Упругие всплески размеряют путь по метрам. Шаг. Ещё шаг. Вокруг — тугой воздух и бесконечность коридоров. Распутья в шесть дорог, покосившиеся стены, звёздное небо, рыдающее лучами, вместо потолка. Зелёное, как шартрез. Глубокое и безнадёжное, как дыра, в которую укатились мои воспоминания.
Не знаю, сколько уже я слоняюсь по странному месту. Не припомню и как сюда попала. Очевидно одно: выхода не предвидится. Если только вверх, в пронзительную зелень небес, да только крыльев нет. Как нет и гарантии, что кислотно-звёздный яд не спалит меня дотла.
Это ловушка. Кто-то играет со мной, как с белой мышкой. Жаждет, чтобы я молила о пощаде и грезила о моменте, когда истерзанное тело отпустит душу.
В тишину тонкой нитью вплетается шелест. Сначала — отдалённый, похожий на колебания морских волн. Плюх-плюх, плюх-плюх, буль… Потом плеск становится чётким и ритмичным.
Шаги.
Ещё один невольник? Или тот, кто заточил меня здесь, наконец, соизволит со мной повидаться?!
Я вглядываюсь в темноту. Навстречу мне движется фигура. Крупная девушка. Я различаю её светло-русые волосы в полумраке. Они спускаются на плечи водопадом и колышутся, как на ветру. От неё веет холодом могил и молчанием космических глубин. Её мёртвый штиль настолько осязаем, что, кажется, способен протянуть ко мне свои щупальца и утащить на ту сторону бытия.
Мне не хочется иметь с ней дела. Пусть остаётся в своём вакууме: я не пойду за ней.
— Не приближайся, — выставляю вперёд руки.
Мрак расступается, пропуская знакомую фигуру. Руки девушки болтаются вдоль туловища. В левой ладони зажат предмет, похожий на мешок для лото. Густая испарина, клубящаяся у пола, не даёт возможности разглядеть, что это. Но теперь, когда я различила её лицо, меня волнует другое. Я видела её раньше, определённо, видела! Только где? При каких обстоятельствах?!
Нервы гудят, как провода. Попытки вспомнить тщетны и болезненны. Я напрягаюсь, но ни к чему не прихожу. В голове звенит, и мне кажется, что из носа вот-вот хлынет кровь. Мысли отказываются цеплять друг друга и выстраиваться в ряд. Знакомые условия порождают новые выводы. Может, я схожу с ума?
— Зачем ты сотворила это? — незнакомка открывает рот. Её голос звенит в воздухе переливом натянутых струн. — Зачем?!
— Что сделала? — я не понимаю, о чём она, но делаю шаг навстречу.
— Зачем? — продолжает девушка. От неё разит гниющим мясом и скисшим молоком. И стоячим болотом. — Это сделало тебя любимой? Счастливой?
— Что «это»?! Объясни мне!
— Не притворяйся. Ты всегда была глупой и несуразной неудачницей, ею и осталась.
Туман рассеивается. Блики ложатся на лоб девушки, подчёркивая крупные поры. И лишь теперь я понимаю, кто стоит напротив меня. И как я могла не заметить этого раньше?! Сложно не сообразить — ведь каждый день вижу это лицо в зеркале. Она — моё отражение. Разве что, у моей второй ипостаси другая причёска. И нет татуировок и бодмодов.
— Не раскаиваешься, Вилма? — говорит мне Другая Я. — Как ты спишь по ночам?!
Я опускаю глаза. Знакомый взор слишком ранит. Оцениваю фигуру собеседницы, стянутую ужасным мини. Грудь у неё на нужном месте и весьма недурна. Ну, надо же.
— Почему я должна каяться? — проговариваю сквозь зубы. Тело колотит дрожь.
— Ну да, — фыркает собеседница, — ты никогда ни о чём не сожалела! Глупо было надеяться.
Другая Я вскидывает ладони, и тут я начинаю кричать. То, что я вижу, слишком омерзительно. Пальцы моей собеседницы сжимают ушки выпотрошенного кролика. Алое месиво ссыхается на его белой шёрстке. Из прорехи в животе зверушки высовывается мускульная трубка: должно быть, крупный сосуд.
— Кричи, кричи, — ухмыляется Другая Я. — Громче. Ты должна почувствовать то же самое. Это случится, Вилма. Случится.
С трудом отрывая окаменевшие ноги от пола, я пячусь. Жижа, пузырясь, хлюпает под подошвами. Я снова опускаю глаза и пытаюсь не споткнуться. Взгляд ловит ноги собеседницы на высоких и острых каблуках. На её лодыжках горят разводы крови.
Черти зелёные! Она везде! Кровь! И даже вязкая субстанция, по которой я ступаю, тёмно-алого цвета…
Я выдавливаю из себя воздух. Вопль режет горло в мясо. Голосовые связки сводит, а поперёк гортани становится ком. Крик перетекает в немощный стон. Как же я ничтожна и слаба!
— Потому что ты — неудачница, — заключает Вторая Я, словно прочитав мои мысли, и кидает мне в лицо изувеченный кроличий труп.
— Нет! — воплю я, соскребая с лица кроличьи внутренности. Кусочки печени лопаются под пальцами, превращаясь в густое месиво. — Уйди! Прошу тебя! Уйди!
Я открываю глаза. Мрак и солёный запах рассеиваются. Надо мной — растрескавшийся пласт потолка, некогда белого. Солнечные лучи режут его на кусочки, как торт. Солнце сегодня мутное, молочное на вкус. Немного не дошло до кондиции белого шоколада.
