Тут, когда они снова сидели подпоясанные ремнями в ожидании посадки, Нелли затеяла еще один разговор. Словно спешила, пока они еще вдвоем, выяснить о нем то, что всегда хотела, но все что-то мешало.
— Слушай, скажи мне, — проговорила она, — ты еврей? Скажи как на духу, я не антисемитка, думаю, ты это понимаешь.
— Очень интересно. — Рад удивился ее вопросу. Уж очень он был неожидан. — Это почему ты вдруг спрашиваешь?
— Ну в том числе потому, что у тебя такое нерусское имя. И лицо. Лицо тоже не очень русское. Дрон говорит, что ты еврей, но только необычный.
У Рада вырвался невольный смешок.
— А что такое «обычный»? Рабинович из анекдота? Нелли вслед за ним тоже прыснула.
— Действительно… Но у Дрона нюх, я тебе уже говорила. У него звериный нюх.
— Дрон для тебя авторитет?
— Дрон для меня авторитет, — подтвердила Нелли.
Рад вдруг почувствовал, что ему хочется открыться Нелли. Сказать ей о том, о чем он привык молчать. Отделываться шутками-прибаутками — и понимай его как хочешь. Он испытывал к ней такое доверие — будто они и впрямь были в прошлом любовниками, сохранившими друг к другу привязанность и приязнь. Почти любая на ее месте не просто не простила бы его за вчерашнее, а сделалась бы лютым врагом.
— Насчет еврея, Нелли, — сказал он, — и рад бы тебя потешить, да нечем. Всем, чем могу похвастаться, — это восьмушка западнославянской крови. У меня прадед был чехом. Из тех, которых в учебниках истории называют белочехами. Помнишь? Влюбился в мою прабабку — и остался. В тридцать четвертом его отправили на Беломорканал окончательно становиться русским, и ему это, судя по всему, удалось. В могиле, во всяком случае, он наверняка лежит сплошь среди русских костей. Мать узнала, что он чех, только уже взрослой. Представляешь, какой был страх? Ну а я назван в его честь. Временами, конечно, я думаю, что это все, может быть, не более чем легендой. Но прадеда точно звали Радиславом, иначе зачем называть так меня?
Он умолк, и Нелли, не прервавшая его за время рассказа ни звуком, воскликнула:
— Я же говорю, у Дрона звериный нюх! Помнишь, как тогда в Консерватории он тебя еще спросил: «Чех?» А ты сказал: «Еврей!» Почему ты так сказал?
— Прикола ради. — Рад вспомнил этот разговор. Это было в буфете, в антракте, когда они и познакомились с Дроном. Надо же, и в Нелли тот разговор тоже жив. — А у Дрона не нюх, а просто хорошее логическое мышление.
— Нюх, нюх, — настойчиво повторила Нелли. — И логическое мышление, но прежде всего нюх.
Самолет садился. Нелли повернулась к окну и жадно смотрела на приближающуюся землю, на глазах превращавшуюся из своего макета в живую земную плоть. Шасси коснулось бетона, самолет заколотило на стыках плит. Салон зарукоплескал. Большинство пассажиров были не тайцы, и традиция золотого миллиарда проникла и на внутренние рейсы.
— Хлопай, — толкнула Рада в бок локтем Нелли. Рад последовал ее указанию. Нет, он ничего не имел против этих аплодисментов.
Когда вокруг уже расстегивали ремни и поднимались, и Рад тоже расстегнул и изготовился вставать, Нелли взяла его за рукав рубашки и удержала на месте.
— Я надеюсь, Дрону ты ничего не скажешь? — как жаля, проговорила она, не выпуская из руки его рукава.
— Не знаю, что мог бы ему сказать, — отозвался Рад.
— Вот и прекрасно, — заключила Нелли, отпуская его.
В аэропорту на выходе Рада с Нелли встречал Тони. Лазерно-рафинадные его зубы сверкали в улыбке, пожав Раду руку, он затем по-свойски похлопал его по плечу:
— Как самочувствие?
«Помню-помню Пат-понг», — стояло в его лукавых глазах.
— А ваше, Тони? — ответно спросил Рад. «Нечего помнить Пат-понг, проехали», — было в его встречном вопросе.
— Мое отличное! — воскликнул Тони.
— И мое тоже, — подвел черту Рад.
— А где Дрон? — спросила у Тони Нелли. — Он что, не приехал?
— Дрон не приехал, — подтвердил Тони. — У Дрона встреча. Они с Крисом и Майком в «Ридженси-парк». Мы к ним прямо туда поедем. Забросим ваши чемоданы — и к ним.
— «Ридженси-парк» — это такой ресторан в викторианском стиле, мы как-то еще обещали тебя туда повести, — напомнила Нелли Раду.
— А куда со своими вещами мне? — Рад запретил Тони напоминать о Пат-понге, но Пат-понг сам напоминал о себе: результатом посещения Пат-понга местом жительства в Бангкоке у Рада была улица.
— Будешь спать у нас на полу, — со смешком произнесла Нелли.
Ирония ее, однако, пропала втуне. Раду, сообщил Тони, заказан номер в «Jade Pavilion» — там же, где снова остановился Крис. Правда, на одну ночь, но этого достаточно.
— Завтра утром в Паттайю, — закончил свое сообщение Тони. — С гостиницей в Паттайе порядок, программа — блеск, скучать не придется.
Лимузиноподобная «тойота» Тони на парковке стояла среди других машин, как баскетболист в толпе обычных людей.
