Я улыбаюсь, как глупая, и не замечаю, как загорается зелёный свет. Поворачиваю ключи — и глохну! Пытаюсь завестись снова — мощный толчок кидает меня на руль. Надо же, забыла выжать сцепление. Из головы начинают вылетать элементарные вещи. И осень вдруг расправила морщины и заиграла красками весны. Интересно, почему?
Громко сигналя, меня обгоняет внедорожник с красавицей-блондинкой за рулём. Лицо владелицы сморщено гневом и яростью. Но мне кажется, что это немое отвращение. Жуткая эмоция от того, что пришлось проехать рядом с уродливой до омерзения женщиной. Я показываю блондинке язык. Становится легче.
Вырулив на шоссе, я пытаюсь вернуться к тёплой мысли. В памяти всплывает инцидент с блондинкой, и разум пытается раскрошить надежды в прах. Поддаваясь ему, обречённо вздыхаю. Не стоит думать о том, чего у тебя никогда не будет. Кому нужны журавли в небе? Лови синиц!
Только в этот момент я понимаю, что не согласна ни на синицу, ни на тысячу голубей. Пусть журавль будет выдуманным, пусть! Если мне так спокойно и хорошо от того, что он в небе, я не стану требовать большего.
Терри звонит через три дня. Он разговаривает так, словно ничего не произошло. Мы встречаемся на том же месте, в то же время. Краски осени зардели ещё ярче, только небо провисло и посерело. Терри принёс с собой конверт из крафт-бумаги: слишком большой для минидиска с фото.
— Аресса, — говорит он. — Твоё желание, конечно, закон, но я всё-таки обработал твои фото.
— Я же просила не делать этого!
— Я просто хотел показать тебе, какая ты на самом деле красивая.
Ярость вспыхивает внутри, опаляя щёки. Стараясь сдерживаться, забираю конверт. Благодарю Терри за терпение. Он улыбается в ответ, и внутри снова разгорается пожар. Мой воображаемый журавль…
Возвращаясь к машине, я думаю, что мне делать с фотографиями. Решаю в итоге, что достану минидиск с исходниками вслепую, а обработанные фото выброшу в урну, запечатав конверт.
В машине я осторожно приоткрываю клапан и просовываю руку в черноту. Сразу нащупываю носитель и тяну его наружу. Неловкое движение — и бумага, шурша, рвётся. Фотографии сыпятся мне на колени. Я пытаюсь отвести взгляд, словно передо мной вырезки из порножурналов, но не могу. Глянцевая яркость притягивает и манит. И, спустя несколько мгновений, я уже держу в руках фотографии, жадно разглядывая.
Роскошная молодая женщина улыбается с бумажных квадратиков. Её глаза лучатся бесконечным счастьем. Женщина танцует в деревьях, подбрасывает в небо ворохи листьев, загадочно поглядывает сквозь ветки с румяными гроздьями рябины. Она несёт себя так гордо, что её недостатки кажутся бонусами. Меньше всего мне верится, что на фото — та, кого я каждый день вижу в зеркале. Гадкие утята не превращаются в лебедей: в гадких уток, разве что.
Осень за ветровым стеклом рассыпается на мелкие осколки — это слёзы побежали по щекам. Прежде, чем я успеваю хоть что-то сообразить, рука тянется к телефону. Я набираю номер, оставшийся в истории вызовов, и горячо, сквозь слёзы благодарю Терри. Впервые за долгие годы я верю в себя. Внутри, после долгого томления, легко и спокойно. Это похоже на избавление от старого навязчивого недуга. Словно, наконец, удалили больной зуб, что беспокоил много месяцев.
Дома я открываю исходники в графическом редакторе и стараюсь изменить их на свой вкус. Я ужимаю себе бока и живот, накладываю тени на ноги, чтобы казались стройнее, замазываю кистью двойной подбородок… И неожиданно понимаю истину: я никогда не смогу сделать себя лучше той, что разглядел во мне Терри. На его снимках даже несовершенство становилось удивительно красивым. Может, делать красоту и уродство переменными понятиями — это и есть дар настоящего художника?
На следующий вечер я иду в салон и со стеснением прошу перекрасить волосы в натуральный цвет. И понимаю, что сделала ещё один шаг навстречу себе.
Месяц спустя я сталкиваюсь с Терри в супермаркете. Он, к удивлению, узнаёт меня первым. Помогает донести покупки до машины и предлагает заехать в ближайшее кафе перекусить. И я, конечно, соглашаюсь. Я выбираю кафе «Райское облако» под крышей небоскрёба в деловом центре.
Прозрачный лифт везёт нас сквозь воздух, пропитанный бензиновым выхлопом. Окна кафе открывают роскошный вид на вечерний город. Мы садимся за столик у окна, и сияющий простор города прыгает в наши объятия. Под нами дрожат огни и убегают в никуда машины. И я уже не скрываю от себя, что наслаждаюсь каждым жестом Терри. Мой воображаемый журавль стал осязаемым! И месяц, что я тайком ждала чуда, теперь кажется долгим, как десять лет кромешного забвения. Но игра стоила свеч! Осталось лишь протянуть руку и сжать мечту в ладонях. Просто ли это будет?
Официант уносит наш заказ. Слух согревает музыка и тихие разговоры посетителей, сливающиеся в уютный рокот. Я слежу за игрой бликов на стекле и, наверняка, глуповато улыбаюсь. Словно школьница, которая вот-вот получит свой первый поцелуй.
Надежды теряют яркие краски, а свет неожиданно тускнеет, когда Терри настороженно произносит моё имя:
— Аресса?
