Матросы подчиняются, хмуро следуя в указанную точку. Голова Хромова поворачивается, встречаясь со мной глазами. Не знаю, что чувствует он, но по моей коже пробегает холод: тяжелый, ненавидящий взор… И вряд ли потому, что я чуть помял его руку. Дело совсем не в этом.
Молча провожаем их взглядами. Пройдя немного, те резко сворачивают к трапу, исчезая. Туда, где гуляет десантура у фонтана… Через минуту все вместе прибегут. С двоими-то пока справились с горем пополам… А остальные? А будь их не двое, а четверо? Пятеро?!
– Пора уходить, Аполлоний Михайлович! И чем быстрее, тем лучше! До мостика далеко?
– Не очень. Попробуем пройти!.. – прячет револьвер Матавкин. – Идемте скорей!
Надо что-то делать… Сам не знаю! Рассказывать правду – нельзя! Не расскажешь – хана… Мне и всем офицерам… Бунт расползется по эскадре, если еще не успел. И – понеслась тогда зима в Ташкент!
– Давно корабль в дрейфе? – Прислушиваясь к окружающему, я бегу следом.
– Минут пятнадцать, как застопорились машины. Приходили в лазарет… – спотыкается на полуслове. Но все же заканчивает: – За вами. Я тут же побежал в каюту!
Совсем не к месту вспоминается байка. Морская. Точнее, фильм с Расселом Кроу «Хозяин морей». Где команда довела офицерика до самоубийства, приняв за Иону, что несет беду… Интересно, на русском флоте тоже в подобное верили?
Проходим несколько коридоров, никого не встречая. В одном месте из-за двери доносится громкий разговор – мы преодолеваем этот участок бегом.
– Почти пришли… – Матавкин тяжело дышит, я выгляжу не лучше. – За следующим поворотом трап в рубку!
Впереди голоса, и рука Аполлония опускается в китель. Убегать слишком поздно: из-за угла возникает группа в бескозырках. Те, что сзади, готов спорить, тоже не дремлют и уже где-то рядом. Как и заказывали – перед нами пятеро… Здесь никакое самбо не поможет! А начни он стрелять, не дай бог…
Матросы останавливаются, разговор смолкает. Взгляды, разумеется, устремлены на чудо грядущего века. В тапочках и рубашке…
Матавкин заметно бледнеет, но, сохраняя невозмутимый вид, продолжает уверенно шагать. Я следую по пятам, держась в кильватере.
Решающий момент: сейчас либо порвут или утащат на палубу, сиречь – тоже порвут, либо прорвемся в рубку! Пятой точкой чую, та никогда не врет!
Первым на пути рослый детина, косая сажень в плечах… И не только в них. Встречаемся глазами: налицо явное запущенное косоглазие. Кого там Бог метит? Шельму?..
Здоровяк угрюмо наблюдает. Лидер группы? Вот до него остается метров семь, вот уже пять… Матавкин не сбавляет шага и вот-вот, через секунду, врежется в препятствие. В такт ходьбе он размахивает рукой, хорошо виден сжатый кулак. Одни костяшки белеют. У худой фигурки нет шансов против громадины… Разлетится, как лодка о скалу, щепок не соберешь!
Три метра… В последнее мгновение, когда столкновения, кажется, не миновать, детина уступает, мрачно козыряя. Другие повторяют, нехотя расступаясь.
Идя сквозь строй, стараюсь не смотреть на них, держа перед глазами спину в черном кителе. Нутром чувствуя, как головы поворачиваются вслед. Равнение на меня то есть… Ноги подкашиваются, дрожа, но очень надеюсь, что не видно. Впрочем, какая теперь разница-то?..
Вот и наш трап. Неужели проскочили?!
Матавкин пулей взлетает наверх, я чуть его не обгоняю. И откуда только навыки взялись? Вчера еще спотыкался!
А вот и мои господа-защитнички! В рубке черным-черно. Не в плане темноты, а в количестве кителей. Похоже, здесь собрались почти все офицеры: довольно небольшое помещение заполнено битком, не протолкнуться. Сосредоточенный гомон быстро смолкает, взоры устремляются к нам. Точнее, ко мне.
Кажется, я становлюсь популярен? Начинают немилосердно гореть уши. Честно говоря… Не люблю быть в центре внимания! Учитывая, что с бодуна, да и внимание к моей персоне – не самое миролюбивое. Найти бы того козла, что слух пустил! Я обвожу взглядом аудиторию.
Несколько десятков лиц – от совсем молодых, почти юных, до средних лет, даже пожилых. Взгляды скорее заинтересованные, чем злые. Но и особой любви в них тоже не улавливаю. Из знакомых узнаю лишь Македонского – стоит ближе всех, взгляд растерянный. Командира Игнациуса не заметно.
– А вот и наш оракул, господа! – Чей-то насмешливый голос. Кому принадлежит – не видно, раздается из толпы. – Аполлоний Михайлович, вы ведь у нас окулист по специальности? Скоро мы все здесь без зрения останемся, коли ваш пациент еще что наворожит!
Шутка не встречает понимания, высокое общество хранит молчание. «Надолго ли?» Матавкин бледен и не отходит от меня ни на шаг.
С палубы слышен свист и крики: хоть окна и далеко, о происходящем за ними нетрудно догадаться. Здесь не надо быть семи пядей во лбу.
А чего все ждут, собственно?! Пока команда броненосец разнесет? Говорить-то хоть пробовали с матросами?
