Предположения о будущем
Рассматривая особенности современного трудового процесса, мы наблюдаем достаточно сложную ситуацию. Во-первых, современный работник страдает от перегруженности и переутомления (overwork culture), во-вторых, безработица все так же остается одной из основных социальных проблем. В-третьих, освободившись от сверхзанятости (в условиях гибкого рабочего графика, сокращенного рабочего дня, практики фриланса и пр.), человек не знает, чем занять освободившееся время. Поэтому в постановке вопроса о будущем труда мы должны принимать во внимание все указанные аспекты.
Обратим внимание, что феномен конца труда прежде всего относится к определенной и, вне всякого сомнения, исторически преходящей форме организации трудовой деятельности – «наемному рабству»541. Свобода, утверждал К. Маркс, «начинается в действительности лишь там, где прекращается работа, диктуемая нуждой и внешней целесообразностью»542.
Согласно Х. Арендт, «поистине совсем необычная и необычно бесчеловечная эксплуатация рабочей силы… была характерна для ранних стадий капиталистического развития»543. И «современное общество вполне созрело для такой трансформации, готово освободить себя от оков труда. Однако освобождение от труда (Aufehbung) – задача не экономическая (не в первую очередь, во всяком случае), а экзистенциальная. Социальной реформе должна предшествовать “революция духа” – перестройка сознания человека, его представлений о смысле и целях жизни. Это касается прежде всего отношения homo faber к труду. На смену господствующей экономической мотивации жизнедеятельности, естественной для человека труда, должна прийти постматериалистическая ориентация на продуктивное, но не целерациональное действие, предполагающее абстрагирование от экономического интереса»544.
Сложно предположить масштабы потрясения, которое ожидает человечество. «До сих пор человечество жило в эпоху труда, – пишет французский философ-персоналист Э. Мунье. – Труд, даже если он вынужденный, является для большинства людей исключительно крепкой опорой, так что во время досуга они окажутся выбитыми из колеи, опустошенными. Вероятно, и мы уже это ощущаем, машина сможет положить конец эпохе труда: рано или поздно – какая разница – нам придется платить долги. Каждый, пусть даже в безотчетной тревоге, спрашивает себя: “Что мы будем делать, когда нам нечего будет делать?”»545.
Что может государство? Опыт истории
Но если все-таки допустить вероятность освобождения человечества от столь тягостных оков труда, способен ли человек сформировать новый образ жизни, свободный от трудового регламента и трудовой зависимости?
Любая новая деятельность требует приложения усилий в овладении необходимыми навыками. Даже отказ от привычного образа жизни дается далеко не просто – приходится заставлять себя учиться жить по-новому и делать что-то новое. Может ли человек самостоятельно обрести новые организующие принципы существования или ему потребуется помощь?
Оскар Уайльд в работе «Душа человека при социализме» писал: «нужда и нищета парализует природу человека, он деградирует, и класс бедняков не сознает того, что страдает. Им нужна подсказка, но они часто ей не верят… Когда в конце войны за отмену рабства в Америке рабы оказались на воле, они стали настолько свободны, что умирали с голоду, горько оплакивая свою новую участь. Для мыслящего человека самым трагическим фактом во всей французской революции было не убийство королевы Марии Антуанетты, а то, что голодающий крестьянин шел умирать за феодализм»546.
В ХХ в. зависимость от труда также парализует человека; при этом он свято верит, что его труд необходим обществу, корпорации, государству. В большинстве своем люди не осознают, что они страдают от экспансии трудоцентризма. Они не хотят менять сложившиеся стереотипы, хотят жить так, как привыкли: современный человек держится за труд, как раб за своего господина. По-видимому, необходимы некие кардинальные меры для преодоления подобной зависимости.
Кто мог бы осуществить эти культуртрегерские функции? Государство, церковь, капитал?
Широко известны примеры участия государства в решении острых социальных проблем. Так, в 1930-х гг. в условиях мирового экономического кризиса рынок труда не справлялся с обеспечением занятости. В США, СССР, Германии были проведены грандиозные программы трудоустройства населения. Что было сделано? Какова эффективность проведенных программ? Обратимся к фактам истории.
Одним из самых тяжелых периодов Великой экономической депрессии стала зима 1932/1933 гг. На момент инаугурации Франклина Делано Рузвельта (32-го президента США) работы были лишены почти 13 млн человек – за последний год их число увеличилось на 800 тыс. Уже 21 марта 1933 г. президент направил в конгресс предложения, которые касались мер, призванных облегчить положение нуждающихся: о создании Гражданского корпуса консервации природных ресурсов (Civilian Conservation Corps – ССС), о выделении штатам дотаций из средств федерального бюджета на цели вспомоществования бедным и о начале новой крупномасштабной программы общественных работ547.
Конгресс принял все эти предложения, и в конце осени началось создание соответствующих структур. ССС начал собирать молодых людей в возрасте от 18 до 25 лет и отправлять их на работу в лагеря в сельской местности. Всего с 1933 по 1942 г. (когда программа была закрыта) примерно 3 млн молодых американцев отработали хотя бы одну смену в лагере Гражданского корпуса. Заработная плата у работников ССС была меньше, чем в промышленности, хотя труд был не менее тяжелым. И тем не менее это была реальная возможность получить заработок548.
Вторая из предложенных президентом мер – выделение дотаций штатам – воплотилась в создании 23 мая 1933 г. Управления чрезвычайной федеральной помощи (Federal Emergency Relief Administration – FERA), во главе которой встал Гарри Гопкинс. Фактически это Управление распределяло средства между нуждающимися в виде зарплаты занятым в общественных работах или в виде пособия по нуждаемости в размере разницы между реальным доходом семьи и прожиточным минимумом. Всего помощь от FERA получили 18 222 тыс. американцев (или 15 % населения)549.
В соответствии с предложением президента о начале федеральной программы общественных работ было создано Управление общественных работ (Public Works Administration – PWA). Это ведомство возглавил министр внутренних дел Гарольд Икес. К концу 1933 г. PWA освоило немногим более 100 млн долл. из выделенных ему средств. Максимальная занятость в программах PWA была обеспечена в июле 1934 г. и составила 694 тыс. человек550.
К осени 1933 г. экономическая конъюнктура ухудшилась, и Г. Гопкинс объявил президенту, что зимой понадобится более широкая помощь нуждающимся. Рузвельт уполномочил его создать и возглавить Управление гражданских работ (Civil Works Administration – CWA). Задачей CWA было предоставление бедным работы в государственном секторе экономики551.
В условиях мирового экономического кризиса предвоенная Германия также предприняла ряд широкомасштабных программ преодоления безработицы. В 1933–1945 гг. управление народным хозяйством страны осуществлялось в соответствии с национал-социалистическими доктринами Третьего рейха552. Экономика нацистской Германии представляла собой государственно-монополистический капитализм, широко использовались элементы планирования и другие инструменты активного вмешательства государства в экономические процессы.
Для преодоления экономического кризиса и безработицы, помимо программы по трудоустройству, на проведение которой в бюджете 1933 г. было заложено 3,1 млрд рейхсмарок, предполагалось предпринять и другие действия.
Программа по строительству дорог и мостов, начавшаяся еще в 1929 г., а также программа развития автомобильной промышленности, оказались полезными при создании рабочих мест для неквалифицированных лиц – хотя значительно большее количество рабочих мест было создано в сфере строительства военно-морских судов и боевых самолетов. Введение 16 марта 1935 г. всеобщей воинской повинности также способствовало полной занятости: к началу военных действий численность войск возросла со 100 тыс. до 1 млн.
В июне 1935 г. имперская служба труда ввела обязательную трудовую повинность, просуществовавшую до 1941 г. Работники отбывали ее в основном на сельскохозяйственных работах и в муниципальном хозяйстве. Подобный метод создания новых рабочих мест население и зарубежная пресса считали более предпочтительным, нежели наращивание вооружений. Трудовой повинности подлежали юноши в возрасте от 19 до 24 лет, а с 1 сентября 1939 г. и девушки. Территория страны была разделена на 38 гау553, в которых до 1938 г. отбыли трудовую повинность 350 тыс. юношей. После начала войны трудовая повинность все более приобретала военный характер, в частности строились бункеры.
Увеличение числа наемных работников в ходе борьбы с безработицей сопровождалось урезанием прав рабочих и служащих. В ответ на протесты 2 мая 1933 г. (на следующий день после Дня национального труда) помещения профсоюзов были захвачены, имущество конфисковано, а ведущие деятели арестованы. 10 мая был образован Германский трудовой фронт (DAF) под руководством Роберта Лея, в дальнейшем осуществлявший формальное посредничество между рабочими и предприятиями. DAF жестко проводил линию на повышение производительности труда и приобщение наемных работников к господствующей идеологии. Проводником пропаганды стало объединение «Сила через радость», занимавшееся вопросами организации и контроля досуга населения. С 1936 г. изменился порядок трудоустройства, вводились исправительные работы. В целях контроля за рабочими были введены трудовые книжки, в связи с чем при смене места работы ограничивались возможности карьерного роста.
Таким образом, к концу 1930-х гг. Германии фактически удалось решить проблему трудоустройства, хотя идеи автаркии и милитаризации не у всех встречали поддержку.
Динамика безработицы в промышленности предвоенной Германии
Примечание 1554
Примечание 2555
Примечание 3556
Примечание 4557
Примечание 5558
В годы Второй мировой войны экономика Третьего рейха широко использовала принудительный труд и разграбление оккупированных стран, что играло существенную роль в поддержании стабильности внутреннего рынка, несмотря на гипертрофированные масштабы военного производства.
В СССР программы обеспечения занятостью соответствовали принципам плановой экономики. Летом 1930 г. рынок труда был упразднен, а Наркомат труда и его органы на местах были реорганизованы.
Решение проблем трудоустройства – обеспечение декларированного в Конституции СССР права на труд – взяло на себя государство559.
