Не сговариваясь, они согласно отступили от ротонды и двинулись к выходу из монастыря.
— Так ничего и не знаешь о нем? — не глядя на Женю, осторожно спросила Нелли некоторое время спустя.
Женя погладила указательным пальцем крыло носа.
— Ничего. Как тогда исчез из гостиницы — и все, бесследно. Я здесь разыскала его мать, и у нее, она утверждает, тоже никаких сведений.
— Но жив? Жив? — перебила ее Нелли.
— Жив, — подтвердила Женя. — Во всяком случае, мать говорит, раз в месяц присылает ей по электронной почте сообщение. Без всякой конкретики. Жив-здоров, а что, где, как — догадывайся.
Нелли сыграла бровями. Женя как раз посмотрела на нее — и увидела.
— Что и как — это, конечно, не угадаешь. А где — понятно: в Таиланде. У него же виза кончалась, день оставался. Куда он без визы? Нелегал. Нелегалу — нелегальная жизнь.
— Я иногда думаю, — сказала Женя, — вдруг его депортировали обратно в Россию, и он где-нибудь здесь. Ходим по одним дорожкам. Могли депортировать, как полагаешь?
— Как я полагаю? — переспросила Нелли. — Я полагаю, едва ли. У него, судя по всему, были заготовлены какие-то варианты. Или вариант. Нырнул — и с концами. Кому это там нужно — искать его? Мне кажется, ему помог Тони. Во всяком случае, мы с Дроном Тони в этом подозреваем. Хотя Тони не раскалывается. Стоит, как скала: нет и нет!
— Как скала, — подобием эха отозвалась Женя.
— Как скала, — подтвердила Нелли.
Они прошли через ворота в опоясывающей монастырь краснокирпичной стене и оказались на околомонастырской площади. Здесь, у ворот, был ее скат к речному оврагу, глазу открывалось не занятое никакими строениями, кроме одной небольшой церквушки, свободное земное пространство, глаз отдыхал и наслаждался, созерцая этот простор.
— Вот тут мы с ним тоже тогда стояли, — произнесла Женя. — А потом отправились вон в тот ресторан, вон налево, за дорогой, видишь? «Русский дворик». И там мы с ним пообедали. Так славно было. «Русский дворик», видишь?
— Ладно, хватит о нем. — Нелли взяла Женю под руку, развернула ее, повлекла через площадь в сторону, противоположную скату. — Давай поехали, не жарко, чтобы стоять, и пора уже. Пора уже, пора. Дрон с Сержем уже, наверное, на подъезде.
— Если бы они приехали, Дрон бы тебе, надо полагать, позвонил, — сказала Женя. Ей не хотелось уходить отсюда.
— Я и не говорю, что приехали. Я говорю «на подъезде», — ответила Нелли.
Желтая пятидверная «сузуки» Жени была припаркована в сотне метров от примонастырской площади — около чистенького, с ясно промытыми окнами, будто перенесенного сюда из западной жизни одноэтажного строения «Макдоналдса» на проспекте Красной армии. Они сели в выхолодившуюся машину, предвкушая скорое тепло, которым должен был наполниться салон, как заработает мотор, — но мотор не завелся. Ни с первой попытки, ни со второй, ни с десятой.
— Что, промерз? Требует согревающего? — со смешком вопросила Нелли.
Женя досадливо хлопнула ладонями по рулю.
— Нет, это у него что-то с электроникой. Вдруг ни с того ни с сего раз — и отказ. Надо менять лошадку. Это я еще летом поняла. Она меня тогда так подвела — я потом до самых родов ею не пользовалась. Чтобы никаких неожиданностей.
— Так и что же не поменяешь? — спросила Нелли.
Женя посмотрела на нее с той же самой, словно винящейся улыбкой, что была у нее на лице, когда в монастыре она попросила встать с другой стороны ротонды.
— Да все потому же, — сказала она. — Он эту машину тогда вел. Я, знаешь, по тому, кто как ведет машину, вижу, что за человек. Он меня окончательно взял тем, как вел.
— Да? Любопытно, — проговорила Нелли. — Как это он так вел?
— Ты меня только прости за патетику, — предупредила Нелли.
— Ну-ну, прощаю, — поторопила Нелли.
— Он дышал силой и миром. Вот я по-другому не могу сказать, именно так.
— Силой и миром, — повторила за ней Нелли. Она помолчала, словно взвешивая эти слова внутри себя на неких весах. — Да, ты, пожалуй, права, очень верно.
Ждать эвакуатора естественным образом им пришлось в «Макдоналдсе». Женя позвонила своему помощнику в галерею, велела ехать в мастерскую и оформить машину в ремонт, когда ее туда доставят; дело было сделано, осталось только ждать — и сидели просто разговаривали. Нелли выспрашивала у Жени о ее беременности, о родах, о послеродовом самочувствии и кормит ли грудью. Женя отвечала — и чувствовала себя так, словно они с Нелли поменялись местами, и Нелли теперь была младше ее.
— Ты с ума сошла?! — воскликнула она, когда Нелли спросила ее, кормит ли она грудью. — Это быть привязанной к ребенку, будто корова? Мерси! Да грудь и просто как грудь хочу сохранить.
— Что же, искусственное вскармливание? — поинтересовалась Нелли.
— Еще не хватало! Зачем искусственное. Тут никакого велосипеда изобретать не надо, опыт прошлых веков: кормилица. Пятьсот баксов в месяц — и никакой проблемы.
