На корабле суета – вовсю идет подготовка к стрельбам. Поднявшись на палубу, я немедленно уступаю путь двум матросикам, натужно катящим тележку с боезапасом. Под ногами хлюпает вода – струя бьет из шланга поблизости. Интересно, противопожарные меры? Грамотно!
Добравшись почти до середины судна, вновь прижимаюсь к стенке: четверо матросов осторожно тащат снаряд крупного калибра. Шестидюймовый, если не путаю.
А что такое? Поломалась подача?..
На мой вопрос утвердительно отвечает один из сопровождающих офицеров, обращаясь ко второму, постарше:
– Беда с этой норией, Александр Александрович! Сколько можно чинить? Четвертый раз за весь поход, и… – безнадежно разводит руками.
– Придется потерпеть до Владивостока! – отвечает второй, снимая фуражку и вытирая лоб платком. – Где я вам в море достану другой редуктор?..
– А вручную таскать… – негодует собеседник.
Процессия исчезает, скрываясь за поворотом.
С обоими я успел познакомиться за обедом: первый, что сетовал на неисправность подачи, – мичман Кульнев, Николай Ильич. Второй, Сан Саныч – лейтенант Прохоров. Оба представляют корабельную артиллерию.
Мне, вероятно, или очень везет, или адмирал целыми днями только и делает, что ищет со мной встречи, слоняясь по кораблю. Скорее, первое. Не успеваю я дойти до бака, как уже слышу его зычный баритон:
– Это что?! Стервец, я тебя спрашиваю – что… Это?!
Мимо торопливо пробегает матрос, резво скрываясь в отверстии люка. Глаза испуганны – только что не крестится, бедняга.
О как… Очередной апокалипсис? Длань карающая снизошла из рубки?
Заинтересовавшись, я огибаю мостик, чуть не въезжая в черную спину, – господин де Колонг… Рядом полукругом еще двое штабистов, посреди нависает адмирал. Над бедолагой-унтером, находящимся в глубоком низу и шоковом состоянии. Роста они примерно одного, однако впечатление, что матроса просто нет. В принципе.
– Почему молчишь, сволочь?!
Кулак Рожественского маячит перед несчастным. Тот ни жив ни мертв. Судя по лицу – скорее все же первое.
Надеясь увидеть как минимум заложенную бомбу с часовым механизмом, я замечаю рядом с обреченным лишь груду строительного мусора. Доски внутренней обшивки, подобные тем, что вечером выносили матросы. Очевидно, парень их просто вовремя не ликвидировал за борт. И всего-то? Группа штабистов бесстрастно наблюдает за происходящим.
– Фамилия твоя?.. – Глаза адмирала, кажется, вот-вот выскочат из орбит.
Даже со стороны наблюдать за подобным страшновато. Чего так расходиться-то, Зиновий Петрович? Ну не выкинул, ну проштрафился… Нервы-то поберечь надобно. Так и до инсульта недалеко!
Матрос что-то лепечет в ответ. Адмирал грозно заносит над ним здоровенный кулак…
Надо выручать парня! Кто воевать-то тогда станет, эй?.. Чего вы все над ним нависли тут, штабисты?
Я ловко вклиниваюсь между Колонгом и соседом, попадая в поле зрения командующего. Мутный взгляд, реагируя на изменения пейзажа, останавливается на мне. Покрасневшие, в красноватых прожилках глаза, кажется, вот-вот метнут молнии. Где-то я уже подобное видел… Не далее как вчера! И совсем не страшно даже… Почти…
Наконец глаза проясняются, становясь осмысленными. Меня, кажется, даже узнают – легкий кивок в мою сторону.
Я вытягиваюсь по всей форме:
– Ваше превосходительство, разрешите обратиться!..
Вокруг как-то сразу пустеет. Чувствую это локтями – раз, и не стало соседей… Что, испугались, штабные? Не дрейфьте, все будет путем…
Рожественский недовольно отвлекается от экзекуции, поворачиваясь в мою сторону. Наверное, в таких случаях гнев светлого лика должен пасть на чело… Посмевшее, так сказать… Потому ведь штабисты отскочили как от огня? Однако ничего подобного (к их, видимо, изумлению) не происходит. Светлый лик относительно спокойно вопрошает:
– Что у вас? Что-то срочное?
– Ваше превосходительство… – Спиной чувствуя любопытные взгляды, я, как могу, семафорю глазами, скашивая их в сторону: – Так точно, срочное! – рапортую я для остальных.
Свидетелем этих манипуляций является лишь несчастный грешник, вот-вот готовый испустить дух. «Интересно, у него теперь окончательно крыша съедет от увиденного? Или сочтет за галлюцинации, коли мозгов хватит?»
Адмирал нехотя оставляет в покое жертву, делая приглашающий жест в сторону носа корабля. Не забыв, впрочем, бросить через плечо:
– Трое суток карцера сволочи…
Хоть не бил, и на том спасибо… Хватит уже народ на корабле глушить, про Пучкова лучше вспомни!
Останавливаемся аккурат на том месте, где Ди Каприо удерживал Кейт Уинслет. На «Титанике»… Символично! Интересно, кто из нас Уинслет… Я?! Представив на секунду страшное зрелище, я торопливо отбрасываю ужасное видение. Прямо подо мной море, рассекаемое напополам закованным в броневые доспехи тяжеловесом. Вокруг ни души, лишь штабные переминаются в стороне, оформляя матроса. На мостике несколько офицеров, однако до них далеко. Налетает порыв ветра, и я с трудом удерживаю фуражку.