Это явилось решающим шагом для утверждения и воплощения в жизнь ключевой социальной доктрины молодого советского государства – концепции всеобщности труда, согласно которой все граждане, независимо от индивидуальных особенностей, должны работать на благо Родины, осуществлять намеченные грандиозные планы.
В период индустриализации руководителям страны она представлялась огромным заводом, работающим по единому плану, по единой программе, по заранее утвержденной номенклатуре, в соответствии с установленными приоритетами. Продукцию давали на душу населения – тыс. тонн, млрд кубометров. Началась эпоха организации трудового энтузиазма сверху. Его подстегивали пропагандистскими и репрессивными мерами, стимулировали мотивами соревновательности560.
Социалистическое строительство в конце 1920-х – 1930-х гг. приобрело невероятные масштабы. Это время называют эпохой великих строек. Мы обратимся лишь к некоторым примерам – к ударным комсомольским стройкам, индустриализации Дальнего Востока и практике студенческих трудовых (впоследствии – строительных) отрядов.
Ударные комсомольские стройки. Одним из примеров проведения широкомасштабной политики государства в экономике стали ударные комсомольские стройки. «Начало ударным комсомольским стройкам было положено в 1929 г., когда в июле месяце ЦК ВЛКСМ рекомендовал местным организациям провести мобилизацию комсомольцев и батрацко-колхозной молодежи для работы в отдельных отраслях промышленности и общественного сектора сельского хозяйства. В декабре 1929 г. Пленум ЦК ВЛКСМ наметил ряд конкретных практических мероприятий по повышению роли комсомола в строительстве новых предприятий»561.
Наряду с переброской 15 тыс. лучших комсомольцев для работы в Донбассе и железнорудных районах ЦК ВЛКСМ решил провести мобилизацию не менее 3 тыс. комсомольцев-металлистов на Сельмашстрой (Ростов-на-Дону), Тракторострой (Сталинград), Уралмашстрой (Свердловск), Керченский металлургический завод и другие строящиеся предприятия. Пленум ЦК ВЛКСМ поручил местным комсомольским организациям взять шефство над крупным капитальным строительством в своих районах.
Первой всесоюзной была мобилизация молодежи на строительство Сталинградского тракторного завода. В январе 1930 г. сюда стали прибывать первые посланцы комсомола из Москвы и Ленинграда, Украины и Белоруссии, из многих других областей и республик страны. Среди многотысячного коллектива строителей Днепрогэса 76 % составляла молодежь до 30 лет. В декабре 1930 г. ВЛКСМ взял шефство над электрификацией страны. При ЦК ВЛКСМ был создан центральный штаб по шефству. В 1931 г. комсомол уже шефствовал над строительством 18 электростанций. Трудились комсомольцы и молодежь на таких стройках, как Турксиб, Магнитогорский металлургический комбинат (Магнитка). Молодые рабочие Магнитки составляли 70 % коллектива.
Размах социалистического строительства на Дальнем Востоке. В 1929 г. ЦК ВКП(б) принял специальное постановление об ускорении темпов социалистического строительства на Дальнем Востоке562. В годы первых пятилеток широко развернулась индустриализация края. Сюда со всех концов страны двигались эшелоны с людьми, составы с металлом, цементом, различным оборудованием. Дальний Восток превратился в огромную строительную площадку. Всесоюзной ударной стройкой стал легендарный Комсомольск-на-Амуре, прокладывались вторые пути Транссибирской магистрали.
На Амуре начались реконструкция и расширение действующих предприятий, строительство новых промышленных объектов. В годы первых пятилеток были капитально отремонтированы и реконструированы старые и построены новые предприятия: Бочкаревский (Белогорск) мукомольный комбинат, Михайло-Чесноковский вагоноремонтный завод, Суражевская судоверфь, Тахтамыгдинский арматурный завод.
В 1931 г. завершена разведка угольного Райчихинского бассейна, а с 1932 г. на Духовском карьере началась добыча угля открытым способом. С 1932 г. в пределах Амурской области начались изыскательные работы для Байкало-Амурской магистрали. Строительство железной дороги БАМ–Тында началось в 1933 г., а в 1938 г. по ней было открыто рабочее движение. Основными строителями дороги были заключенные.
С ростом промышленности увеличивалась численность рабочего класса. Безработица была ликвидирована. К концу второй пятилетки только в обрабатывающей промышленности было занято более 30 тыс. рабочих.
В начале 1930-х гг. в Амурской области были оставлены на постоянное жительство более 10 тыс. мобилизованных красноармейцев, главным образом в сельской местности, для работы в совхозах и на машинно-тракторных станциях.
В годы социалистического строительства в Амурской области, как и по всей стране, широко развернулось социалистическое соревнование. Имена стахановцев – рабочего Благовещенского судоремонтного завода Волкова, машиниста паровоза Макарова и многих других стали широко известны трудящимся Дальнего Востока. В начале февраля 1937 г. комсомолка Валентина Хетагурова, жена одного из командиров войск Дальнего Востока, обратилась к молодежи с призывом ехать на Дальний Восток. На ее призыв откликнулись десятки тысяч девушек и юношей. В 1937–1938 гг. около 30 тыс. девушек и юношей прибыли на Дальний Восток. Значительная часть обосновалась в Амурской области.
В.С. Хетагурова вспоминала:
«На Дальний Восток впервые я, коренная ленинградка, приехала в 17 лет, в мае 1932 года… Мы…10 парней и три девушки получили направление в расположение инженерного управления ОКДВА, которым командовал легендарный полководец В.К. Блюхер. Я стала работать по специальности – чертежницей, но жить одной специальностью в тайге нельзя. Рабочих рук не хватало, и всем нам приходилось быть еще и строителями…
На Дальнем Востоке разворачивалось большое индустриальное строительство, и остро ощущался дефицит рабочих кадров. Те же, кто приезжал по вербовке, отработав срок, снова возвращались в центральные районы, от чего государство несло немалые расходы…
Я написала обращение к девушкам Советского Союза: “Девушки!
Сестры-комсомолки! К вам от имени молодых дальневосточниц обращаю свой призыв. Далеко на Востоке, в Приморской и Приамурской тайге, мы, женщины, вместе со своими мужьями и братьями перестраиваем замечательный край…
Вместе со всеми дальневосточницами я зову вас приехать к нам. Я не зову на отречение от жизни. Ведь то, что нас ждет, хотя и трудно, так увлекательно, интересно. Девушки на Дальнем Востоке приносят в суровую и часто огрубевшую жизнь то, что облагораживает, поднимает людей, вдохновляет их на новые героические дела. Мы ждем вас, подруги”.
Признаться, была убеждена, что окажется много желающих поехать на Дальний Восток, но такого массового движения просто не могла предвидеть»563.
Однако 1930-е годы в истории Дальнего Востока ознаменовались не только успехами, энтузиазмом, трудовым героизмом и стремительным экономическим ростом. Были и существенные потери, административный произвол, ошибки и преступная вседозволенность силовых ведомств. Тяжелыми потерями стали необоснованные и зачастую массовые репрессии с надуманными обвинениями.
В Амурской области массовые репрессии достигли своего пика в 1937–1938 гг. Жертвами сталинского произвола стали крестьяне, рабочие и служащие, врачи, учителя, военные. Результатом репрессий стало создание сети лагерей. Такие лагеря появились и в Амурской области564.
Студенческие трудовые отряды. В 1924 г. ВЦСПС, наркомат труда и просвещения разработали специальную инструкцию, в которой был определен порядок прохождения практики и использования труда студентов в летнее время на промышленных предприятиях и в сельском хозяйстве565. Государство выделило бюджетные средства на организацию этой деятельности. В сентябре 1925 г. Наркомат финансов предложил включить в местные бюджеты статью, касающуюся расходов средств на проведение производственной практики студентов. Наибольших результатов студенты добились на сельскохозяйственных работах. Уже с 1929 г. студенты Московского государственного университета работали в колхозах и совхозах Подмосковья на посевной и уборке урожая. В 1933 г. на полях страны трудились 350 тыс. представителей вузовской молодежи. В апреле 1925 г. ЦК РКСМ обратился с письмом к комсомольским организациям вузов об организации труда студентов-комсомольцев во время летних каникул. В ответ на этот призыв студенты МВТУ им. Н.Э. Баумана участвовали в строительстве Волховской ГЭС, студенты МХТИ и рабфака им. Я.М. Свердлова работали в Коломенском уезде. Студенческие бригады трудармейцев и синеблузников в годы предвоенных пятилеток участвовали в коммунистических субботниках, в строительстве Днепрогэса и Магнитки, оказывали помощь в организации пропагандистской, культурно-массовой и санитарно-просветительской работы в деревнях. В составе ударных бригад студенты заготовлял лес в Архангельской области, помогали товариществам по совместной обработке земли, в строительстве железной дороги Москва–Омск, Московского метрополитена, формировали отряды комбайнеров в Харьковской области, собирали средства для создания эскадрильи им. Пролетарского студенчества. Студенты высших учебных заведений участвовали в сооружении сельских электростанций, возводили народно-хозяйственные объекты, работали в различных отраслях промышленности, заготавливали лес, выполняли сельскохозяйственные работы. После Великой Отечественной войны студенты были среди восстанавливавших Ленинград и Сталинград, Донбасс и Днепрогэс. Участие студентов в строительных работах, и прежде всего на селе, в период дальнейшего развития общества было обусловлено необходимостью восстановления разрушенного войной народного хозяйства, укрепления производственной и культурно-бытовой базы колхозов и совхозов, нехваткой трудовых ресурсов.