— Но кормилицу ведь еще найти нужно. Это не деревня, как раньше. Это Москва.
— Ну что ты! — отмахнулась от Неллиного вопроса Женя. — Патронажной сестре из районной поликлиники те же пятьсот баксов — она ко мне на выбор за руку десять кандидаток привела. Я еще выбирала.
Нелли поднесла пластмассовый стаканчик с чаем к губам.
— Это, я понимаю, его? — спросила она. — Судя по срокам. Извини, если тебе не хочется отвечать.
— Да нет, что здесь такого — не отвечать. Его, конечно. — Голос Жени исполнился гордости. — У меня как раз были такие дни, самые те, и я хотела. Правда, я кой-чего больше хотела, но… — Она прервала самое себя, проиграв в воздухе пальцами — как бы пройдясь по невидимым воздушным клавишам.
— Чего ты больше хотела? — спросила Нелли.
— Ладно, хватит о нем, — вернула ей Женя ее же слова. — Что-то о нем слишком много. — Чувство неожиданной старшести переполняло ее, и она осведомилась — о чем в иных обстоятельствах не решилась бы: — А ты, извини меня, почему ты не рожаешь? Какая-то проблема?
— Никакой! — мгновенно отозвалась Нелли. Она перегнулась через стол к Жене и прошептала, словно вовлекала ее в заговор: — У меня четвертый месяц. Делюсь здесь в России с тобой первой.
— Вау! — таким же заговорщическим шепотом сказала Женя. — А я думаю, почему ты меня так выспрашиваешь: как беременность, как родила!..
— А ты думала, я просто так выспрашиваю! — со смехом откликнулась Нелли.
Разговор их оживился настолько — желтая, с наклонными черными полосами туша эвакуатора прибыла, остановилась как раз напротив окна, у которого сидели, они увидели ее, только когда водитель позвонил Жене на мобильный и сообщил, что на месте.
Через десять минут они были свободны. Водитель эвакуатора, получив авансом хорошую мзду, что тотчас согрело ему душу не хуже сорокаградусной, убыл с желтенькой игрушкой «сузуки» в Москву, Женя позвонила помощнику, чтобы через час встречал машину в мастерской, — о машине можно было больше не думать.
Солнце село, небо потеряло глубину, в воздухе предвестием сходящих сумерек засквозило лиловым.
Нелли с Женей, улучив момент, когда в потоках мчащихся настречу друг другу машин образовались просветы, перебежали на другую сторону проспекта и стали голосовать, ловя машину, чтобы ехать в Семхоз. Машины, однако, профукивали мимо, и они спустились к жидкому скверику с кукольным памятником Ленину напротив монастырской стены, где была остановка автобуса и к тротуару, вырываясь из ревущего потока, постоянно приставала то одна машина, то другая.
Пристававшие машины, когда очутились на остановке, оказались сплошь микроавтобусы-маршрутки. Они притыкались к тротуару, высаживали одних пассажиров, забирали других — и тотчас нетерпеливо отваливали от остановки. Маршрутка с номером 55 на лобовом стекле почудилась Нелли знакомой. Ей показалось, когда они с Женей, выехав с дачи Сержа, летели по шоссе через поселок, навстречу им просвистела маршрутка именно с этим номером.
— По-моему, пятьдесят пятый — это к нам, — сказала она Жене. — Давай сядем, если идет. Через десять минут будем в поселке. А там до дачи дойдем пешком. Прогуляемся.
Поймать машину, судя по всему, удалось бы еще неизвестно когда, а маршрутка была вот, и Женя согласилась не раздумывая.
— Пятьдесят пятый в Семхоз идет? — спросила она выходивших пассажиров.
— Идет! Идет! — в несколько голосов тотчас ответили ей.
Нелли с Женей поднялись в салон, закрыли за собой дверь, и маршрутка тронулась.
Когда Женя передавала водителю за проезд деньги, она почувствовала на себе внимательный, словно бы ощупывающий взгляд. Взгляд принадлежал сидевшему на переднем сиденье, лицом к остальному салону, высушенному временем, напоминавшему сучкастую палку старику с землисто-коричневым лицом, будто вытесанным из коряги. Он был с коляской-инвалидкой на двух маленьких колесиках, сумка с коляски снята, и вместо сумки — большой узкогорлый, каких Женя никогда в жизни не видела, почерневший от времени жестяной бидон, прикрученный к коляске во много оборотов такой же почерневшей, засмолившейся от времени веревкой. И пока ехали, она снова и снова ловила на себе его взгляд. Говорили с Нелли, забывала о старике — и вдруг чувствовала: смотрит. Кидала на старика ответный взгляд, чтобы удостовериться: смотрит? — старик смотрел. Беззастенчиво, упорно, изучающе, впрямь — как ощупывал.
— А Слава-то как поживает? — неожиданно спросил он, когда они встретились глазами в очередной раз. Так, будто они были знакомы с Женей, и хорошо, и вот, не дождавшись от нее признания в знакомстве, решил знакомство их обнародовать.
— Простите? — холодно произнесла Женя.
— Ну Слава-то, Славка, что, забыла его? Перед прошлым Новым годом, в ноябре так примерно, видел вас вместе. Вы еще на желтенькой такой машинке катались.
Желтенькая машина — это, несомненно, была ее «сузуки». Только с каким же Славкой старик мог видеть ее год назад?
Но в следующий миг Женя поняла, кого он называет Славой.
— Рада вы имеете в виду? — спросила она старика.