– С «Николая» запрашивают, что случилось… Он по правому борту! – взволнованно тараторит кто-то.
Все немедленно устремляются к окнам.
– Интересно, сможем ответить? – отвечает чей-то задумчивый голос. – Сигнальщики остались в подчинении?
М-да… Настроения в рубке – так себе. «Сможем ответить…» Вы офицеры или кто?! Чего там говорил Матавкин? Меня здесь смогут защитить? Себя-то они смогут уберечь в случае штурма, к примеру? Что-то сомневаюсь! Неужели все настолько зашуганы Рожественским, что без него – никуда?
– Необходимо доложить адмиралу… – Эти слова принадлежат Македонскому.
А вот и ответ… Без папочки ты действительно ни о чем, видимо… Кстати, а где Рожественский?..
Похоже, срабатывает шестое чувство. Спиной чувствую движение сзади, и кто-то грузный, пыхтя, протискивается в дверь. «Мать моя, а вот и сам!..» Белый китель, эполеты… Золотое оружие! Следом несколько офицеров, среди которых узнаю Колонга. Со штабом пожаловал? Праздник намечается? Или как в той песне: «Последний парад наступает?»
Общество немедленно приобретает форму «смирно!». Адмирал делает несколько шагов – перед ним расступаются, будто действуют два отрицательных полюса магнита. Оказавшись в центре, грозно оглядывает присутствующих. На мгновение остановившись на мне. Брови удивленно взлетают, но не больше.
– Ваше превосходительство, с «Николая Первого» сигнализируют… – выходит вперед Македонский.
– Ничего не отвечать! Почему экипаж до сих пор не выстроен?! – Голос свирепеет. – Испугались матросни? – Рожественский нависает над старшим офицером с высоты своего роста. Разница почти на голову, причем не в пользу последнего. Помимо прочего, адмирал тяжело двигает челюстями, будто бульдог перед схваткой. – Коленки дрожат? – наконец упирает он взгляд в безусого мичмана.
Тот молча выкатывает глаза.
– Немедленно построить команду по отделениям! Унтер-офицеров – отдельно! – окончательно выходит из себя Рожественский.
Несколько человек, срываясь, исчезают в дверях. Чуть не сбивая с ног коллег.
– Остальные со мной, на мостик! – презрительно бросает он. – И, кстати… – оборачивается к Македонскому. – Где командир? Почему его здесь не вижу?
– Василий Васильевич спустился в боевую рубку, ваше превосходительство! – отводит глаза офицер.
Рожественский выглядит удивленным, но, ничего не говоря, открывает наружную дверь. Теснясь, офицеры следуют за ним, и людской поток выносит меня на воздух. В суете я теряю из виду Матавкина.
Открывшееся взору зрелище не для слабонервных. Особенно с высоты мостика. Палубы не видать совсем, вместо нее лес бескозырок. Лишь орудийная башня свободна, но и на ее стволах люди. Крики и свист как на футбольном матче. Причем после несправедливого пенальти в ворота хозяев. Приглядевшись, можно заметить, как несколько фуражек тщетно пытаются что-то сделать. Бесполезно, команда их просто не слушает!..
Оглядываюсь – справа от «Суворова» броненосец, метрах в двухстах. Надпись золотом на борту: «Императоръ Николай I». Небогатов в гости пожаловали? Забеспокоился небось? Корабль не двигается, из труб валит дымок. Вклинился между нами и «Орлом». Вся рея в цветных флагах… Ты бы подальше отсюда держался, Небогатов… Как бы зараза не распространилась!
По головам идет волна: «Адмирал вышел…» – и мигом становится тихо. Меня, похоже, не заметили: я надежно закрыт чьей-то спиной.
Рожественский не спеша проходит по мостику, останавливаясь в центре. При взгляде на него в душе невольно просыпается уважение. При всех его недостатках выходить вот так, одному, перед враждебно настроенной толпой… Сохраняя при этом уверенность и надменный вид… Дорогого стоит! Смотрится он как минимум достойно. Если учесть, что до его появления командный состав отсиживался в рубке. А командир так и вообще в боевой… До сих пор наверняка в ней. Интересно, с кем воевать собрался? А главное – с помощью кого?
Тихо настолько, что слышно трепыхание флага.
Адмирал обводит глазами безмолвную массу людей.
– Бунтовать вздумали?! Опозорить захотели эскадру? Весь флот?! – возвышает он голос.
Пролети рядом муха – ее жужжание наверняка оглушит. Не доносится ни единого звука. Матросы стоят молча, не шевелясь. У меня немедленно рождается ассоциация с удавом Каа и бандерлогами. Или кроликами… Не суть. В обоих случаях главным все равно является удав.
– Выстроиться по отделениям! – гипнотизирует Рожественский подчиненных. – Сейчас же!.. – во всю мощь ревет он.
Секунду ничего не происходит. Неожиданно людская масса приходит в движение. Сперва неохотно, будто просыпаясь. Но с каждым мигом все быстрее и быстрее. Хаотичные на первый взгляд перемещения несут в себе четкие, многократно отработанные действия. Через минуту палуба чиста. Толпа, бушевавшая только что, будто по волшебству исчезает, словно не было. Превратившись в две шеренги – по правому и левому бортам. Лишь посреди, у орудийной башни, остается несколько черных кителей.
Сзади на меня кто-то напирает, пытаясь протиснуться ближе, и неожиданно я оказываюсь впереди, у самых поручней.
– Вот он!.. – крик снизу.