На рубеже 1950 – начала 1960-х годов начался новый этап в развитии форм участия студенческой и учащейся молодежи в общественнопроизводительном труде: стали создаваться студенческие строительные отряды (ССО), деятельность которых качественно отличалась от деятельности предыдущих форм организации работы молодежи во время каникул. Летом 1959 г. 339 студентов физического факультета МГУ активно участвовали в строительстве производственных и культурных объектов совхозов «Булаевский», «Ждановский», «Узункульский» Северо-Казахстанской области. Опыт работы студентов на строительных площадках в составе ССО показал, что такая форма организации труда дает возможность лучше использовать энтузиазм молодежи, повышать эффективность производственной деятельности юношей и девушек. Число студентов, выезжавших в составе студенческих отрядов, ежегодно увеличивалось. В 1959 г. – 339 человек, 1965 г. – 40 тыс., 1970 г. – 309 тыс., 1980 г. – 822 тыс., 1985 г. – 830 тыс. человек. В движении строительных отрядов были заинтересованы все структуры государства. Центральный штаб строительных отрядов направлял студентов на объекты более 50 министерств и ведомств СССР и РСФСР. Потребности министерств и ведомств в дополнительной рабочей силе в форме строительных отрядов значительно превышали существовавшие возможности. Так, в 1985 г. поступили заявки на 2 млн человек, тогда как Всесоюзный строительный отряд мог насчитывать только 800 тыс.
Труд как продолжение революционного процесса. «Жизнь в производстве» стало в СССР формулой существования человека. СССР создавался как всемирно-историческое производительное сообщество, членами которого выступали люди труда. «Отправной точкой в обосновании данной миссии, – пишет отечественный исследователь А. Ашкеров, – служила моргановско-энгельсовская гипотеза о происхождении человека, а ее финальной точкой – образ коммунистического общества, где ликвидация разделения труда станет условием единения работы с творчеством»566. При этом труд превращался «в некое ритуальное продолжение революционного процесса. Если речь заходила о труде, то она неизменно шла о свершениях, починах, рекордах, пятилетках, социалистическом соревновании, скорейших темпах и небывалых сроках, ударниках и передовиках. <…> В то же время вряд ли можно представить себе и нечто более способное выхолостить революционное действие (путем избавления от возможности совершать изменения), нежели избрание этому действию такого аналога, как монотонное трудовое усилие»567.
Обратной стороной рутины неизменно выступает репрессивность. Репрессивности во многом способствует милитаризация трудовой деятельности, которая одновременно концентрирует в себе и возможность превращения ее в область, где ничто не может поставить предела героическому энтузиазму, и возможность насаждения в этой области армейского порядка, который, как известно, также не признает никаких границ. Два этих вида безграничности – энтузиазма и принуждения – выступают в данном случае явлениями одного плана. «Словом, труд, ставший, по выражению Сталина, делом чести, доблести и славы, вовсе не превосходит, а напротив, дополняет труд, сделавшийся уделом тех, кто оказался в рабском положении солдата какой-либо “трудовой армии”»568.
Так в условиях тоталитарного государства происходила метаморфоза труда как деятельности на благо Родины и народа, труда освобожденного, приносящего радость, в тяжкое безжалостное принуждение.
Своеобразный гимн труду эпохи социализма, знаменитый «Марш энтузиастов» (муз. И. Дунаевского, стихи А. Д’Актеля), впервые прозвучавший в кинофильме «Светлый путь» (1940), был написан в то же время, когда над СССР нависла зловещая тень массовых репрессий: арестов, расстрелов и заключения в исправительно-трудовые лагеря (предположительное время сочинения марша – 1936 г.).
В буднях великих строек,
В веселом грохоте, в огнях и звонах,
Здравствуй, страна героев,
Страна мечтателей, страна ученых!
Ты по степи, ты по лесу,
Ты к тропикам, ты к полюсу
Легла, родимая, необозримая,
Несокрушимая моя.
Нам ли стоять на месте!
В своих дерзаниях всегда мы правы.
Труд наш есть дело чести,
Есть дело доблести и подвиг славы.
К станку ли ты склоняешься,
В скалу ли ты врубаешься, –
Мечта прекрасная, еще неясная,
Уже зовет тебя вперед.
Нам нет преград ни в море, ни на суше,
Нам не страшны ни льды, ни облака.
Пламя души своей, знамя страны своей
Мы пронесем через миры и века!
Социальные последствия государственного патернализма
Особенность России состоит в том, что на коротком временно́м промежутке в ней произошли серьезнейшие социальные и экономические трансформации, которые западное общество переживало в течение столетий.
В СССР в условиях запрета на праздность развилась застойная бездеятельность. Поворот к рынку и ослабление государственного патернализма в СССР заставили человека, уже почти совсем попавшегося в сети социального иждивенчества, вернуться к полноценному труду.
Значительное число трудоспособного населения предприняло попытку обрести себя в предпринимательстве. В результате, оказавшись неспособными к таким радикальным переменам, многие просто перестали работать, спились, превратились в бомжей и т. д.
А те, кто выдержал и пережил сложнейшие 1990-е, и молодое поколение, родившееся в 1980–1990-х годах, – это люди, покинувшие территорию СССР, россияне, живущие в мире без границ, в условиях рынка и конца труда в его классическом понимании.
Россия столкнулась со вновь открытым для нее феноменом рынка труда, а также стремительно развертывающимися глобализацией и информатизацией общества, последствия которых вносят вторичную компоненту в процесс рыночной перестройки трудовой деятельности и трудовых отношений. Эти процессы не могли не иметь соответствующих последствий: массовая безработица разных типов, перестройка профессиональной иерархии, появление новых трудовых и профессиональных приоритетов, изменения социальной структуры, что неизбежно требовало перестройки системы социальной защиты, системы профессионального образования, появления новых образовательных технологий, формирования новой политики занятости.
Одна из проблем перехода к новым трудовым отношениям в новых социальных условиях – зависимость от сформированного в советское время образа трудовой деятельности. Отношение к труду, которое воспитывалось в советских людях, со временем приобрело некоторые особенности, ставшие следствием идеологических установок.
Во-первых, в сознание советских людей внедрялась установка о труде как одной из основных жизненных потребностей; тунеядство же критиковалось весьма широко и наказывалось вполне определенно.
Во-вторых, процесс труда в стране социализма должен был стать вершиной, высшим достижением трудовой деятельности, поскольку это был освобожденный труд, труд во имя счастья людей и на благо Родины и т. д. Из этого следовало, что в СССР и труд особенный, и человек труда особенный, лучший.
Таким образом, советская власть серьезно трансформировала трудовые предпочтения и трудовую ментальность россиянина. Лозунг «Кто был никем, тот станет всем» воплощался в жизнь. Выходцы из крестьянской среды становились профессорами, генералами, директорами заводов. Как в сказке, словно по щучьему веленью, крестьянские сыновья переносились от тяжелого поденного труда и быта в светлое будущее интеллектуального творчества и управления.
Десятилетиями советским детям вбивали в голову идиллические представления о возможной будущей профессии: космонавта, ученого, художника, летчика, разведчика, геолога, полярника и т. д. Матери мечтали, что их дочери станут артистками, балеринами, а сыновья – героями. Это имело по меньшей мере два следствия: 1) никто не мечтал стать предпринимателем, бизнесменом, фермером, политиком (а если и мечтали, то таких возможностей не было); 2) постепенно сформировался также и корпус социально непрестижных профессий. И если сталевар, шахтер, ткачиха гипотетически могли стать победителями социалистического соревнования, героями социалистического труда, то для большого числа профессий этих перспектив не было, что лишила их социальной привлекательности.
В результате идеологической накачки была сформирована завышенная статусная самооценка россиян, особенно выходцев из сельской среды, новоявленных представителей средних слоев, получивших среднее, среднее специальное, ну и, безусловно, высшее образование, позволившее многим осознавать себя представителями интеллигенции и за 120 руб. в месяц присутствовать на работе.
«Применение науки и машин, – пишет М. Маяцкий, – должно было освободить человека и его энергию. Здесь кончалась политэкономия и начиналась игра. <…> Освободившимся от труда людям предоставлялась возможность заниматься самосовершенствованием и “бегать по колокольчиковым полям”. В ожидании коммунистического рая разрешалось и не очень-то убиваться на работе. Общая занятость и низкая производительность труда – две стороны одной медали. В рабочее время разрешалось бегать, прыгать, спать, расти над собой и “общаться” (в очередях и не только), т. е. то, что собственно ожидается от времени свободного.
Научный коммунизм был современником и во многом партнером индустриального капитализма. Когда первый породил из своих недр скромный цветок теории “всеобщего труда”, второй стал размышлять о постиндустриальном обществе. Каждый искал достойный выход из кризиса на практике и в теории»569.
Что мы имеем в настоящее время, почти через 30 лет после начала перестройки?
Как показывает история, неизбежное последствие повышенной государственной опеки (как в условиях Welfare State, так и государственного патернализма) – деморализация населения. В данном случае одно из проявлений деморализации – неспособность коренного российского населения конкурировать с потоками мигрантов, обрушившихся на центральные города России в последнее десятилетие570.
«На всех московских есть особый отпечаток», – писал Грибоедов. Почему возник парадокс Москвы, почему именно в этом городе России, как заявляют работодатели, жители не хотят и не любят работать?
Москвичи всегда считали себя российской элитой. И так, видимо, оно и было (я имею в виду уже советскую эпоху). Налицо важный стратификационный срез: столичные жители и провинциалы. В советский период москвичи были особой кастой, особым сословием. Бытовало мнение, что вся страна работала на Москву. Москва лучше снабжалась продуктами и промышленными товарами, все регионы России и республики СССР поставляли свою продукцию в столицу.
Провинциалы недолюбливали москвичей и завидовали им, что также подогревало настроения не столько коренных москвичей, сколько новоявленных столичных жителей (так называемых лимитчиков и бывших провинциалов, которым удалось пробиться в Москву и осесть в ней, а такого населения в Москве за послевоенные годы оказалось большинство). Все это и многое другое усиливало настроения иждивенчества, причем не просто иждивенчества, а иждивенчества столичного, как и псевдоамбиции: мы столица и уже одним своим статусом заслуживаем и требуем особого отношения. Как следствие – формирование самосознания москвича (иждивенческого, амбициозного, безответственного). Хотя нахождение в центре страны, в ее сердце, казалось бы, должно было формировать понимание не только собственной значимости, но и ответственности: «кому многое дано, с того многое и спрашивается».
