— Да она в говно. Не слышишь что ли?…
Бесит-бесит-бесит. Моя улыбка становится гаже.
— А ты не хочешь узнать, чем дело кончилось? Любопытная история, скажу я тебе…
Снова. Все повторяется снова через буквально пол-секундочки. Я слышу четкий звук шагов, но не успеваю отреагировать и как-то скрыться, потому что он уже передо мной. Хватает за нижнюю челюсть, заставляя посмотреть себе в глаза, а потом приближается и хрипло, низко выдыхает.
— Ты на что намекаешь, сука?
Если честно, то ответа на этот вопрос у меня нет, потому что я ни на что и не намекала. Я просто хотела привлечь внимание к себе и нашей с ним истории, а не на их чертов план. Обидно все же, что этот незаметный факт игнорируется…
— Я ЗАДАЛ ВОПРОС!
Сжимает пальцы сильнее. И для ясности: сильнее, чем когда-либо. Не знаю, возможно просто воспоминания немного потухли, но мне так по крайней мере кажется. Я снова взвизгиваю и пытаюсь оттолкнуть его, а как в стену упираюсь — не сдвинуть.
— Мне больно, отпусти!
— Я СПРОСИЛ…на что ты намекаешь?!
Орет, не обращая внимания, а дальше вдруг делает голос тише даже своего дыхания, почти до шепота опускает ползунок громкости, от чего у меня аж поджилки трясутся. Его взгляд только добавляет «стрема», и я замираю, хмурю слегка брови, цепляясь за его запястье. Мне почти нечем дышать из-за того, как он вдавливает предплечье мне в грудь, а откуда-то из далека я слышу, как повторяется его имя. МАКС-МАКС-МАКС! Понять не могу ничего, да и не пытаюсь. Я смотрю только в эти бешеные глаза, чей хозяин выдает просто потрясающий вопрос.
— Между вами что-то было?
На повестке дня у нас, походу дела, маразм и дерьмовые инсинуации. Мне вдруг так обидно становится и за все сразу: за то, что он толкнул меня так сильно, за то, что хватает, будто я ничтожество, за его отношение ко мне, за обращение, как с половой тряпкой, за то, что он меня…не любит.
«Боже, это так жалко, но…что я могу с собой сделать?» — пищу про себя, а сама молчу. Смотрю только в глаза, умоляю его отмотать назад или хотя бы извиниться за такой унизительный вопрос, но нет. Это не для нас.
Макс отрывает меня от стенки, снова в нее толкает и резко приближается, орет прямо в лицо, как конченный придурок.
— ОТВЕЧАЙ, КОГДА…
И я допускаю свою самую большую ошибку…
— ДА! — ору в ответ, ведомая болью, разочарованием и дикой-дикой обидой, но зато хоть он отступает.
Резко так, будто не хочет больше меня касаться, что обижает только больше. Ошибка начинает раскручиваться и за миг превращается в снежный ком моего фантастического вранья, сказанного так разъяренно, что я в принципе себя не узнаю.
— Было, ясно тебе?! И хочешь услышать кое что еще?! Мне дико понравилось. Мы трахались прямо на этом диване. Жестко. Долго. И не один раз. У него, кстати, член гораздо больше твоего, и пальчики попроворнее будут! Вот тебе и весь секрет! Ты по всем статья похуже него будешь, может поэтому от тебя все бабы к нему и бегут, а?! Да…
Шлепок. Звонкий, сильный, из-за него и вина я не удерживаю равновесие и валюсь с ног. Щеку режет острая боль, и я хватаюсь за нее, а потом смотрю на него снизу вверх. Я настолько шокирована и удивлена случившимся, что не могу и рта раскрыть. Просто. Хлопаю. Глазами. Даже не плачу. Если честно, то до сих пор до конца не понимаю, что произошло. Меня никогда не били даже в детстве, поэтому такой опыт для меня своеобразный дебют, только вот он не приносит волнительного чувства одухотворения — мне по-настоящему страшно. Макс еле дышит, сжимает кулаки, его глаза полностью застелены пеленой ярости, я это понимаю прекрасно, поэтому боюсь даже пошевелиться. Мне кажется, что это еще не конец, кажется, что сейчас он сорвется окончательно и исполнит свою угрозу, но вместо того Макс разворачивается. Я благодарю Бога за то, что он резко поднимает телефон с пола и чеканит шаг дальше, а за хлопок входной дверью благодарю втройне.
Но потом приходит понимание — Он. Меня. Ударил.
Глава 25. Цугцванг. Амелия
18; Январь
Развитие произошло внезапно. На четвертую ночь одиночества, когда я уже легла спать, в какой-то момент настольная лампа включается. Вскакиваю резко. Макс, словно и не замечая этого, снимает пиджак, закатывает рукава своей идеально отглаженной, белой рубашки, прежде вытащив яркие запонки. Неизвестность пугает, его настрой тоже. Макс усаживается в кресло молча, достает сигареты и чиркает зажигалкой, выпуская через миг облако дыма, хотя знает, как меня бесит, когда он тут курит. Тем не менее курит и делает это специально, я по глазам вижу. Они яростные, но холодные, не предвещающие ничего хорошего для меня…
— Пожалуйста… — бормочу еле слышно, — Я…я соврала. Не было ничего…И я ничего не сказала о вас. Я не сказала…он и не спрашивал…Его цель. Она в другом. Он. Про нас и все. Это все…
— Он тебя касался?
Спрашивает тихо, но это не значит, что спокойно. Это даже хуже, если честно, чем когда он орет — там я хотя бы знаю, чего ожидать, а когда он вот такой обманчиво спокойный, как сейчас, когда холодный, когда в маске — он абсолютная загадка. Пугающая такая…опасная.
