— Возможно.
— Тебе прекрасно известно, что я не стану действовать против…эм, вас, тем более ему во благо.
— Этот дебильный фарс меня уже утомил. Мы вели такой разговор, Амелия, и я не собираюсь снова все повторять, тем более в вопросах вашей семьи лучше перебдеть.
Намек больно бьет по мне, снова заставляет покорно опустить взгляд и снова изо всех сил сдерживать слезы.
«Он так несправедливо жесток со мной…» — проносится в голове, а потом я представляю, что каждый раз, когда он будет сюда приезжать, я буду вынуждена чувствовать себя полным ничтожеством и хмурюсь, — «Ну нет…эта ноша для меня непосильна…»
— Не ты, — выпаливаю, заставая его врасплох.
— Что «не я»?
— Приезжать.
Медленно поднимаю на него глаза и слегка жму плечами, также слегка улыбаясь, чтобы хоть как-то скрыть ту боль, которую мне причиняют слова, что я говорю, и решение, что родилось будто из ниоткуда.
— Ты был прав. Нам лучше не видеться и держать дистанцию. Поэтому приезжать будешь не ты.
— О, правда? И кто же?
— У тебя много родственников, которые вовлечены в ваш незыблемый план. Выбери любого.
— Им заняться больше нечем, кроме как ездить сюда к тебе?
— Это ваш план, от которого зависят ваши жизни. Найдут время. Я не хочу тебя больше видеть.
— Это взаимно, — холодно цедит, но на этот раз я готова, поэтому пожимаю плечами и снова улыбаюсь, только шире.
— Тогда не должно возникнуть сложностей. Когда я получу ноут и телефон?
— Через два дня.
— Когда я смогу выходить?
— Когда получишь телефон.
— Хорошо. Тогда удачной дороги.
Разворачиваюсь, чтобы уйти вглубь квартиры, но Макс окликает меня, тормозя на полушаге. Он приближается, и когда останавливается напротив, пару мгновений тупо смотрит — начинаю нервничать. Что он там может выкинуть, я без понятия, поэтому когда он тянется к моей руке, делаю шаг назад. Я хочу сохранить дистанцию, но он не дает, напротив сокращая. Берет за запястье, и сердце трепещет, как глупая птичка. Не знаю, чего оно ожидает, но разум не ждет ничего хорошего, и он снова оказывается прав. Ничего хорошего ждать то и не стоит в принципе, когда речь заходит о Максимилиане Александровском.
На моем запястье защелкивается замок браслета, который дико похож на кулон в плане своего устройства — я тоже не смогу его открыть, знаю это будто нутром чувствую.
— Не дергай его и не пытайся снять, — тихо подтверждает, — Ты не сможешь.
— Я уже догадалась. Зачем? Вряд ли это еще один подарок.
— Это маячок, чтобы я всегда знал, где ты.
— Мило. Спасибо?
— Не благодари, — саркастично отвечает на мой яд, после смотрит за спину и выгибает брови, — Ну и как квартирка? Лучше той?
— Это не клетка, так что да, намного лучше, спасибо.
Макс опускает на меня взгляд, продолжая усмехаться, потом поднимает руку и явно хочет коснуться меня, потому что тянет ее в сторону щеки, но я отстраняюсь. Не хочу. Не смогу просто! Вместо того, чтобы снова поддаться его чарам, я снова предпочитаю изучить расположение досочек, сжав себя руками и нахмурившись.
— Вещи из той квартиры, которые я заказала, можешь сдать. Я не открывала коробки, кроме одной, так что не должно возникнуть проблем.
— Спасибо за совет, я разберусь сам…
— Тебе пора, — перебиваю, делая еще один шаг назад, — Я устала и хочу лечь спать.
— Это приглашение?
«Чего?!» — я аж опешила, подняв брови, — «Он это серьезно?! С утра ненавидел, теперь ждет какого-то приглашения?! Ага, разбежался! Интересно, у мужиков бывает ПМС, потому что если да, кое-кому нужно попить таблеточки…»
— Выход найдешь сам, — наконец отвечаю, гордо расправив плечи, — Удачной дороги.
Глава 18. Многогранные. Амелия
18; Декабрь
Грань I. Михаил
— …Когда мы были в доме, приезжал ваш отец.
Выпаливаю это так неожиданно, что заставляю старшего отпрыска королевского семейства подавиться, и неловко отгибаю уголки губ, прошептав.
— Прости…
— Ничего страшного, — усмехается, потом проглатывает здоровенный кусок оладушка и кивает, — Знаю.
— Он рассказал?
— Он никогда бы этого не сделал, но по его лицу я все понял.
— Так происходит…
— Всегда, — перебивает, сурово смотря мне в глаза, — Так происходит каждый раз, когда мы делаем что-то не так, как он хочет. С самого детства…
— Нельзя спрашивать, да? Я лезу не в свое дело?
— Лезешь, но ты уже вовлечена, и меньшее, что ты можешь — это узнать правду. Может быть тогда тебе будет понятнее почему все происходит так, как происходит.
— Думаешь, что я вас осуждаю?
— Думаю, что ты осуждаешь Макса. Я этого не хочу.
— Поэтому повез меня к Матвею? Чтобы обелить его образ в моих глазах? — Михаил слегка улыбается и кивает, — Зачем? Какая разница, что я думаю?