Если вспомнить идущую со времен социал-дарвинизма модель «культуры бедности», основными характеристиками которой являются: сознательный аскетизм, недостижительские установки и субъективное принятие нужды, проявляющееся в удовлетворенности низкими стандартами жизни, то можно предположить, что эта модель «годится для описания “привыкания” какой-то части россиян к бедности, “включение” их в культуру бедности. Многие отечественные и зарубежные ученые подтверждают эту опасную тенденцию, под действием которой увеличивается масса экономически неактивных людей, зависящих от социальной помощи, что увеличивает разобщенность общества»571.
Тоталитарная обусловленность труда
Исторический опыт привлечения к трудовой деятельности сотен тысяч людей государством может оцениваться по-разному.
Действия, предпринятые правительством США, способствовали выходу страны из глубокой экономической депрессии. Экономическая политика предвоенной Германии определялась милитаристскими планами. СССР нуждался в широкомасштабном строительстве, осуществлял программы индустриализации, в условиях массовых репрессий «воспитывал» трудовой энтузиазм советского народа572.
В любом случае проведение указанных программ не могло не сказаться на общем уровне жизни и развитии экономики названных стран. Почему бы в XXI в. государству не взять на себя разработку и проведение программ формирования нового образа жизни в условиях освобождения от «поденного труда»?
Американский философ Л. Мамфорд сравнивал государство с «мегамашиной»573. Надо сказать, что это сравнение имеет как негативную, так, возможно, и позитивную сторону. На протяжении столетий государство в его тоталитарной ипостаси использовало труд и управляло им. Мегамашина государства может приводить к гигантским разрушениям, уничтожению огромной массы людей, но может осуществлять и великие проекты. Можно ли ожидать, что государство предпримет шаги к освобождению индивида от труда?
Ответ на этот вопрос мы находим в работах Г. Маркузе: «Труд, который заложил материальный базис человечества, был, главным образом, отчужденным трудом, связанным со страданием и нуждой. Таким же остается он и по сей день. Вряд ли выполнение такой работы удовлетворяет индивидуальные потребности и склонности. Она навязана человеку жестокой необходимостью и грубой силой»574.
Анализируя роль труда в современном мире, Маркузе обращается к цепочке «господство–восстание–господство», неоднократно повторяющейся в теории З. Фрейда. Он отмечает, что во втором случае господство не просто повторяет первый; циклическое движение означает прогресс господства. От праотца через клан братьев к системе институциональной власти, характерной для зрелой цивилизации, господство приобретает черты безличности, объективности, универсальности и становится все более рациональным, эффективным и производительным. В конечном счете, когда власть принципа производительности достигает полной силы, социальное разделение труда выглядит образцовой формой подчинения. Общество предстает как устойчивая и обширная система полезных производительных деятельностей. «Разумеется, – считает Маркузе, – основную регламентацию инстинктов все еще выполняет отец как pater familias, тем самым подготавливая ребенка к избыточному подавлению со стороны общества в течение его взрослой жизни… Впоследствии контроль за инстинктами индивида осуществляется посредством социального использования его трудовой энергии. Он должен работать, чтобы жить, и эта работа требует не только восьми, десяти, двенадцати часов его времени ежедневно, а следовательно, и соответствующего отвлечения энергии, но также и поведения, которое в течение этого и остающегося времени согласовалось бы с моральными и другими нормами принципа производительности»575. Развитие иерархической системы социального труда не только рационализирует господство, но и сдерживает бунт против господства. Наличные ресурсы способствуют качественному изменению человеческих потребностей. Сокращая энергию инстинктов, необходимую для работы (отчужденный труд), рационализация и механизация труда высвобождают энергию для достижения целей, устанавливаемых свободной игрой человеческих способностей. Технология, сокращая временны́е затраты на производство предметов необходимости, действует вопреки репрессивному использованию энергии и тем самым освобождает время человека для развития потребностей, выходящих за пределы царства необходимости. Но чем реальнее возможность освобождения индивида от запретов, когда-то находивших оправдание в его нужде и незрелости, тем сильнее необходимость в их (запретов) сохранении и совершенствовании во избежание распада установившегося порядка.
Согласно Маркузе, «цивилизации приходится защищаться от призрака свободного мира. Если общество не способно использовать свою растущую производительность для уменьшения подавления (ибо это опрокинуло бы иерархию status quo), то следует повернуть производительность против индивидов; она сама становится инструментом универсального контроля.
Индустриальная цивилизация переживает распространение тоталитаризма. Он приходит везде, где интересы господства начинают преобладать над производительностью, сдерживая ее возможности или изменяя направление их реализации»576.
Что делать, если полная занятость невозможна и уже не нужна?
Если государство (как показывает опыт истории) способно при определенных условиях организовать тотальное трудоустройство, то, скорее всего, организовывать новый образ жизни индивид должен самостоятельно. Хотя бы в области теории.
Чем же будет заниматься человек, когда ему уже не надо будет работать сверхурочно, когда значительная часть его времени окажется свободной?
Очевиден ответ: освободившееся время человек может потратить на свои семейные обязанности, воспитание детей, заботу о близких. Однако далеко не все люди обременены семейными обязанностями, да и далеко не все захотят сменить рабочий кабинет на кухню. «В индустриальном обществе, – пишет социолог А. Шевчук, – люди в основном использовали свободное время для восстановления сил после утомительного рабочего дня. Что люди станут делать в будущем, когда в их распоряжении окажется еще больше свободного времени, а количество часов работы заметно сократится? Где будут сконцентрированы центральные жизненные интересы человека, если его профессиональная занятость (вынужденно или по доброй воле) составит 20–30 часов в неделю?
На пути в новое общество человека подстерегают опасности. Что будет организующим и дисциплинирующим началом его жизни вместо труда? Не ослабится ли сопротивление соблазнам жизни – алкоголю, наркотикам, преступности? Не произойдет ли подмена созидательной деятельности потребительством?»577
Шевчук рассматривает следующие возможности самореализации человека:
−активный досуг, т. е. занятия, которые требуют вдумчивого отношения, преодоления трудностей, систематичности, обучения (спорт, музыка, художественное творчество и т. д.). В отличие от профессиональной работы они, как правило, не оплачиваются, а приносят в качестве вознаграждения удовлетворение от самого процесса и достигнутых результатов;
−гражданские инициативы. Речь идет об усилении интереса граждан к социальным проблемам и развертывании гражданских инициатив (экологические и правозащитные движения, благотворительные организации, местное самоуправление, культурные инициативы и т. п.);
−домашний труд, т. е. производство благ в домашних условиях для потребления членами семьи. Эта сторона жизни при всей ее значимости ценится явно меньше, чем профессиональный труд;
−образование, которое в современном мире не ограничено определенным периодом жизни, а становится почти непрерывным (lifelong learning). Уже раздаются призывы официально признать учебу в качестве особого образовательного труда. При этом образование вряд ли стоит трактовать исключительно в духе теории «человеческого капитала», отождествляющей его с получением профессиональных навыков и знаний, которые способны приносить доход. Важная сторона образования связана с возможностями самопознания и духовного совершенствования.
Перечисленные виды деятельности, в представлении Шевчука, подрывая прежнюю монополию профессионального труда, способны обеспечить человеку ощущение идентификации с избранным занятием, принадлежности к определенным социальным группам, возможности самореализации и духовного развития.
Напомним, что труд – это один из видов деятельности. Известна концепция, согласно которой, помимо труда, существуют управление и творчество. Далеко не все люди занимаются трудом в собственном смысле этого слова: кто-то управляет, а кто-то творит. С этими видами деятельности как раз и следовало бы связывать надежды в условиях «конца труда в его классическом понимании».
Творчество как призвание
Осмысление признаков человеческой активности в последние годы все чаще связывается с понятием «творчество». Правомерно ли противопоставлять творчество труду?
В 1916 г. была опубликована работа Н.А. Бердяева «Смысл творчества. Опыт оправдания человека». Время ее написания отмечено кризисным мировосприятием, что обусловило идейный настрой рассуждений философа.
Бердяев считал «Смысл творчества» самым вдохновенным своим произведением. «В жизненном источнике этой книги и этой религиозной философии, – пишет он во введении к работе, – заложено совершенно исключительное, царственное чувствование человека… наступает пора писать оправдание человека – антроподицею… Книга моя и есть опыт антроподицеи через творчество. В мире разлагается и кончается религия рода, религия материальная. Все материальнородовое, ветхо-органическое имеет футуристически-технический, механический конец. Зарождается религия человека. Человеческий род перерождается в человечество. Это переход в иной план бытия из плана материального. В этом кризисе рода и материи и в окончательном рождении человека и жизни духа – сущность нашей эпохи»578.
По Бердяеву, «человек создан Творцом гениальным (не непременно гением), и гениальность должен раскрыть в себе творческой активностью, победить все лично-эгоистическое и лично-самолюбивое, всякий страх собственной гибели, всякую оглядку на других… Сомнение в творческой силе человека всегда есть самолюбивая рефлексия и болезненное ячество. Смирение и сомневающаяся скромность там, где нужна дерзновенная уверенность и решимость, всегда есть замаскированное метафизическое самолюбие, рефлектирующая оглядка и эгоистическая отъединенность, порождение страха и ужаса.
Наступают времена в жизни человечества, когда оно должно помочь само себе, сознав, что отсутствие трансцендентной помощи не есть беспомощность, ибо бесконечную имманентную помощь найдет человек в себе самом, если дерзнет раскрыть в себе творческим актом все силы Бога и мира, мира подлинного в свободе от “мира” призрачного»579.
Еще один ракурс творчества как деятельности развивает Макс Вебер (1864 – 1920), обращаясь к особенностям творчества в науке, поясняя, что без увлечения и страсти деятельность ученого невозможна: «Без странного упоения, вызывающего улыбку у всякого постороннего человека, без страсти и убежденности в том, что “должны были пройти тысячелетия, прежде чем появился ты, и другие тысячелетия молчаливо ждут”, удастся ли тебе твоя догадка, – без этого человек не имеет призвания к науке, и пусть он занимается чем-нибудь другим. Ибо для человека не имеет никакой цены то, что он не может делать со страстью»580.