«Врать не вариант. Поймет, потом не докажу ничего. А он почувствует ложь…надо признаваться…»
— Да, — выдыхаю почти неслышно, — Обнял. Успокаивал. Я толкнула. Сказал, что подождет. И что я знаю, где искать. Его. Это все, больше ничего не было.
Я не знаю, чего ожидать, поэтому слежу за каждым даже минимальным его движением, но Макс не делает ничего. Он только отворачивает голову к окну, а пальцем постукивает по сигарете, словно ведет какую-то свою игру, правила которой понятны ему одному…
— Завтра все вино отсюда вывезут.
Встает, не давая мне возможности в полной мере осознать услышанное, засовывает руки в карманы, а потом тихо велит, словно не замечая и того, как я вжимаюсь в спинку кровати.
— Встань.
— Не хочу.
— Мне плевать. Встань и подойди. Говорю во второй раз, третьего тебе лучше не выпрашивать.
Тон серьезный — он шутить не настроен. Мне лучше подчиниться. Неловко вылезаю из под одеяла, жмусь, нехотя подхожу ближе. Нас разделяет всего шаг, и благо пока расстояние никто не собирается сокращать — это плюс. Или лишь растягивание удовольствия?
— Знаешь…я даже рад, что он приходил и все тебе рассказал. Теперь ты знаешь правду, от которой по глупости я пытался тебя защитить.
Поднимаю брови. Простите, но даже в такой ситуации своего сарказма я сдержать не могу. Вместо того, чтобы промолчать, складываю руки на груди и усмехаюсь.
— Это про свою свадьбу? И если да, надеюсь, что поздравлений ты не ждешь, потому что…
— Они мне не упали, а вот чего я действительно жду…Раздевайся.
Весь мой запал гаснет тут же. Я медленно опускаю руки, хлопаю глазами и молчу, состроив бровки домиком. Мне требуется время, чтобы понять услышанное, осознать, и когда это происходит, смысл бьет куда сильнее той пощечины.
— Ты…серьезно? — еле слышно выдыхаю, но у него не дрогнет ни одна мышца.
— Еще как. Раздевайся.
— Я не буду с тобой спать.
— Правильно, ты будешь со мной трахаться. Сейчас.
— Ты женишься! — нервно вскрикиваю и отступаю чуть назад, в страхе, что он последует, но этого не происходит.
Изваяние не шевелится, видимо, здраво рассудив: мне все равно некуда бежать. И правда же некуда…Вместо попыток меня остановить, он фигурно выгибает брови и издает смешок.
— И? Да, женюсь, ну и дальше то что? Разве это меняет суть?
«Он это серьезно?!»
— Это меняет абсолютно все! Я не буду твоей…
— Ты будешь делать все, что я тебе скажу. Когда я скажу. И сколько я скажу. Захочу, чтобы ты встала на колени, встанешь. Захочу…
— Я не стану шлюхой и игрушкой в твоей постели, пока твоя жена смотрит в другую сторону! Я не буду твоей любовницей!
Макс в один шаг преодолевает расстояние между нами, прижимает к стене, схватив за горло, приближается. Я отворачиваюсь и жмурюсь, вздрагиваю, стоит ему коснуться носом моей щеки, задерживаю дыхание.
— Я пытался по-хорошему, но ты же упорно жаждешь по-плохому. Хорошо. Считай, что я тебя услышал, и теперь ты получишь его сполна, раз так этого хочешь. Но знаешь? — усмехается, — С ним ты бы не кончила, а со мной даже против воли будешь. Не благодари.
Также резко, как приблизился, теперь он отстраняется и снова смотрит на меня сверху вниз. Холодно. Железно. Пугающе. Я даже не знаю, что мне на это сказать, как будто лишаюсь в принципе дара речи, но ему опять же плевать.
— Выбирай, как это будет, Амелия. Ты делаешь все сама, и тогда тебе не будет больно, или это делаю я, и тогда пеняй на себя.
— Это изнасилование, — шепчу еле слышно, уставившись в пол, в попытках хоть как-то надавить на совесть, — Он, по крайней мере, не насилует.
— Охо-хо… Ты так заблуждаешься, моя дорогая. Я тебе уже говорил, что то, кем ты его видишь, и то, кем он является на самом деле — две абсолютно разные фигуры. По факту, ты представить себе не можешь вещи, на которые он способен. Твой Хан говорил, что он любил мою мать? Хочешь скажу, сколько раз он ломал ей нос? А ребра? Пальцы? Сколько раз у нее было сотрясение? Сколько раз он толкал ее с лестницы? — и совсем тихо, — Сколько раз насиловал?…
Чувствую, что у меня аж подбородок трясется, губы ходят ходуном, сердце гулко бьется в горле. Слышать такое — ужас, и если бы я была на его месте, то тоже ненавидела своего отца…по-настоящему. Своего я ненавижу скорее…из-за моих личных загонов и «мнений». Тут же причины крупнее глыбы, что потопила Титаник, и сколько там, под толщей воды времени, скрыто тайн? В прошлом? Страшно представить…
— Ты думаешь, что его просто так боятся, а на деле он белый и пушистый, потому что тебе спускает с рук все твое дерьмо? Милая, наивная девочка… Хочу, чтобы ты знала: как только он тебя получит, он порвет твою сладкую задницу на лоскуты, соберет вместе, а потом сделает это снова. За каждый твой треп, ты будешь огребать, и, моя сладкая, не пощечину. Он бьет с кулака. Так что хуже я, чем он, или нет…Это с какой стороны посмотреть, да?