— Если вы меня коснетесь, я…
— Стоп, — снисходительно кривится, — Я никогда не брал женщин против их воли. Я не Ревцов, и меня это абсолютно не возбуждает, так что все, что ты себе вообразила — сноси.
— Зачем тогда вы пришли?
— Поговорить.
— Я не хочу с вами…
— Поверь мне, Амелия, этот разговор тебе будет очень интересен…
Александровский проходит вглубь квартиры, засунув руки в карманы брюк и не разуваясь. Конечно, чего от него еще ждать?! Но я хотя бы могу дышать, когда его фигура скрывается из поля зрения, правда такой расклад вряд ли в его духе. Ему хочется властвовать всегда и везде, поэтому тут же сжимает новое кольцо напряжения вокруг моей шеи, крикнув.
— Кофе. И оденься, дорогая, по-приличней. Я могу счесть твой вид провокацией…
«Не сочтет, просто хочет, чтобы я делала то, что он хочет…» — понимаю, но все равно бегом несусь в свою спальню, чтобы сменить легкое платье на бадлон под подбородок и джинсы.
Мне самой претит его взгляд, от которого хочется единственное что, так это отмыться под обжигающим, контрастным душем.
«Чего он хочет?!» — без понятия, но мне не нравится все это. Очень не нравится…
Хороший тон велит угостить гостя напитком и следовать всем пожеланием. Конечно, Властелин мира не может считаться желанным гостем, но делать ему капучино, значит оттянуть тот момент, когда наше рандеву невозможно будет избежать. И я копаюсь максимально долго, а когда уже не нахожу причин задержаться, его обнаруживаю в гостиной. Александровский сидит в кресле и с улыбкой осматривает мой бардак, отмечает.
— Ночь прошла неплохо, судя по всему?
Я ставлю чашку на столик рядом с ним и отхожу на безопасное расстояние, сжимая себя руками. Стараюсь по крайней мере держать лицо, когда холодно интересуюсь.
— Что вы здесь делаете?
— Забавный вопрос. Это квартира моей жены, но я тебе отвечу в знак восхищения твоей храбростью, милая.
Властелин берет чашку и отпивает, снова тянет время, играя на моих нервах, наблюдает. Я ежусь под его взглядом и присаживаюсь в другое кресло точно напротив него, хмурю брови. Бесит, но я скорее сдохну, чем подам голос и проиграю эту войну. Петр Геннадьевич словно читает мысли и усмехается, ставит чашку на блюдце и откидывается на спинку кресла с улыбкой.
— После нашего разговора с Максом на аукционе, я так и знал, что он отвезет тебя сюда.
«ЧТО?!?!» — слегка расширяю глаза, — «Макс ему рассказал?! Но…»
— Ты не знала этого, да? Он тебе не сказал, что я все знаю?
«ВСЕ?!» — «Так! Стопари! Не смей поддаваться!!!»
— Не понимаю о чем речь.
— О, не притворяйся, Амелия. Макс пытался тебя спрятать от меня. Я его понимаю, после истории с Лилианой, он мне доверять не может, особенно если взять в расчет чувства, которые я к тебе питаю…
Мне стоит больших усилий не скривиться от этой информации, Властелин лишь гаже улыбается.
— Я давно понял, что у него новая зазноба. Теперь все встает на свои места. Вот почему Ревцов оказался так сильно избит. Ты была в той квартире, не так ли? Это твои царапины на его шее?
«Твою. Мать. Как я могла об этом забыть?! Как могла не заметить?! Черт-черт-черт!!!»
— Отпираться глупо.
— Да, — сознаюсь, это ведь действительно глупо скрывать, а от ощущения своего превосходства чертов Александровский аж раздувается.
«Надеюсь, что когда-нибудь ты лопнешь, кусок надменного говна!»
— Но Макс его не убивал, я правильно понимаю?
— Нет. Он сам в себя выстрелил. Почему не знаю.
— Я знаю.
Сложно скрыть любопытство, я ведь так и не поняла до конца, что случилось в тот ужасный день, и естественно Властелин это подмечает и ликует. Я вижу в нем четко и ясно эту отличительную черту — наслаждение своей властью. Поэтому я ни за что не спрошу сама, никогда и ни за что! Не собираюсь подкидывать дров в огонь его самомнения, а расправляю плечи и гордо молчу, вздернув нос. Говорят, что любопытство не порок, а гордыня да, но в этом случае все обстоит несколько иначе. Любопытство значит — проигрыш, а гордыня и вовсе не гордыня, а гордость, то есть чувство собственного достоинства, которое я ни за что не уроню. Особенно перед ним. И это ему известно. Петр Геннадьевич усмехается, водя пальцами по деревянному подлокотнику кресла, а потом вдруг тихо шепчет.
— И ты будешь говорить, что не похожа на свою мать?
Жаль, я это слышу, но я горжусь собой дважды, когда не реагирую даже голосом, в котором веет исключительно холодом.
— Вы здесь за тем, чтобы обсудить мое ДНК?
— Вообще-то нет, просто подмечаю очевидное. Итак, о чем мы говорили? Ах да, о Ревцове. Думаю, что тебе очень интересно, почему он себя все-таки убил…
«Никогда и ничего не проси, особенно у тех, кто сильнее тебя. Сами предложат, и сами все дадут!» — спасибо Воланд.[21]
— …У него были серьезные проблемы с психикой, дорогая…
— А то я не знала.