Для Вебера страсть как увлеченность – это необходимое условие занятия наукой и предварительное условие самого главного, что необходимо для научной деятельности, т. е. «вдохновения». Но вдохновение необходимо не только для того, чтобы достичь результатов в науке, не только для того, чтобы совершать научные открытия. Вдохновение – это необходимое условие творческого процесса. И Вебер рассматривает вдохновение и творчество как определяющие составляющие деятельности ученого. Почему это важно, почему Вебер обращается к этой теме? Вебер утверждает, что в условиях кризиса культуры трансформировалось восприятие многих определяющих установок, в том числе науки, которая всегда была уделом творцов, фанатов, гениев, провидцев. Научная деятельность предполагала раскрытие потаенного (как пишет Хайдеггер), проникновение в тайны природы и пр.: «Сегодня среди молодежи очень распространено представление, что наука стала чем-то вроде арифметической задачи, что она создается в лабораториях или с помощью статистических картотек одним только холодным рассудком, а не всей “душой”, так же как “на фабрике”»581.
Рассуждающие подобным образом люди по большей части не знают ни того, что происходит на фабрике, ни того, что делается в лаборатории. И там и здесь человеку нужна идея, и притом идея верная, и только благодаря этому условию он сможет сделать нечто полноценное. Но ведь ничего не приходит в голову по желанию. Достичь сколько-нибудь значимых результатов можно только на основе упорного труда. Внезапная догадка не заменяет труда. Вместе с тем труд не может заменить или принудительно вызвать к жизни такую догадку, так же как этого не может сделать страсть. Только оба указанных момента – и именно оба вместе – ведут за собой догадку.
Но догадка появляется тогда, когда это угодно ей, а не когда это угодно нам. И в самом деле, лучшие идеи приходят на ум в самых, как кажется, обыденных ситуациях, тривиальных в своей повседневности, в ситуациях, казалось бы, далеких от атмосферы лаборатории и научного поиска, тогда, когда их не ждешь, а не во время размышлений и поисков за письменным столом. Но, конечно же, догадки не пришли бы в голову, если бы этому не предшествовали именно размышления за письменным столом и страстное вопрошание.
По мнению Вебера, ученый должен примириться также с тем риском, которым сопровождается всякая научная деятельность: придет вдохновение или не придет? Можно быть превосходным работником и ни разу не сделать важного открытия. Наука – это творчество, и результат науки – открытие – не является итогом монотонного труда (хотя и нуждается в нем, но это лишь необходимое условие, которое не работает без вдохновения) и может быть получено именно благодаря творческому озарению.
Вебер говорит о необходимости творческого компонента не только для деятельности в области науки, но и вообще для любого вида деятельности: «Однако было бы заблуждением полагать, что только в науке дело обстоит подобным образом и что, например, в конторе все происходит иначе, чем в лаборатории. Коммерсанту или крупному промышленнику без “коммерческой фантазии”, т. е. без выдумки – гениальной выдумки, – лучше было бы оставаться приказчиком или техническим чиновником; он никогда не создаст организационных нововведений. Вдохновение отнюдь не играет в науке, как это представляет себе ученое чванство, большей роли, чем в практической жизни, где действует современный предприниматель. И с другой стороны – чего тоже часто не признают, – оно играет здесь не меньшую роль, чем в искусстве. Это ведь сугубо детское представление, что математик приходит к какому-либо научно ценному результату, работая за письменным столом с помощью линейки или других механических средств: математическая фантазия, например Вейерштрасса, по смыслу и результату, конечно, совсем иная, чем фантазия художника, т. е. качественно от нее отличается, но психологический процесс здесь один и тот же. Обоих отличает упоение (в смысле платоновского “экстаза”) и “вдохновение”»582.
В современном мире наука перестает быть уделом талантливых одиночек, да и в бизнесе далеко не все операции проводятся на основе вдохновения, и далеко не каждый предприниматель – творец. Однако идея Вебера важна именно для понимания того, что наибольшей результативности любая деятельность достигает тогда, когда она окрашена вдохновением, когда в ней присутствуют увлечение и страсть. Тогда человек делает свое дело с интересом, работа не тяготит его, и это уже не мука, а призвание и любовь.
Творческая работа и ее стимулы
Врач, экономист, философ, политический деятель, ученый-естествоиспытатель Александр Александрович Богданов (1873–1928) довольно рано проявил склонность к конструированию всеохватывающей философской системы, дающей целостную картину мира. В ней все развивающиеся объекты природы и общества представляют собой целостные образования, или системы, состоящие из многих элементов.
Эту обобщенную схему действительности ученый характеризует как всеорганизационную точку зрения. Ее корни лежат в коллективном труде, а задача состоит в том, чтобы, организуя человеческую деятельность, побеждать стихийное начало мира и в дальнейшем сформировать весь мир в интересах человечества583.
Богданов выделяет «творческую» работу как особый вид труда, отнеся ее к сверхквалифицированному сложному труду.
Специфика такого труда заключается в «созидательной инициативе», «строительстве», «изобретательстве», «исследованиях», вообще в решении переменных задач – технических, художественных, научных, политических; тип самой работы остается всюду один и тот же.
Психофизически творческая работа характеризуется тем, что в ней не только совместно участвует множество элементов нервной системы, но и должны постоянно вовлекаться еще новые и новые элементы, образуя не встречавшиеся раньше изменчивые комбинации.
Для этого вида работы требуются «психофизические стимулы, которые выводили бы мозг из обычных равновесий его частичных механизмов»584.
Богданов отмечает, что роль этих стимулов выполняют новые и новые воздействия извне, вариации впечатлений, нарушающие шаблонный ход жизни. Чем сильнее и сложнее внешнее возбуждение, тем больше чувствительно-двигательных механизмов оно затронет, создавая тем самым общение между ними; чем менее привычно это возбуждение, тем более необычные, оригинальные комбинации в мозгу в результате его могут получиться. Важно, что такие стимулы должны входить в норму потребностей работников творческого типа.
Откуда же берутся эти стимулы? – спрашивает А.А. Богданов. «Первично человеку дает их общение с природой, с ее непрерывнопеременными стихийными комбинациями. Лес, поле, река, воздух, горы, небо – природа никогда не повторяет в точности раз возникшего сочетания своих условий. Живая связь с ней – это естественный источник творческих возбуждений, источник наиболее драгоценный и даровой.
Но город, нынешний центр культуры, где люди живут и работают в разгороженных каменных ящиках, оторван от жизни природы, чужд ее могучих стимулов творчества и вынужден заменять их иными – искусственными. Таковы театры, музеи, книги, собрания, игра личных чувств и смена личных связей, а также временная перемена обстановки путешествиями и проч. Эти замены обходятся большей частью дорого; а иные из них, как употребление алкоголя, наркотиков, азартные игры, разврат, дорого стоят для самой рабочей силы как разрушители организма. Но для творческой работы нужны такие или иные возбудители, и часто простая случайность определяет их выбор: для большинства даже образованных людей чужда мысль регулировать свою жизнь психофизиологическими знаниями. А поскольку большинство подобных стимулов дорого стоят в смысле их трудовой ценности, они требуют высокой оплаты творческой рабочей силы»585.
Уникальным творческим стимулом является разрушение. А.А. Богданов утверждает, что в случае, когда организм под ударами судьбы теряет свое равновесие, то указанные процессы стимулируют творческую работу. Конечно, эти стимулы нестабильны, почему и результат творческой деятельности будет непостоянным, нестабильным.
Для Богданова важен вывод об ошибочности идеи равного распределения материальных ресурсов и равного вознаграждения за труд. Люди творческого труда нуждаются в особом обеспечении: «В мировой борьбе и конкуренции нашей эпохи прямо безнадежно было бы дело той страны, где проводилась бы мелочная экономия подобного рода на заработках инициативных руководителей производства, изобретателей, научных исследователей, писателей, организаторов мыслей и чувства масс, вообще квалифицированных строителей жизни. Общество же грядущее позаботится о том, чтобы всем своим работникам дать естественные стимулы творчества – живую связь с матерью Природой»586.
Тектология, или «всеобщая организационная наука», разрабатывалась А. А. Богдановым в 20-х годах XX века. А в 1953 г. выходит в свет сочинение «Кризис индустриальной культуры. Марксизм, неосоциализм, неолиберализм» другого выдающегося русского философа – Бориса Петровича Вышеславцева (1877–1954), в котором вопрос о труде и творчестве стоит не менее остро.
Вышеславцев в 1922 г. эмигрировал из России в Германию, преподавал в основанной Н.А. Бердяевым Религиозно-философской академии, затем вместе с академией переехал в Париж. C 1925 г. – один из редакторов религиозно-философского журнала «Путь», также издававшегося Н.А. Бердяевым.
Вышеславцев солидарен с рассуждениями соотечественников, различие труда и творчества представляется им как диалектически противоположное. «Существует особая диалектика труда и творчества, – пишет он, – без которой нельзя проникнуть в социальную философию и в философию культуры. Древнейшие мифы и символы выражали это противопоставление: труд “в поте лица” есть изгнание из рая; творчество есть потерянный и порою возвращенный рай. Труд копается в земле; творчество похищает огонь с неба. Миф о Прометее содержит в себе философское прозрение той истины, что ценности культуры создаются индивидуальным творчеством, открытием и изобретением, без которого массовый труд осужден на жалкое прозябание.
Труд есть трудность, он совершается “в поте лица”; и есть иго своего рода, “работа” от слова “раб”, рабство перед природной необходимостью; напротив, творчество есть свобода, победа над природной необходимостью, “прыжок из царства необходимости в царство свободы”587, разрешение задачи и преодоление трудности.