— Что? — бездумно поднимаю глаза. Мне не нравятся интонации, которые приобрёл его голос. Словно звенящий ручей в секунду смёрзся коростой льда. С чего бы?
— Ты что, — говорит Терри спокойно, но холодно, — ешь мясо?
— Да, — отвечаю прежде, чем успеваю осознать вопрос. Даже не вопрос — претензию!
— Да?
— Что-то не так? — добавляю я, наконец уловив суть.
— Да нет, — Терри пытается улыбнуться, но уголки его рта лишь жалко дёргаются. — Извини.
Официант приносит наш заказ, учтиво улыбаясь. Вилки звякают о фаянс. В моей тарелке дымится роскошная отбивная с картофелем. Перед Терри — что-то пёстрое, но печальное, из сырых овощей. Что-то, что лишь раздразнит аппетит, но не прибавит сытости.
Мы разговариваем, но общие темы ускользают, как речная рыба из кулака. Размеренная обстановка становится напряжённой, и кажется, что воздух вот-вот пойдёт искрами. И мы оба знаем, что причина этому — нечаянный вопрос, что обронил Терри несколько минут назад. Нет, меня не раздражает, когда люди интересуются моим рационом — несмотря на недовольство собой, я никогда не придерживалась диет. Но Терри вымораживает содержимое моей тарелки: ароматный кусок свинины, политый грибным соусом, с веточкой фиолетового базилика и круглыми картофелинами. Я чувствую его негодование кожей. И вот это уже мне неприятно. Неприятно и непонятно.
Поужинав и оставив тарелки на столе, мы спускаемся в объятия засыпающей улицы. Огни тускнеют и сливаются с молодой ночью. Глубокая синева укрывает нас плотным пледом. Темнота пахнет бензином и прелыми листьями. Сразу замечаю, что Терри полегчало на воздухе. Он снова начинает непринуждённо смеяться, как в тот сентябрьский день, когда мы впервые встретились.
Мы подъезжаем к разъезду. Описываю круг по сонному кольцу. Сто метров вниз по шоссе, и Терри должен выйти. В двух кварталах отсюда его дом.
Шины скрипят об асфальт. Звук в вечерней тишине кажется особенно пронзительным и гулким. Огни фонарей за окнами машины смазываются и дрожат, вычерчивая зигзаги на запотевшем стекле. Вот и всё.
— Прости меня, Аресса, — говорит Терри неожиданно.
— За что? — я пытаюсь побороть нарастающее негодование.
— За вопрос, — отрезает он. — Я вижу, что он смутил тебя.
— Да ладно, — фыркаю, пытаясь показать, что не задета. Только не получается. — Я ем мясо. И что с того? Мои предпочтения в пище не делают меня уродливой.
Я не верю, что говорю это. Но я знаю одно — это истина. Моя личная истина, что имеет право отличаться от его.
— Пойми меня правильно. Я отказался от этого ещё шесть лет назад, — поясняет Терри. — И теперь, как только вижу, как кто-то ест мёртвое тело, зло берёт. Но не принимай близко к сердцу. Ты не обязана разделять мои взгляды. Твоё право есть то, что тебе хочется.
— Мёртвое тело?!
— Извини, если испортил тебе вечер. Но давай называть вещи своими именами. Свиной стейк — это кусок трупа свиньи.
Я отворачиваюсь, стараясь не рассмеяться от нелепости ситуации и не выплюнуть ужин от отвращения. И чувствую, как моя истина, в которой была убеждена ещё минуту назад, рассыпается по кубикам, как детский конструктор. Ароматная отбивная начинает казаться куском разлагающейся плоти. И это всё — у меня в желудке! Почему его слова так действуют на меня? Почему?
Но другой вопрос занимает меня куда больше. Какое право он имеет говорить обо мне и моих предпочтениях так, словно я его девушка? Почему он лезет в мою голову и изменяет мои программные установки? Зачем стирает записанные умозаключения, заменяя их своими? Почему он имеет дерзость влиять на меня…
Ответ приходит неожиданно. Самое время хватать мечту за хвост, цеплять гарпуном и вытаскивать на свет! И Терри, судя по всему, думает так же. Потому что он не выходит из моей машины до самого дома. И остаётся у меня на ночь.
Нет, ничего не происходит между нами. Мы — взрослые люди — сидим до рассвета на подоконнике и смотрим на звёзды. Терри открывает мне душу, а я позволяю ему делать это. И пусть некоторые его рассуждения кажутся наивными, в них спрятано столько искренности! Он говорит, что люди теряют гуманизм и человеческий облик, грязнут в жестокости, грызут друг другу глотки. Он рассказывает о том, как легко обидеть слабого и сравнять с землёй беззащитного. Когда солнце показывается на горизонте, воспламеняя двор, я понимаю, что никогда не встречала такого открытого и честного человека.
Я не беру мясо в рот с той самой ночи. С той волшебной ночи, которая ни разочаровала, ни дала надежды на большее. Около четырёх утра у меня случился перелом души. Подмена истин и взглядов. Крах мировоззрения и смена точек отсчёта. Этой ночью я поняла, что я сама — журавль. И что небо — во мне.
Большее всё-таки случается. Мы играем скромную свадьбу через полгода. Плюём на возмущение моих родителей по поводу того, что Терри моложе на восемь лет. Я без конца ставлю себя на их место, бешусь и плююсь кровью, но так и не нахожу истинной причины их негодования. Разве что та, которую я отметаю наиболее старательно — эгоизм. Как хорошо было бы оставить себе взрослую одинокую дочь! Подтверждает мои догадки и то, что его родители и слова не сказали по этому поводу.