— Ох, Тони, — сказала Нелли, устраиваясь на заднем сиденье, вольно откидываясь на спинку и вытягивая вперед ноги. — Ваши сослуживцы должны завидовать вашей лошадке. Как вы справляетесь с этой завистью?
— Мои сослуживцы считают, что я умею жить, — сверкая в улыбке рафинадом зубов, обернулся к ней Тони. — Они бы тоже так хотели, но у них нет таких друзей, как Дрон.
— Ты любишь Дрона, Тони? — спросила Нелли.
— Что за вопрос! — вскинулся Тони. — Я еще как люблю Дрона! Дрон великолепный парень. — Он уже стронул «тойоту» с места и ехал между рядами машин, выруливая с парковки. — И у него великолепная жена, под стать ему!
— А вот Рад считает, что у Дрона жена — так себе, ничего особенного.
— Как?! — вопросил Тони, взглядывая на Рада. — Неужели?
Рад с напряжением вслушивался в их разговор, не горя желанием принимать в нем участие. Певучий английский Тони был все так же труден ему, и участвовать в той трепотне, что представлял собой их диалог, — было для него все равно что закатывать в гору камни. И на вопрошение Тони он только развел руками, пожал плечами — все, на что его достало.
— Вы видите, Тони, он полагает, что моя персона даже не заслуживает разговора о ней.
Своим подначиванием Рада Нелли выдавала себя с головой, во всяком случае, так это казалось Раду, но, похоже, почувствовал что-то и Тони.
— Вообще, Нелли, — сказал он, — мы, тайцы, считаем, что у женщины своя роль в жизни и женщина не должна мешать мужчине быть им. А европейские женщины хотят из мужчин сделать своих слуг. Мне это как тайцу не нравится. — Тони вывел «тойоту» с парковки, вывернул на дорогу и радостно нажал на газ. — И европейским мужчинам это тоже не нравится. Поэтому они с таким удовольствием женятся на тайских женщинах.
— Вот, наверное, Раду не нравится, что я европейская, — подхватила Нелли.
Тони, вскидывая руки над рулем и то и дело оборачиваясь к ней, бурно запротестовал:
— Нет, Нелли, вы не европейская. Я бы сказал, вы тайская женщина. Вы только по виду европейская, а внутри вы настоящая тайка.
— Ну, значит, Раду не нравится, что я тайка, — изрекла Нелли.
В рафинадной улыбке Тони возникло выражение упрека.
— Рад, что такое вы сделали Нелли? — посмотрел он на Рада. — По-моему, вы ее обидели.
Деться было некуда, теперь Раду пришлось отвечать.
— Нелли русская женщина, Тони. А русская женщина — это, пожалуй, смесь европейской и тайской. Такая смесь — боже упаси. — Он хотел сказать «гремучая смесь», но как будет «гремучая», было ему неизвестно, и он сказал просто «смесь — mixture».
До Нелли наконец дошло, что она перебрала в своем подначивании Рада.
— Что ваша сестра, Тони? — резко переменила она тему. Словно лишь это ее по-настоящему и интересовало, а все прочее, о чем мололи языками до того, не имело значения. — Как дела со швейцарцем? Удалось его сюда вытащить?
— О, это непросто. — У Тони вмиг стало озабоченное лицо. — Он, к сожалению, не слишком молодой человек, и у него не слишком здоровое сердце. Он не хочет ехать сюда. Боится жары. Но моя сестра тоже не может ехать туда. Как это будет выглядеть, если она поедет? Он не женится — она будет унижена. Я не хочу, чтобы она была унижена.
— А может быть, раз он не очень молод и не очень здоров, вашей сестре и не нужно думать о замужестве с ним? — В голосе Нелли забился азарт. Тема, избранная ею, чтобы переключить разговор, возможно, была случайна, но она вдохновляла Нелли.
Тони, не оборачиваясь назад, отрицательно помахал рукой.
— Возраст мужчины, когда он с деньгами, — это не помеха. И здоровье тоже. Тайская женщина умеет делать мужчину молодым. Здоровым, конечно, нет, но рядом с нею он забудет о своих болезнях.
— Можете отправить ее в гости к какой-нибудь другой сестре в Европу. И пусть он приезжает туда. Тогда ей будет не унизительно. — Неллин азарт бил ключом.
— Да, я уже думал о таком варианте, — покивал Тони. — Дорога, правда, дорого стоит.
— А пусть остальные сестры скинутся, помогут ей сбилетом.
— Да, так, наверно, и придется, — согласился Тони.
На въезде в город начались пробки, машина поползла. Особенно долго пришлось ехать по своей улице. В этом конце, с которого они въехали, выстроенные покоем, с просторным двором внутри, стояли две школы, был конец школьного дня, и улица была запружена школьниками всех возрастов, мальчиками и девочками в белых рубашках и блузках, забита машинами и мотоциклами их родителей, приехавших отвезти детей домой, летучими отрядами тележечных торговцев съестным, устроивших бойкую торговлю своим съедобным товаром вдоль тротуаров, обузив проезжее пространство до одного ряда, легкокрылой саранчой стояли десятки «тук-туков».
— Какая прелесть, — сказала по-русски Нелли, глядя в окно на это живое белое море вокруг. — Сейчас бы снова в класс так седьмой-восьмой. Ты бы не хотел?
Вопрос, коль скоро по-русски, был адресован Раду. Итолько ему.
— Не играю в такие игры, — отозвался он.
— Ну, хотеть-то ведь можно.
— Не хочу и хотеть. Желать должно только возможного. Желать нереального — закрывать глаза на явь.