Творчество есть личная, индивидуальная, свободная инициатива; оно непосредственно связано с данной личностью и составляет ее незаменимый индивидуальный дар. Оно начинает новый ряд причин и свободно созидает новую, раньше не бывшую комбинацию природных сил. Иное дело – труд: он безличен, неиндивидуален, всецело заменим и поэтому может стать рыночным товаром. Маркс указывает на этот отрыв работы от личности, на это “самоотчуждение”, в силу которого рабочий чувствует, что его труд совсем не выражает внутренней сущности его личности, что он есть безличное действие, предписанное извне, по чужой инициативе. Личность как бы тяготится безличностью своего труда и тоскует по творчеству.
Необходимо, однако, помнить, что творчество никогда не может быть массовым явлением; труд, напротив, бывает массовым явлением, и мы видим “трудящиеся массы”.
Творчество есть, по существу, “редкость”, исключение, функция меньшинства. Творчество есть инициатива, изобретение, открытие новых путей, оно ведет и указывает одинаково в науке, в искусстве, в религии, в политике и в экономике; труд есть подражание, следование, исполнение и повторение заданного и предписанного, повиновение»588.
Но, может быть, то, что мы называем творчеством, не имеет экономического значения, спрашивает Вышеславцев. Может быть, оно ничего не дает для богатства народов? Тогда пришлось бы признать, что вожди и организаторы производства, изобретатели, социальные реформаторы и революционеры не имеют экономического значения. Вышеславцев замечает, что противопоставление труда и творчества не продумали ни Маркс, ни Рикардо, хотя и подошли к нему вплотную: «Более того, они сами всю жизнь занимались не трудом, а творчеством и никогда не получали “зарплаты” по числу часов затраченного труда»589.
Коммуникация как образ жизни
От альтернативы «труд–творчество» я бы хотела перейти к иным видам деятельности, способным составить смысл и содержание человеческой жизни. Одним из таких видов деятельности представляется общение590.
Рассмотрим определения понятий «общение» и «деятельность», которые предлагает один из современных энциклопедических словарей.
Общение – это «сложный многоплановый процесс установления и развития контактов между людьми (межличностное общение) и группами (межгрупповое общение), порождаемый потребностями совместной деятельности и включающий в себя как минимум три различных процесса: коммуникацию (обмен информацией), интеракцию (обмен действиями) и социальную перцепцию (восприятие и понимание партнера)»591.
Деятельность – это «процесс (процессы) активного взаимодействия субъекта с объектом, во время которого субъект удовлетворяет какие-либо свои потребности, достигает цели, деятельностью можно назвать любую активность человека, которой он сам придает некоторый смысл»592.
Опираясь на данные определения, можно проследить весьма тесную связь понятий «общение» и «деятельность», расширяя последнее до взаимодействия субъекта с субъектом.
Эта проблематика исследовалась в рамках так называемого деятельностного подхода. В.А. Лекторский пишет, что деятельностный подход был весьма популярен в СССР как возможный способ противостояния официально насаждавшемуся марксизма-ленинизму. Своеобразной версией деятельностного подхода можно считать немецкое неокантианство марбургской школы; проблематика деятельности была центральной для разных версий неогегельянства; по-своему эта тематика развивалась в прагматизме в 1920–1930-е гг. Интересный вариант деятельностного подхода представляет философия позднего Вигенштейна, у которого «речь идет о деятельности с языком, о коммуникации, которая вплетена в реальные практические акты и сама может рассматриваться как практика (курсив мой. – Т. С.)»593.
Новый этап разработки психологической теории деятельности был намечен В.В. Давыдовым в его теории коллективной деятельности. Ученый показал, что коллективная деятельность – это не расширение деятельности индивидуальной, не простое перенесение особенностей индивидуальной деятельности на коллектив. Деятельность коллективная включает взаимную деятельность и взаимные действия. Взаимодействие ее участников может быть понято как коммуникация. В этом случае участники должны постоянно обсуждать некоторые проблемы друг с другом, включаться в диалоги и полилоги, чтобы уметь понять позиции других и в то же время научиться смотреть на себя глазами других, т. е. выработать в себе качество саморефлексивности. Но если коллективная деятельность включает взаимодействие участников, в частности их коммуникацию, то меняется и само понимание деятельности.
Предлагаемое этой теорией иное понимание деятельности оказывается сегодня весьма актуально. Это не деятельность по созданию предмета, в котором человек пытается запечатлеть и выразить самого себя, т. е. такого предмета, который как бы принадлежит субъекту. Это взаимная деятельность, взаимодействие свободно участвующих в процессе равноправных партнеров, каждый из которых считается с другим и в результате которого оба они изменяются. Понятая таким образом деятельность предполагает идеал не антропоцентризма в отношениях человека и природы, а коэволюции, совместной эволюции природы и человечества, что может быть истолковано как отношение равноправных партнеров, если угодно, собеседников в незапрограммированном диалоге594.
Два «труженика»
Что же делает работу творческой? Обратимся к двум известным историям, которые непосредственно связаны с этим вопросом. Одна из них принадлежит перу уральского сказочника, вторая – французскому философу-экзистенциалисту.
Персонаж сказа П.П. Бажова «Живинка в деле» переменил в жизни много профессий, и никакая из них не полюбилась ему так, чтобы остаться при этом ремесле на всю жизнь. В конце концов решил он пойти в углежоги. И первым делом «озаботился, чтобы было, у кого поучиться. Выбирал, значит, мастера. По угольному делу считался тогда в большой славе дедушка Нефед»595. Вот этот мастер ему и растолковал, что во всяком деле есть живинка (т. е. некий секрет, магическая пружинка, которая открывает смысл выбранного дела), которая помогает довести работу до совершенства. Герой сказа нашел свою живинку и полюбил колоть дрова – прищурится, увидит живинку (или особые ловкие точечки, как называл их дедушка Нефед) и знает, куда топором ударить, где лучше полено расколется. «Теперь, брат, никуда не уйдешь, – посмеивался старик, – поймала тебя живинка, до смерти не отпустит… Она, понимаешь, во всяком деле есть, впереди мастера бежит и человека за собой тянет»596.
Работа это или нет, труд или не труд? Существует ли живинка на самом деле или это продукт воображения? Это особый вопрос.
Напомним, что прежде чем увлечься ремеслом углежога, герой повествования переменил множество профессий. Ему было интересно узнавать новое, изучать разные ремесла. Земляки посмеивались над этой причудой. Что за прихоть такая – сегодня он плотник, а завтра конюх? Не берусь гадать, какую идею преследовал автор, а может быть, он просто описывал известный ему эпизод из жизни уральских мастеров. Но о перемене видов деятельности писали еще Т. Мор и К.А. Сен-Симон.
Дабы не утратить остроту творческого восприятия деятельности, индивиду нужна свобода выбора сферы приложения собственных усилий. В подтверждение сказанному приведем тезис К. Ясперса, что «в дни, когда ученый не способен к творчеству, он вполне может писать рецензии и консультировать»597.
Но кто же второй герой? «Боги приговорили Сизифа поднимать огромный камень на вершину горы, откуда эта глыба неизменно скатывалась вниз. У них были основания полагать, что нет кары ужасней, чем бесполезный и безнадежный труд», – так начинает свое известное эссе «Миф о Сизифе» А. Камю, выбирая труд из всех возможных иллюстраций абсурдного действия. «Сизиф – абсурдный герой. Такой он и в своих страстях, и в страданиях. Его презрение к богам, ненависть к смерти и желание жить стоили ему несказанных мучений – он вынужден бесцельно напрягать силы»598.
Миф о Сизифе – характерный пример современного восприятия труда: «Мы можем представить только напряженное тело, силящееся поднять огромный камень, покатить его, взобраться с ним по склону; видим сведенное судорогой лицо, прижатую к камню щеку, плечо, удерживающее покрытую глиной тяжесть, оступающуюся ногу, вновь и вновь поднимающие камень руки с измазанными землей ладонями. В результате долгих и размеренных усилий в пространстве без неба, во времени без начала и до конца цель достигнута. Сизиф смотрит, как в считанные мгновения камень скатывается к подножию горы, откуда его опять придется поднимать к вершине. Он спускается вниз»599.
Такова, по Камю, жизнь современного рабочего, и его судьба не менее трагична. Но сам он трагичен лишь в те редкие мгновения, когда к нему возвращается сознание, способность мыслить. Однако эта способность возвращается к нему лишь на короткие минуты, мгновения, да и то, как представляется, эти мгновения могут и не наступать. Человек утрачивает способность мыслить, рассуждать; он тупо выполняет работу, которая приносит ему средства для удовлетворения потребностей, позволяет потреблять блага и услуги, товары. А по сути он (современный рабочий) Сизиф, выполняющий раз за разом тяжелую бессмысленную работу.
На этом сходство Сизифа и современного рабочего заканчивается. Для Камю Сизиф – победитель! «Его изможденное лицо едва отличимо от камня! Я вижу этого человека, спускающегося тяжелым, но ровным шагом к страданиям, которым нет конца. В это время вместе с дыханием к нему возвращается сознание, неотвратимое, как его бедствия. И в каждое мгновение, спускаясь с вершины в логово богов, он выше своей судьбы. Он тверже своего камня. Сизиф… знает о бесконечности своего печального удела; о нем он думает во время спуска. Ясность ви́дения, которая должна быть его мукой, обращается в его победу. Нет судьбы, которую не превозмогло бы презрение»600.
Сизиф вынужден смириться со страшной карой, уготованной ему богами. Но он выше этих страданий, он преодолевает их абсурдность, находит выход. Камю сравнивает страдания Сизифа с муками в Гефсиманском саду: «Иногда спуск исполнен страданий, но он может проходить и в радости. Это слово уместно. Я вновь представляю себе Сизифа, спускающегося к своему камню. В начале были страдания. Когда память наполняется земными образами, когда непереносимым становится желание счастья, бывает, что к сердцу человека подступает печаль: это победа камня, это сам камень. Слишком тяжело нести безмерную ношу скорби. Таковы наши ночи в Гефсиманском саду. Но сокрушающие нас истины отступают, как только мы распознаем их»601.