— Ты еще молода…
— Ой, только не надо мне это говорить! — устало цыкаю и откидываюсь на спинку стула, закатив глаза, — Я всю жизнь слушаю: «ти есчо сьлищкьом молодья, сьтьоби поньать…»
Мои театральные, фигурные передразнивания заставляют Михаила громко рассмеяться, и так это заразительно у него получается, что я невольно поддерживаю. Не могу сдержаться, хотя и пытаюсь стать Снежной королевой — не-а, мимо. Михаил перестает даже раньше меня, а когда я это замечаю, вытягиваюсь по струнке, потому что взгляд у него какой-то слишком уж странный…
— Чего так пялишься?
— Ты очень милая.
Краснею, как по щелчку пальцев, а потом резко прижимаю ладони к щекам, состроив бровки домиком, и выпаливаю первое, что приходит в голову. Конечно же, очередную глупость, не иначе как…
— Я с женатыми мужиками не мучу. Имей ввиду!
Михаил резко перестает даже улыбаться, зато из меня вырывается смешок, скорее нервный, разумеется, но зато очень животрепещущий. Я прям прыскаю, как в плохих комедиях прыскают чаям, и это считай Армагеддон для приличной публики…
— Прости… — еле слышно шепчу, закрыв рот рукой, но через миг он снова начинает громко смеяться.
«Прямо какой-то громогласный богатырь…» — притихнув, думаю и наблюдаю, а когда он наконец успокаивается, подтирая глаза салфеткой.
— М-да…теперь все понятно.
— Что понятно?
— Да так. Амелия, дорогая, извини, но дети меня тоже не интересуют, к тому же я люблю свою жену. Мне кроме нее никто не нужен.
— Видно, что ты ее любишь. Только на нее и смотришь…
— Все то ты видишь…
Жму плечами и беру еще одну оладушку и наблюдаю за тем, как макаю его в мед, чтобы скрыть свою грусть. Слишком уж свежи мои раны…
— Он тебе что-то сказал, да?
— Не хочу об этом говорить.
— Сказал… — устало выдыхает, потом неожиданно приближается и тихо, серьезно говорит, — Для Макса это недопустимо — видеть его слабость не должен никто. Он всегда кусает и делает это сильно, если…
— Я не хочу об этом говорить, — с нажимом перебиваю, встаю и отхожу к окну, сложа руки на груди.
На самом деле хочу. На самом деле я брежу идеей разобраться, какого хрена произошло, но не могу позволить себе так низко пасть: расспрашивать о человеке, которому на тебя настолько насрать, который так тебя унизил, для моего самолюбия все равно что выполнить харакири! Но…
«Михаил такой мягкий…может и можно попробовать?…» — бросаю на него взгляд.
Старший сын Александровского сидит и смотрит на меня прямо, без обиняков, и я решаюсь, правда смотреть на него все равно не могу. Отворачиваюсь в сторону окна, сжимаю себя руками и хмурюсь.
— Он называл его подполковник.
— Знаю. Это его армейское звание. Он каждый раз требует, чтобы к нему обращались именно так.
— Он всегда так делает?
— Да, с детства. Единственный, кого не били — это Матвей.
— Да, Макс сказал, что он часто болел в детстве. А еще… — облизываю губы и тихо вздыхаю, — Макс ему не ответил.
— Потому что тогда было бы хуже.
— Куда еще хуже? — жалобно спрашиваю, быстро вытерев слезу, которая уже бежит по щеке, — Он избивал его так жестоко…
— Макса он всегда бил с особой жестокостью и силой, наверно потому что он больше всех сопротивляется и всегда сопротивлялся…
— А за что в этот раз? Я даже не поняла. Он сказал «за вольность»…
— Перевожу: за квартиры.
— Но что в этом такого? У него у самого половина Москвы в кармане!
— То у него, — хмыкает и жмет плечами, — Ему можно все, нам нет. Все, чем мы владеем, должно проходить через его контроль. Никаких вольностей. И естественно я говорю о чем-то весомом, а не о глупостях. О чем-то типа инвестиции. Любой. Будь то квартира, участок, дом или машины. Он должен одобрить все аспекты наших жизней.
— Как вы так живете? — тихо спрашиваю, наконец посмотрев ему в глаза, — Это же невозможно…Ваша внешность, деньги, одежда, наконец!
— Мы привыкли, Амелия. Когда с детства тебя дрессируют так, как это делал он…
— Но вы ведь не собаки!
— Я очень ценю, что ты это понимаешь и сочувствуешь нам.
Жму плечами.
— Я же не изверг.
Он улыбается.
— И все равно спасибо.
— Можешь не…эм…рассказывать, что я спрашивала?
— О нет, что ты. В ваши отношения лезть я не буду ни за что — это чревато.
«Нет никаких отношений. Он любит Лилиану…» — думаю, но не произношу, потому что не хочу слышать ни утешений, ни жалости, ни попыток меня подбодрить — хватит. Это уже слишком.
— Ну что ж…пойду я. Заеду еще на днях. Если что — звони.
Иду за ним по коридору, когда слышу последнюю реплику, останавливаюсь. Михаил натягивает свое пальто, но замечает это и приподнимает брови.
— Что такое?
— Я не могу никому звонить, кроме него.
— О, правда? Тогда очень жаль, что я добавил свой номер в твою телефонную книгу.
— Зачем?
— Вдруг что-то случится.
— Например?
— Ну не знаю…может быть ты захочешь увидеться с кем-то?
«Женя…» — мне вдруг становится дико стыдно. Я отвожу глаза, неловко переступаю с ноги на ногу, кусаю губу.