые копят обиды и оружие в надежде на то, что однажды им удастся свергнуть существующее правительство и построить новое общество по своему образцу.
Все эти явления воспринимаются как аномалии – проблемы, требующие решения, складки на социальной ткани, которые нужно разгладить. Пока большинство людей поддерживают существующую парадигму, общество может эффективно управлять этими выпадающими из нее группами и идеями. Созвездие остается здоровым и жизнеспособным; существование людей – наполненным смыслом. Но мир постоянно обрушивает на нас все новую информацию, с которой мы не сталкивались никогда раньше. Если упрямо игнорировать или отрицать эти новые материальные факты, наша модель вселенной в конце концов перестанет соответствовать той реальности, в которой мы живем. С другой стороны, если новых фактов становится очень много и нам приходится слишком сильно корректировать нашу модель мира, та может потерять свою согласованность, а вместе с ней и способность удерживать идеи (и людей) вместе. Ключевые нарративы нуждаются в связности, чтобы существовать. Когда она становится слабой, общество созревает для смены парадигмы.
В этот момент могут появиться новые идеи, которые, подобно озарению, откроют перед нами то, что прежде было скрыто, и позволят нам увидеть новую «реальную» картину мира: да это же не портрет Линкольна при Аппоматтоксе, а идущий ко дну «Титаник»! Неудивительно, что раньше многое в нашей жизни не имело смысла; мы пытались втиснуть реальность не в ту модель. Теперь же, когда мы увидели подлинную картину, все странное и бессмысленное внезапно обрело четкость и смысл. Пятно, которое раньше представлялось нам расплывчатым глазом Линкольна, на самом деле оказалось точным изображением корабельного штурвала!
Смена социальной парадигмы всегда внезапна и революционна, потому что парадигма, как правило, существует невидимо, пока ей не приходит время меняться. Этот процесс обычно настолько всеобъемлющий и глубокий, что возникает впечатление, будто все люди вдруг резко и одновременно изменили свой образ мысли. Такова природа социальной версии феномена, описанного Куном.
В истории человечества подобное случалось не раз. Все великие религии представляли собой смену парадигм. Дискретные события одно за другим разъедали картину мира, рассогласованность становилась все сильнее, и вдруг – раз! – почти одновременно для очень многих людей все вновь обретало смысл – новый смысл. XX век изобилует впечатляющими примерами сдвигов социальных парадигм. Возьмите внезапное превращение Германии 1930-х гг. в нацистский мир. Когда все закончилось, шокированные немцы попытались представить стремительный триумф нацизма как государственный переворот: дескать, клика плохих парней захватила власть и заставила всех и каждого вести себя скверно. Но в реальности все выглядит так, будто очень многие немцы присоединились к нацистской парадигме по собственной воле – они стали нацистами.
Люди моего поколения, жившие в 1960-х гг., воспринимали тот период как неожиданное начало совершенно новой эпохи. Ужасы Второй мировой войны стирались из памяти. Колонии отделялись от империй. Экономическое благосостояние росло. Любые проблемы казались разрешимыми. В этом контексте по всему миру сформировался новый специфический набор ценностей: все большое и могучее теряло престиж; все маленькое и дерзкое обретало привлекательность. Идея революции окрасилась в гламурные цвета. Многочисленные основанные на идентичности сообщества требовали прав и свободы. Радикальный индивидуализм был возведен в культ. Некоторые люди приветствовали этот сдвиг парадигмы, другие отказывались его принимать, но все сознавали: что-то происходит.
В Америке идея революции прочно вошла в парадигму 1960-х. В 1969 г. термин «революция Рейгана» мог восприниматься только как неудачная шутка. Но в 1979 г. для большинства американцев новый нарратив, предложенный Рейганом, вдруг обрел смысл. Даже те, кто сжигал свои призывные свидетельства и бюстгальтеры и называл полицейских свиньями, осознали, что Рейган описывает реальный мир, тогда как все эти патлатые пацифисты-шестидесятники, рассуждавшие о всеобщей любви, были не более чем оторванными от реальности детьми, живущими собственными фантазиями. Казалось, все американское общество вдруг «прозрело». Не всем пришлась по вкусу эта смена парадигмы, но никто не мог ее остановить. Люди, которые были частью прежнего мейнстрима и цеплялись за старую парадигму, стали маргиналами и аутсайдерами.
Есть и другие примеры. За десять лет до распада Советского Союза никто не предполагал, что коммунистическая идеология может просто взять и исчезнуть. И вдруг это произошло. Почему? Потому что нарратив КПСС перестал соответствовать реальности. Вместо процветающего коммунизма люди видели пустые полки в магазинах, они жили в серых неприглядных домах, страдали от удушающей бюрократии и тотального контроля. Многие вдруг осознали, что пролетарский рай Маркса и Ленина подобен новому платью короля: это всего лишь иллюзия. Советская империя развалилась, и то, что казалось могучей военной и индустриальной мировой державой, исчезло в одночасье, как лопнувший мыльный пузырь. Это случилось так быстро лишь по той причине, что коммунизм никогда не был реальностью. Он существовал благодаря тому, что многие люди вели себя так, будто он реален: поддерживали его, боролись с ним, строили его или пытались разрушить. Вера – это всё.
В Иране в 1950–1960-х гг. существовало множество движений сопротивления диктаторскому режиму шаха Резы Пехлеви, посаженного на трон западными державами. Партии левых и модернистов мечтали свергнуть его и вернуть Иран на демократический путь. Даже в 1975 г. вряд ли кто-то мог предположить, что через пять лет во главе государства встанет фундаменталист-клерикал в черной мантии с глазами ворона и миллионы иранцев будут кричать ему: «Наш герой!» Такие сдвиги парадигмы хотя и происходят довольно внезапно, концептуально вызревают долго и исподволь: с одной стороны, существующее созвездие идей теряет свою связность; с другой стороны, в культурной среде начинает циркулировать все больше идей, готовых стать частями новой парадигмы. Как только набирается некая критическая масса, все эти отдельные фрагменты вдруг складываются в картину мира.