В этом радость Сизифа. «Я оставляю Сизифа у подножия его горы! – пишет Камю. – Ноша всегда найдется. Но Сизиф учит высшей верности, которая отвергает богов и двигает камни. Он тоже считает, что все хорошо. Эта вселенная, отныне лишенная властелина, не кажется ему ни бесплодной, ни ничтожной. Каждая крупица камня, каждый отблеск руды на полночной горе составляет для него целый мир. Одной борьбы за вершину достаточно, чтобы заполнить сердце человека. Сизифа следует представлять себе счастливым»602.
Вряд ли стоит считать, что современный рабочий обретает счастье и радость в своем монотонном ежедневном многочасовом труде. И вряд ли в этом стоит уподоблять его Сизифу. Современный рабочий уже не ищет живинку в своем деле, не ищет, подобно Сизифу, смысла и выхода в своем восхождении, поскольку работа на конвейере не предполагает свободы выбора. Здесь все задано, запрограммировано, продумано кем-то другим. Это работа от звонка и до звонка, где инициатива и индивидуальные способности не востребованны. И человек может реализовать себя лишь в качестве механизма, технического приспособления.
Проблема досуга
Допустим, свершилось чудо, и человек свободен в выборе образа жизни. Что он сможет противопоставить труду? Мы уже говорили о возможных альтернативах – творчество, общение и пр. А может ли альтернативой труду стать отдых? «Подлинный отдых, – пишет Э. Мунье, – это бьющая ключом активность, более существенная для человека, чем труд (чтобы не сказать более нормальная в тех условиях, естественно, в которые он поставлен)»603.
Понятие отдых тесно связано с понятиями покоя и досуга. Сравним несколько трактовок этих понятий, которые предлагают известные толковые словари.
В «Толковом словаре живого великорусского языка» В.И. Даля понятие «отдыхать» означает:
отдохнуть, покоиться после трудов, дать себе роздых, ничего не делать, уставши сидеть, лежать или стоять, собираясь с силами. || Покоиться, спать, почивать, особенно днем после обеда. Отдохнем да перекусим.
И голове надо отдохнуть, не только рукам. Зимою вся природа отдыхает.
Отдыхает, на боку лежа…604.
В словаре русского языка С.И. Ожегова:
Отдых, -а, м. Проведение некоторого времени без обычных занятий, работы для восстановления сил. Нужен о. кому-н. На отдыхе кто-н. (в отпуске). На заслуженном отдыхе кто-н, (на пенсии). Дом отдыха (стационарное учреждение для восстановления сил, укрепления здоровья). Ни отдыху, ни сроку не давать кому (разг.) – не давать ни минуты отдыха, передышки605.
«Покой», согласно словарю Даля,
состоянье бездействия, в вещественном и духовном значении; косность, косненье, недвижность; отдых, роздых; мир и тишина, безмятежное состоянье; отсутствие возмущенья, тревоги. Покой тела, вещи, предмета, недвижность, косненье, равновесие всех на него действующих сил. Покой живого тела, полное ослабленье своих движущих сил, с подчиненьем его одному тяготенью. Покой духа, души, может быть двоякий: покой ума, где мышленью дан роздых, оно не напрягается, а носится по воле, и покой сердца, воли, совести, затишье нравственное, невозмушенный страстями быт. От ребят покоя нет. Ночной покой природы. Покоем мир крепок, а смутами гинет. Ни день, ни ночь покоя не знаем606.
В словаре Ожегова:
Покой, -я, м. 1. Состояние относительной неподвижности, отсутствия движения (спец.). 2. Состояние тишины, отдыха, бездеятельности, отсутствие беспокойства. Больному нужен покой. Нет покоя от соседей.
Оставить кого-нибудь в покое (не беспокоить)… Удалиться на покой или жить на покое (к старости перестать служить, работать; устар.)607.
И, наконец, понятие «досуг» получает в словаре Даля следующее толкование:
Досуг м. свободное, незанятое время, гулянки, гулячая пора, простор от дела. На досуге, на досугах. В свободное от дела время… Досужный человек, пора, свободный от дел, занятий. Досу́жливый, мало занятой, часто свободный от дела. Досу́жливость ж. сост. досужливого. Досу́жий, умеющий, способный к делу, ловкий, искусный, хороший мастер своего дела или мастер на все руки. У милостивого мужа всегда жена досужа. Жена досужа добра и без мужа. Досу́жесть ж. досуже́ство, досу́жство ср. свойство досужего; уменье; ловкость, способность к делу, к мастерству. Досу́иться, найти себе свободное время, досуг, удосуживаться. Досу́жничать, отдыхать или гулять, не работать. Досу́жествовать, заниматься временно по найму мастерством, ремеслом608.
Даже в первом приближении очевидно, что понятия «отдых», «покой», «досуг» содержательно отличаются. При этом сами трактовки этих понятий далеко не однозначны. Так, понятие «отдых» в привычном, расхожем понимании – это безмятежное состояние, отсутствие беспокойства, восстановление сил. С другой стороны – это свободное от работы время, посвященное мастерству. В особенности это касается понятий «досуг» и «досужество» как ученье, мастерство.
Поставим вопрос немного иначе. Если противоположностью времени, занятому на работе, является свободное время, то как человек им распоряжается? Х. Арендт отмечает, что отношение к свободному времени и его проведению существенно изменилось с Античности: «Решающим для современного свободного времени является то, что оно сэкономлено рабочим временем и служит потреблению, тогда как это понятие в Античности означало намеренное воздержание от всех видов деятельности, связанных с голым поддержанием жизни, от деятельности потребления не в меньшей мере, чем от деятельности труда…
Пробным камнем античного “досуга” в его отличии от современного остается знаменитая бережливость, отличавшая греческую жизнь в классический период. Слишком большое богатство, равно как и нищета, были подозрительны, потому что оба мешали досугу, богатство – соблазнами потребления, а нищета – необходимостью труда. Здесь характерно нерасположение, с каким греки относились к морской торговле, более всего прочего отвечавшей за благосостояние в Афинах. Платон, следуя Гесиоду, рекомендовал, например, основывать новые города-государства вдали от моря»609.
Согласно Ф. Юнгеру, в наши дни большинство людей верят не только в то, что техника берет на себя часть работы, облегчая жизнь человека, но и что вследствие этого увеличивается время для досуга610.
«Мучительная тоска по свободному времени» – вот отличительная черта современности. В эпоху технической экспансии «человек постоянно испытывает давление времени и сужающегося пространства. Подчиняясь диктату механического времени, он неизбежно стремится выиграть время, т. е. какую-то меру механически отсчитанного времени, запас которого у него не безграничен и которое он вынужден экономить. Это и заставляет его конструировать новые механизмы, которые будут работать быстрее, чем уже существующие. <…> Имеющий глаза пусть оглядится вокруг в городах, чтобы увидеть nexus каузальных отношений, который представляет собой не что иное, как хождение человека от аппарата к аппарату. Тогда он обнаружит закон, управляющий в наше время движением. Этому закону подчиняется не только рабочий, обслуживающий машину, но и все другие люди, включая тех, кто зашел в кафе выпить лимонаду, отдыхающих в парках и скверах, отпускников и отпущенных на каникулы студентов, потому что все мыслимые виды свободного времяпрепровождения попали в среду влияния технической аппаратуры. Мучительная тоска по свободному времени – чувство, характерное для каждого человека, впряженного в колесницу этой аппаратуры; однако для него также характерна неспособность распорядиться этим свободным временем каким-либо иным способом, не связанным с его механическим отсчетом»611.
Досуг и занятия по собственному выбору суть состояния, доступные далеко не каждому, не всякому дана эта способность, да и к технике ни то, ни другое не имеет ни малейшего отношения612. Человек, частично освобожденный от избытка работы, не обретает тем самым способности с пользой употреблять свой досуг и посвящать свободное время занятиям по собственному выбору. Досуг не равнозначен ничегонеделанью. Состояние досуга не определяется негативным образом; оно предполагает, что человек удосуживается посвятить себя духовным, творческим интересам, которые делают его жизнь содержательной и плодотворной, придают ей смысл и достоинство. «Вопреки распространенному представлению, – пишет Юнгер, – досуг не является также перерывом между рабочими часами, неким ограниченным промежутком времени. Досуг по определению не ограничен и неделим, и именно он является источником всякого осмысленного труда. Досуг является условием всякой свободной мысли, всякой свободной деятельности, и потому лишь немногие обладают способностью к досугу. Большинство же, получив прибавку свободного времени, ни на что другое не способны, как только убивать это время. Не каждый рожден для свободного занятия, в противном случае мир был бы устроен иначе и был бы совсем не похож на тот, что мы видим сейчас. Допустим, техника отчасти освобождает нас от какой-то работы, однако это еще не служит залогом того, что избыток времени будет использован для досужих, духовных, мусических занятий. Рабочий, оставшийся без работы и не обладающий этой способностью, отнюдь не похож на философа-киника, который на радостях заплясал бы перед своей бочкой, узнав, что может, ничего не делая, получать от государства пособие по безработице, которого хватит на покупку хлеба и лука. В отличие от философа, такой рабочий будет погибать от тоски, не зная, чем заполнить бездну бесполезного времени. Мало того, что ему нечем будет занять это время, вдобавок оно нанесет ему прямой вред. От праздности рабочий впадет в уныние, ощущая себя деклассированным элементом, оттого что перестал выполнять свое предназначение. У него не найдется ни сил, ни желания для свободной деятельности, а так как он ничего не приобрел, кроме пустого времени, то досуг и богатый выбор свободных занятий, открывающийся для мыслящего человека, для него недоступны»613.
На рубеже ХХ–XIX вв. кардинальные изменения в характере трудовой деятельности становятся все более ощутимыми. Современный исследователь М. Маяцкий отмечает, что сегодня человек обречен на вынужденную праздность. «Бездеятельность, свобода от принудительного, прежде всего физического, труда, досуг – обязательное условие созерцательного, теоретического образа жизни, знания и творчества, но одновременно и ловушка, в которой поджидает сладкий меланхолический искус. Из тысячелетней привилегии элит бездеятельность за один последний век стала достоянием, завоеванием и кошмаром масс. Обуздывать непокорную материю оказалось куда проще, чем заниматься эфемерным и конечным собой»614.