Видения рассеиваются окончательно, оставляя меня наедине с реальностью. Всего лишь глупый ночной кошмар: только дети таких страшатся! Можно выдохнуть с облегчением.
Я поднимаюсь и сажусь на кровати. Позвоночник надсадно хрустит. Под ложечкой бунтует голод. Ещё пару минут я старательно соображаю, где нахожусь, и что за товарка вписала меня накануне. И лишь когда я поворачиваю голову и вижу мирно сопящую рядом Экорше, вспоминаю вчерашний день. Желая удостовериться, щупаю плоскую грудную клетку с витками шрамов. Никаких сисек — только печальные дуги рёбер под кожей.
— Добро пожаловать в реальность, дорогая Вилма, — говорю я сама себе и идиотски хихикаю.
— Что? — сквозь сон переспрашивает Одноглазая. Повязка на её лица сбилась, и я осторожно, стараясь не потревожить её сон, расправляю ткань. Если Экорше, проснувшись, узрит этот кошмар, мы можем потерять её. Это куда страшнее, чем трубка под кожей.
— Спи, — шепчу я. — Пусть тебе приснятся розовые слоники.
Я действительно не хочу, чтобы Одноглазая возвращалась в эту реальность. В это жуткое место без входов и выходов, полное ловушек и опасностей. Пусть побудет в сказке ещё немного. Если, конечно, её сказки не такие страшные, как мои.
Поднявшись, я прохожу вдоль комнаты. Облезлые стены ведут мою тень. Я прохожу в соседнюю комнату. Открываю окно, впуская в помещение аромат весеннего утра и нектара. Мутноватое солнце чертит дорожки на моей коже. Парадокс, но я почти счастлива. Почти.
Не хватает чашки крепкого кофе. И булки с маслом.
Напевая себе под нос, я выхожу в коридор, словно всегда жила здесь. Нужно посмотреть, нет ли угрозы снаружи. Может быть, зверь-хирург затаился рядом и готов к атаке?
Я открываю хлипкую дверь квартиры, болтающуюся на скрипучих петлях. И убеждаюсь, что угрозы снаружи нет. Точно нет. Зато есть…
— Ёшки-матрёшки, — вырывается у меня. — Что за глюки?
Иначе, как галлюцинацией, объяснить то, что я вижу, невозможно.
Выход на площадку преграждает глухая бетонная плита. Мёртвая безликая серость с крошечными царапинами и выпуклостями камней.
Мы замурованы в этой квартире.
Глава 8Истощение
Кругом — бесконечная голубизна. Жидкое стекло. Морозно-холодное, свежее, дрожащее переливами. Голубизна щиплет глаза, забирается в нос и не даёт вдохнуть.
Вода обнимает моё тело. Делает его свободным и невесомым, превращая в лоскуток своей стихии. Она же лишает меня воздуха. И свободы.
Далеко наверху брезжит свет: ломаные линии, похожие на плазму. Я тщетно тяну руки вверх. Как хочется верить, что упругие волны подхватят меня и унесут на поверхность. Но, увы: я камнем иду ко дну. Лишь муть пляшет вокруг запястий, напоминая о том, что я ещё жива.
Вспышка света разливается наверху. За пределами моей стеклянной ловушки солнце выглянуло из-за туч. Кончики пальцев загораются приглушённым золотом. Надежда такая горькая на вкус! Слишком далеко… Мне не доплыть.
Последние запасы воздуха распирают лёгкие. Рёбра стонут от напряжения. Реакции моего организма вот-вот выйдут из-под контроля разума! Когда мозг одуреет от недостатка кислорода, мне придётся выдохнуть! Я знаю, что следом наступит недолгое облегчение. Ложное. Потом мне непременно захочется сделать вдох, и тогда вода польётся в меня, заглушая последние отголоски жизни.
Как долго я смогу задерживать дыхание?
Холод сводит мышцы. Я пытаюсь разогнуть стопы, но не получается: болезненное напряжение тянет носок кнаружи. Судорога переползает на лодыжку и взлетает по икре. Отравленная стрела, пробившая мускулы — вот чёрт!
Плотно сжимаю губы. Взгляд затуманивает чёрно-красная пелена, и мне кажется, что сознание вот-вот уплывёт вместе с мелкими пузырьками, непроизвольно ползущими из моего носа. Стараясь не открывать рот, кусаю кончик языка. Металлический привкус струится в горло. Следом приходит облегчение. Нельзя терять сознание. Нельзя.
Судороги возвращаются, сминая ноги створками капканов. Хочется завыть от боли! Страх переплетается с изнеможением. Но я преодолеваю себя и барахтаюсь, рассекая упругий водный массив.
У боли есть предел, за которым она переходит в наслаждение. У страха — грань, переводящая его в эйфорию. Если бесконечно смотреть в темноту, рано или поздно она станет твоим светом. И у моего тела есть эта неведомая финишная черта, открывающая новую грань. За ней — пустота и вечная свобода. Остаётся только надеяться, что я не достигну её, пока моя голова не окажется над водой. В озере золотистой плазмы, что сочится сквозь радужную гладь.
Темнота снова набегает на глаза, и голова начинает кружиться. Здесь, под водой, время тянется медленнее. Значит, счёт идёт даже не на секунды, а на мгновения. Моя жизнь оборвётся гораздо раньше, чем я думаю.
Боль струится между рёбрами. Скользит по грудной клетке и, добравшись до спины, натягивается вдоль позвоночника. Я выгибаюсь. Спазм стискивает грудь. Изо рта и носа вылетают пузырьки. Сталкиваются друг с дружкой, сливаются, растут. И несутся к поверхности неугомонным роем. Туда, где должна быть я…