– Зиновий Петрович… – торопясь, начинаю говорить. – Я припомнил еще кое-что. Снаряды на кораблях… Вам ни о чем не говорят попадания в «Аврору» во время Гулльского инцидента? Отсутствие разрывов?
Рожественский уничтожающе смотрит на меня. Прямо как солдат на вошь… Борода колышется на ветру, отчего черты лица приобретают жутковатый оттенок. Глаза навыкате словно говорят: «И ради этого ты, щенок, оторвал меня от воспитания команды? Да я тебя сейчас…» Тем не менее ответ довольно спокойный:
– Отсутствие детонации, молодой человек, было обусловлено неимением броневой преграды перед снарядами. «Аврора» не обладает броневым бортом… У вас все ко мне? – Он оборачивается в сторону рубки, порываясь обратно.
– Не все, Зиновий Петрович… – говорю я, и адмирал нехотя останавливается. – После оценки японцами повреждений «Микасы» выяснится, что треть двенадцатидюймовых снарядов, попавших в японского флагмана… – киваю на носовую башню, – просто не разорвалась, ваше превосходительство! И это только самый большой калибр, про малые я понятия не имею!
Ожидаю яростной бури в ответ: сейчас начнет орать, топать ногами, менять цвет лица… За борт попытается выкинуть, в конце концов!.. На всякий случай начинаю прикидывать пути отхода из тупика, оглядывая пространство вокруг. Бежать особо некуда. Разве сигать прямо в море…
Однако ничего подобного не происходит. Рожественский ненадолго задумывается, после чего выдает, к моему изумлению:
– Это вполне объяснимо, молодой человек… – Он смотрит на меня, как на нерадивого школьника. – «Миказа» не покрыт броней по самый клотик, а бронебойные снаряды имеют надежную детонацию, лишь преодолевая броневой пояс!
Чувствую, что говорю сейчас что-то не то. Или не так… Давай же, Слава, дай ему понять как-то! Уходит ведь!
Рожественский и впрямь намерен завершить разговор. Вновь оглядывается назад, где переминаются штабные. Еще секунда-другая, и к этому разговору больше не вернуться…
– Зиновий Петрович, «Микаса» получит около тридцати попаданий крупного калибра в первые пятнадцать минут! И адмирал Того все это время будет стоять на мостике, даже не в боевой рубке… – Рожественский удивленно поворачивается ко мне. – Так вот, Зиновий Петрович, он не получит ни царапины! А «Микаса» останется не то что на плаву… – Налетает порыв ветра, и я повышаю голос, пытаясь его перекричать: – Он даже из боя ни на минуту не выйдет! Наш же «Суворов»… – я обвожу рукой вокруг, – после такой порции превратился в костер…
Несколько секунд мы молча пересекаемся взглядами. Не знаю, что видит в моих глазах Рожественский… В его – читается лишь звериная ярость. И… отчаяние? Мне не кажется?..
Наконец понемногу его отпускает.
– Вы подозрительно осведомленно владеете информацией… Для невоенного человека! – вытирая лоб рукавом, немного отодвигается от меня адмирал. – Какова ваша профессия в… – Он запинается. – У вас, там?.. – не найдя нужного слова, произносит он наконец.
– Инженер… – немного расслабляюсь я. – Что касается моих знаний, Зиновий Петрович… Предстоящему сражению, именуемому у нас Цусимским… – делаю ударение на «у нас», – будут посвящены книги. Созданные в том числе участниками тех событий. Поскольку… – На этом месте приходит моя очередь запинаться. Но, собравшись с силами, заканчиваю: – Поскольку оно явилось самым страшным разгромом русского флота за всю его историю. Как в прошлом, так и в будущем, ваше превосходительство! Хоть предстоит еще не одна война впереди…
Последнее я наверняка зря приплел… Не стоило. Однако ему сейчас не до «прекрасного далека»… Спорить готов!
Рожественский угрюмо молчит. Офицеры сопровождения, отпустив матросика, переминаются возле башни. Так-то лучше… И вообще, кажется, я начинаю тебя немного… узнавать, Зиновий Петрович. Скор ты на расправу, как посмотрю, да отходчив быстро!
Молчание затягивается, и неожиданно вспоминаю еще кое-что:
– Зиновий Петрович, я электрик по специальности… – торопливо говорю. – Позвольте мне…
– Нет. – Он угрюмо мотает головой. – Не позволю. На корабле хватает специалистов. Рассказывайте о снарядах, и как можно подробней!
Выкладываю все, чем владею. Про тридцатипроцентную влажность, возможную ненадежность взрывателей и целехонькие корабли японцев… С небольшими отверстиями в бортах. Сбиваясь, говорю про сырые тропики, не забыв упомянуть про «Бородино» и старшего артиллериста…
– Интересно… – перебивает адмирал…. – Откуда вам про это известно? – Вид у него задумчивый. – По вашему рассказу, с «Бородино» никто не уцелел? – Взгляд пристальный.
– Аполлоний Михайлович поделился…
– Продолжайте дальше!
Под конец рассказываю про попадание в «Микасу» в непосредственной близости от мостика и что будь тот разрыв посильнее… На этом месте Рожественский не выдерживает:
– Достаточно!.. – Кулаки у него сжимаются, в глазах вновь вспышки. – Не имею причин вам не доверять… Пока не имею, господин Смирнов!.. – Он делает ударение на слове «пока», начиная шевелить челюстью. – Однако русские бронебойные снаряды… – он стучит по ограждению борта, – до сей поры считались лучшими в мире!