Существование без труда таит в себе опасность
При всей привлекательности освобождения человечества от тягот труда перспективы подобной социальной трансформации не вполне очевидны. Ф. Юнгер приходит к выводу о том, что большинство людей, оставшись без организующей их время работы, не могут найти себе занятие (занять себя). В этом смысле техника, освобождая человека, оставляет его перед вопросом «что делать?», на который далеко не все могут ответить, так же как не могут (не умеют) найти занятие, альтернативное труду.
Арендт вслед за Юнгером высказывает опасения по поводу наступающей эры всеобщей автоматизации: «Избавление от тягот труда, от иных трудностей (как утопическая идея, даже будучи осуществленной) не изменит пожирающего характера биологического жизненного процесса, но даже усилит его, так что в итоге освобожденный от всех цепей род человеческий сможет каждодневно растрачивать целый мир, будучи в состоянии каждодневно же воспроизводить его заново. Для мира было бы в лучшем случае все равно, какое количество вещей ежедневно и ежечасно доводится внутри него до появления и исчезновения ради поддержания жизни нового общества, пока мир и его вещественность еще могут вообще выдерживать беспощадную динамику полностью механизированного жизненного процесса»615.
Опасность предстоящей автоматизации заключается далеко не столько в угрозе природной жизни со стороны механизации и технизации, сколько, наоборот, в том, что именно «искусства» человека, а с ними его настоящая производительность, могу просто утонуть в подвергшемся подобной интенсификации жизненном процессе616.
Х. Арендт пытается развеять иллюзии, сопутствующие идее существования без труда. Прежде всего не следует ожидать скорого наступления этой чудесной эпохи («от постепенного сокращения занятости, наблюдаемого нами теперь вот уже почти столетие, до осуществления этой “утопии”, которая, пожалуй, и не утопия вовсе, лежит долгий путь»)617.
Позицию Арендт отличает критическое размежевание с теорией труда К. Маркса618. Ей представляется иллюзорной «великая надежда, воодушевлявшая Маркса и лучших деятелей рабочего движения во всех странах, что свободное время избавит, наконец, людей от нужды, и, поскольку рабочая сила (согласно основам механистического мировоззрения), подобно всякой другой энергии, никогда не может исчезнуть, поэтому, нерастраченная на тяготы жизни и не истощенная, она автоматически высвободится для “высшего”. <…>
Сто лет спустя после Маркса ложность этого умозаключения нам даже слишком ясна: animal laborans никогда не тратит свое избыточное время ни на что, кроме потребления, и чем больше ему будет оставлено времени, тем ненасытнее и опаснее станут его желания и его аппетит. Конечно, виды похоти изощряются, так что потребление уже не ограничивается жизненно необходимым, захватывая наоборот излишнее; но это не меняет характер нового общества, а хуже того, таит в себе ту тяжкую угрозу, что в итоге все предметы мира, так называемые предметы культуры, наравне с объектами потребления падут жертвой пожирания и уничтожения»619.
Х. Арендт обращается к тезису Маркса о «царстве свободы по ту сторону царства необходимости»620. По ее мнению, необходимость, которой так тяготится К. Маркс, на самом деле подстегивала общественную жизнь. В отсутствие подобных регуляторов возникает опасность, «что, ослепленное избытком своей возрастающей плодовитости и втянутое в гладкое функционирование бесконечного процесса, оно (общество. – Т. С.) забывает о своей собственной тщетности – об эфемерности жизни, которая, по мысли Адама Смита, “не утверждает и не осуществляет себя ни в каком постоянном субстрате, способном еще существовать, когда трудовое усилие прекратилось”»621.
Основываясь на приведенных рассуждениях, можно прийти к выводу, что человеческое существование в отсутствие труда таит в себе опасность, поскольку, теряя труд, человек утрачивает необходимость, которая движет его действиями.
Чем занять человека?
Известная поговорка гласит: «Выйти замуж не напасть, как бы замужем не пропасть!» Не пропасть бы освободившемуся от труда человеку.
Приведу результаты одного из опросов Фонда общественного мнения, посвященного досугу россиян. Как проводят свободное время те, у кого оно есть?
«Любимым увлечением, занятием в свободное время россияне чаще всего называют телевизор. Молодые предпочитают всем другим занятиям общение с друзьями, люди с высшим образованием любят читать, люди с высокими доходами одинаково увлеченно смотрят телевизор и общаются с друзьями»622.
Вспомним цепочку «господство–восстание–господство». Согласно Г. Маркузе, в современном мире «рациональность господства достигла момента, когда она начинает угрожать собственным основаниям, людей следует держать в состоянии постоянной мобилизации, как внешней, так и внутренней. Необходимо изыскать более действенные способы ее утверждения, чем когда-либо прежде…
Защита состоит в усилении способов контроля не столько над влечениями, а, главным образом, над сознанием, ибо, оставленное без внимания, оно может разглядеть во все более полном удовлетворении потребностей репрессию623»624.
Для манипулирования сознанием человека в условиях тоталитарной и массовой культур используются разнообразные методы, включая координирование частной и публичной жизни, спонтанных и вынуждаемых реакций. Яркие примеры этой тенденции – индустрия бездумного времяпрепровождения и триумф антиинтеллектуальных идеологий. «Высокий жизненный стандарт в мире крупных корпораций, – пишет Маркузе, – ограничителен в конкретном социологическом смысле: товары и услуги, покупаемые индивидами, контролируют их потребности и тормозят развитие их способностей. В обмен на удобства, наполняющие их жизнь, индивиды продают не только свой труд, но и свое свободное время… В их распоряжении многочисленные альтернативы и многочисленные приспособления, которые все выполняют одну и ту же функцию: поддерживать их занятость и отвлекать их внимание от реальной проблемы – сознания того, что они могут меньше работать и самостоятельно определять собственные потребности и способы их удовлетворения»625.
Парадоксально, что в условиях освобождения от труда в его классическом понимании человечество страдает от нехватки времени, которую часто называют хронической.
По мнению М. Маяцкого, дефицит времени стал самым банальным топосом общения и самоощущения. <…> Если в середине XIX в. рабочее время съедало почти две трети времени бодрствования среднего европейца, то сегодня оно занимает только одну седьмую его часть. <…> Досуг как деятельность породил – сначала, еще на заре классового общества, у предков так называемого праздного класса, а в середине ХХ века у многомиллионных масс – свободное время как такое особое время, которое уже не определяется по функции и характеру трудом (а именно как компенсацией за него), а выстраивается независимо от труда, отражая антропологически бесконечное множество способов лепить свою жизнь, идентичность.
Трудовой этос сменился этосом личной самореализации, предполагающим многообразие возможных моделей. Трудящийся стал ценить свою работу отнюдь не в последнюю очередь за то, сколько свободного времени она ему оставляет, за вольный график – за учебу параллельно с работой, за чтение в рабочее время, за длинный отпуск, за раннюю пенсию, то есть согласно ценностям цивилизации досуга.
В какой-то момент символический Рубикон был перейден: свободного времени стало больше, чем рабочего, и оно сначала статистически, а потом и сущностно стало основным типом социального времени. Это произошло вскоре после Второй мировой войны. <…>
Первые исследователи нового феномена делали акцент на неслыханных возможностях массового образования, на свободном времени как базе новой культурной революции. Вскоре стало ясно, что запросы к освободившемуся времени слишком велики… Выяснилось, что бо́льшая часть населения не знает, что делать с этими упавшими на него двумя-тремя тысячами часов в год и уж во всяком случае не намеревается растратить их на образование. Вслед за трудом свободное время стало полем социального расслоения, но уже по иным критериям: по способности или неспособности совладать со своей свободой 626.
Способен ли человек «совладать со своей свободой» в условиях кардинальной трансформации социального времени? «Нехватка времени – это прежде всего острое переживание неспособности или невозможности прямо конвертировать свободное время в счастье… Говоря социологически, в обществе усиливается ощущение нехватки времени на потребление произведенного».
Вместе с тем расширяющийся спектр возможностей самореализации также приходит в конфликт с дефицитом времени. Его хронически не хватает на одновременное повышение квалификации, совершенствование профессионального мастерства, реализацию творческих стремлений, воспитание детей, заботу о здоровье и пр.
Говоря о нехватке времени на потребление следует учесть, что спектр потребительских возможностей также неумолимо растет. К этой сфере можно отнести и удовлетворение культурных потребностей: чтение книг, просмотр кинофильмов, посещение театров, концертов, путешествия, занятие спортом.
Как квалифицировать участие человека в этих процессах? Как развитие человеческого потенциала (образование, эстетическое воспитание, физическое совершенствование) или продвинутое потребление?
Потребление во всех его формах – это еще один способ уйти от решения насущных социальных проблем. Да, мы не тратим время на шоппинг, но мы его тратим на интересные творческие дела. При этом мы живем в режиме overwork, умираем от переутомления, страдаем трудоголизмом и пр.
Ситуация обостряется тем, что человек не может установить границы необходимого как в потреблении материальных благ, так и в процессе самосовершенствования.
Только не надо опять прятаться за вопросом: а что делать? Он из лексикона потребителя материальных благ. Человек массы принял в качестве альтернативы труду и вариантов досуга то, что предложило (навязало) общество потребления – мыльные оперы и игровые автоматы. В условиях избытка свободного времени мы не знаем, как им распорядиться, и пытаемся его заполнить уже известными способами. Но это не выход, даже если свободное время заполняется работой.
Homo sapiens, стремящийся к самореализации, самосозданию, совершенствованию, человек, способный организовать свой досуг, желая предотвратить опасность происходящего, может и должен обратиться к поискам иных решений. Чтобы преодолеть ловушку потребления, избежать культурного и социального тупика, чтобы найти альтернативные пути развития культуры и общества, найти другой путь и другой образ жизни, нужны серьезные самостоятельные усилия.