— Да, это очевидно, но…наверно сейчас я тебя очень удивлю. Их семейный врач говорит, что не замечал за Ревцовым явных отклонений…
— Это шутка?!
— Нет, Амелия. Было бы удобно свалить все, что он сделал, а это, поверь мне, не мало, на расстройство психики, но, к сожалению, это не так. Иногда люди делают разные вещи, просто потому что могут их делать.
«К чему он клонит?…» — леденею изнутри, он же невзначай покручивает кольцо на пальце с такой…пугающей полу-улыбкой, аж дрожь берет…
Но к чему бы он не вел, Петр Геннадьевич снова возвращается к Ревцову. Намерено дразнит…очевидно.
«Твою мать, во что я все-таки влезла?…»
— Я все же склоняюсь к тому, что у него было острое ПТСР[22]. Ревцов потерял своего любимого сына, несомненно, это не прошлом даром. К тому же все тот же врач признается, что в последнее время он стал вести себя…странно.
— Например?
— Например видел вещи, которых нет, говорил с людьми, которые давно умерли…или недавно.
— Он приехал в Москву, чтобы вам отомстить, да?
— Совершенно верно, дорогая. Он думал, что это я убил его сыночка, когда вскрыл все его махинации. Кстати, спасибо. Благодаря тебе я стал еще богаче…
— Не благодарите.
Раздается тихий смех, Властелин глушит еще немного кофе, при этом разглядывая меня из под опущенных ресниц, а когда опускает чашку, выдает так…спокойно. Как само собой разумеющееся…
— Если бы он серьезно навредил моему сыну, или, не дай Бог, убил его, я нашел бы твоего друга даже в аду, и заставил бы тебя смотреть, как потрошу его своим огромным, охотничьим ножом.
Помню, как говорила тоже самое, и по спине бегут мурашки.
«Он совершенно точно играет со мной, ну а я…что я? Я совершенно точно в проигрышной ситуации…»
— Тебе крупно повезло, что Макс отделался легким, ножевым ранением, дорогая.
— Я здесь не при чем…
— Как же? Разве не из-за тебя он несся со скоростью в двести километров в час от усадьбы моей жены? Полагаю, что да, а судя по разбитому лицу моего горячо любимого партнера, он пытался тебя изнасиловать?
Ужасное слово режет, и я опускаю глаза в пол, но подтверждаю тихо.
— Да.
— А говоришь, что не при чем?
«Если он знал обо мне еще с того момента, или хотя бы подозревал, то мог следить…Тогда…»
— Вы знали обо мне…с момента смерти Ревцова?
— Догадывался. На аукционе, стоило мне вас увидеть, догадки подтвердились. Ваша связь слишком очевидна, дорогая…
«Твою мать…» — шумно выдыхаю, прикрыв глаза, — «Марина хотела не перенаправить внимание Макса. Она хотела прикрыть тылы…Их папаша, скорее всего, копал под него, и чтобы не спалить их план — она спалила наши отношения…»
— Максу некуда было деваться. Я знаю, как выбить из своего сына признание — достаточно лишь его спровоцировать на эмоции. Он все мне рассказал. Про спор включительно. Мне жаль.
«А он подтвердил…Макс выбрал меня подставить, нежели их цели…»
Пока я дохожу до осознания всего «глобального», Властелин отставляет чашку и встает. Идет по комнате. Его холодная, спокойная «как бы отрешенность» — плохой знак. Я то помню, как точно с таким же видом он ходил в доме, а потом внезапно напал, как бешенный питон. Не хочу стать его мышкой, поэтому стоит ему отвернуться ради изучения картины, я хватаю со столика рядом с собой декоративный нож для вскрытия писем.
— Тебе не понадобится ничего острого, — с явной улыбкой тянет, не поворачиваясь, — Я же сказал, что не трону. Насилие не моя история.
— Смешно.
— Сексуальное насилие, — уточняет, а потом легко жмет плечами, переходя к следующей картине и ближе ко мне, — Мне всегда нравится, когда женщина сама хочет меня. Стонет. Просит о большем…
— Замолчите!
— Я просто объясняю…
— Мне неинтересно это слушать! — чеканю, подаваясь вперед, — Я никогда не лягу с вами в одну постель. Скорее сдохну, чем…
— Ты подожди кидаться громкими словами, — перебивает напротив мягко, — Вполне возможно в конце нашей беседы, ты изменишь свое решение.
«Вот зачем он здесь! Серьезно, твою мать?! Больной ублюдок!»
— С чего вдруг?!
Молчит пару мгновений, потом поворачивается. Козел успел преодолеть достаточное расстояние, приблизиться, так что стоит теперь почти рядом. Нет, нас разделяет приличное расстояние, просто для меня его все равно недостаточно. А еще выражение его лица…черт, оно такое…триумфальное?
«Кажется у этой суки в рукаве припрятан козырной туз…» — думаю, а он пожимает плечами, как бы невзначай.
— Как считал Жозеф Бедье: «Чем сильнее женщина любит, тем ужаснее она мстит.»[23]
— Не понимаю.
— Да-да. Не понимаешь о чем я говорю, это сегодня звучало, поэтому спрошу прямо, чтобы избежать долгих игр в кошки-мышки. Ты же любишь моего сына, так?